Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

• Название: Григорий Шелихов
• Автор: Владимир Григорьев
• Издательство: СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Исторический роман посвящен Григорию Ивановичу Шелихову - русскому исследователю, мореплавателю, промышленнику и купцу.

---

Наталья Алексеевна знала о пяти тысячах рублей, которые Григорий Иванович не без труда собрал и передал зятю для оплаты услуг Альтести, склонившего чье-то высокое внимание к заокеанским странствованиям и открытиям тестя Резанова, — знала и потому ничего не говорила мужу о доходившей до нее болтовне досужих языков: «Не набедокурил бы из-за такого «внимания» Гришата… Темный он стал!»

А мореход действительно после отъезда Николая Петровича и дочери в столицу как-то замкнулся, ушел в себя. Сидел дома и, обложившись картами и книгами, готовился к задуманной в лето 1793 года экспедиции на поиски по азиатскому берегу незамерзающей гавани.

Наслышанная о жестокости китайских солдат пограничных ямыней,[29] об изощренных мучениях, которым они подвергали попавших к ним в руки чужеземцев, Наталья Алексеевна со страхом и сомнением рассматривала наведенные красным суриком бесчисленные варианты маршрутов экспедиции. Григорий Иванович часто зазывал Наталью Алексеевну посмотреть карты и, больше того, требовал от нее одобрения своей безумной затее…

— Легче мне было бы в Америку плыть, чем пустить тебя на китайскую землю невесть чего искать! — сдержанно отзывалась Наталья Алексеевна и переводила разговор на отвлекающие размышления о том, как едут или уж доехали и как устраиваются их дети в столице.

— Доехали, Натальюшка, доехали и домового за печь пустили. Николай Петрович, чаю, Державину и челобитные мои передал — не задержали бы дозволением! — охотно отозвался однажды Григорий Иванович на слова жены, думая все о своем — об отправленном на имя царицы всеподданнейшем ходатайстве разрешить ему поиск гавани на свой кошт и, ежели эта нужная гавань будет найдена южнее устья Амура, дозволить вступить в переговоры с китайскими властями.

Прямодушный Пиль, болевший нуждами вверенной его управлению Восточной Сибири, этого, как он называл, «окованного льдами царства», и в этот раз доброжелательно поддержал полезную русскую инициативу, не убоявшись того, как может быть расценено в Петербурге, поглощенном делами на Западе, такое неуместное вмешательство в высокую политику.

— Вот кабы Николай Петрович прошение твое в печь спустил, а домового Гавриле Романычу отдал, ей-ей не пожалела бы! — шутила Наталья Алексеевна, вспоминая данного ею дочери по древнему поверью на доброе бытование домового сверчка, с большим трудом уловленного в поварне и заключенного в крохотную коробочку с прелым листом и хлебными крошками. Коробочку с «домовым» Наталья Алексеевна наказывала Анюте всю дорогу держать в шубке под дохой — не замерз бы. «А нежив будет, замерзнет — брось за печь, как в дом войдешь, чтобы не оскудел дом сытостью! Он за печью оживет…»

— Ну-ну, ты скажешь, Натальица! Всеподданнейшее прошение на высочайшее имя под козявку сменяла! — замахал руками Григорий Иванович на жену.

Наталья Алексеевна только вздохнула и смолчала: как никогда, был ей не по сердцу новый замысел мужа.

Мысли о том, что усилия найти незамерзающий выход в Тихий океан со стороны Сибири ни к чему не приводят, приносили мореходу много тяжелых огорчений.

Административная кухня губернаторской канцелярии не имела тайн от вездесущего Ивана Ларионовича Голикова, крупнейшего пайщика шелиховских компаний, и Ивана Андреевича Лебедева-Ласточкина, былого компаниона по первому, десять лет назад проходившему плаванию Шелихова в Америку.

— Я деньги в это дело вложил, три корабля экипировал, а он что? Латаные портки да шалую женку, что за ним увязалась! А прибыль делить приказчик мой пополам захотел?! — объяснял Лебедев свой разрыв с мореходом после возвращения Шелихова с женой из преисполненного больших опасностей и неимоверных лишений заокеанского странствования.

Сидя дома в ожидании столичного ответа на свой план поисков незамерзающей гавани, Шелихов перебирал в памяти дела и дни, положившие начало его Славороссии.

Причина расхождения с Лебедевым лежала глубже споров о разделе прибыли. Разлад шел из-за того, как управлять колониями и какие цели преследовать в отношении туземного населения Америки. Простодушие и беззащитность туземцев открытой земли, благородство и преданность Куча тронули сердце морехода. Встречи и разговоры с Радищевым, ссылки на мнения и суждения которого — Шелихов понимал это — были невозможны и опасны, заставили морехода по-иному взглянуть на смысл и направление своей деятельности в Америке.

— Управлять дикими надо твердостью, но и с понятием, привязывая краснокожих пользою и научением, — принял решение Шелихов и, как умел, старался проводить его в жизнь.

По-иному смотрел на дело Лебедев.

— Железом и страхом подчинять надо, иначе что с них возьмешь, — говорил он.

Сила и права капитала были на стороне Лебедева; на стороне же Шелихова оказались люди — и те, что вернулись с ним из плавания, и те, которых он оставил в первых основанных им постоянных русских поселениях на Алеутах и американском материке.

Третий компанион, Иван Ларионович Голиков, душой был во власти интересов капитала, но из расчетов стать в будущем единоличным владельцем найденного за океаном золотого руна — «с открывателем как-нибудь уж сам, придет время, управлюсь» — принял сторону Шелихова.

После трехлетней волокиты по судам и присутственным местам Шелихов, проявив неожиданную для Голикова деловую находчивость, смекалку и умение находить покровителей и сторонников, сколотил три новых товарищества и стал во главе дела — на место, которое Иван Ларионович оставлял за собой.

Разойдясь с мореходом, Лебедев основал собственную компанию и заложил две-три фактории на берегах Кенайского и Чугацкого заливов. Передовщиками к нему пошли несколько старовояжных, побывавших с Шелиховым в Америке, но возвращенных мореходом в Охотск по той причине, что оказались неспособны ужиться с туземцами.

«Пропадут непутевые, а каку кашу расхлебывать нам доведется!» — думал Григорий Иванович, разбираясь на досуге в донесениях Деларова и Баранова о бесчинствах лебедевских людей среди кенайцев и чугачей. Он представлял себе лица перекинувшихся к Лебедеву старовояжных и досадовал: люди все крепкие — Потап Зайков, Коломнин, Забалушин, Коновалов… «Этот-то сущий зверь, этот и своих в железа возьмет, дай ему волю!» — вспоминал Шелихов мрачную фигуру партовщика Коновалова, которого он после памятного боя с конягами на Кадьяке арестовал и привез в Охотск судить за ничем не оправданные убийства замиренных островитян.

Коновалов свои преступления пытался взвалить на него, Шелихова. Подлекарь Мирон Бритюков, подлый человечишка, подкупленный Лебедевым, когда начались между ним и мореходом раздоры, подал в 1787 году бумагу капитану Биллингсу. До сих пор дело не кончилось, до Петербурга дошло, там и застряло, хотя Бритюков на допросе в совестном суде сознался, что по уговору Лебедева, наглотавшись водки, спьяна подмахнул бумагу, которую подсунул ему сквалыга-ярыжка Козлятников.

Среди кляузных дел, неизбежных в те времена при выдвижении простого человека из народной толщи, донос подлекаря Бритюкова всегда всплывал со дна тяжелых воспоминаний Шелихова. Тем более, что перед лицом собственной совести мореход и сам признавал за собой вину — вольную или невольную, кто ее разберет. А причина, чтобы винить его, была, — причина, наложившая до сего дня не смытое пятно на имя Шелихова, как человека и первого от России завоевателя Нового Света.

«Гришата, на что ты Коновалову рассудил доверить правеж над изменой кадьяцких американцев?» — эти слова Натальи Алексеевны, укоризненные глаза и голос ее навсегда запомнились мореходу, когда к ним в барабору, поставленную после высадки на острове Кадьяке, ворвались несколько промышленных с криком о том, зачем Коновалов зря людей переводит.

Пока Шелихов с десятком верных людей добежал до ущелья, в которое согнали покорившихся после ночного боя дикарей, Коновалов, хвативший спиртного для лучшего розмысла, распаленный гибелью своих товарищей, успел порубить и пристрелить несколько размалеванных черной краской воинов, да многих искололи и зарезали конвоиры из лисьевских алеутов, имевших давние кровавые счеты с кадьяцкими конягами.

В молодости лихой кулачный боец, Шелихов едва справился с пьяным, потерявшим рассудок Коноваловым, заковал его в кандалы и, продержав преступника под караулом, забрал с собою в Охотск. Вернувшись же домой, Шелихов смалодушничал, не дал хода кровавому делу: Лебедев и Голиков отстаивали Коновалова, да и сам Коновалов при попустительстве Биллингса исчез, убрался на время в родные места, куда-то на Колыму.

«Из-за сокрытия чужой и своей неправды — боялся, чтобы в жестокости и алчбе с испанцами и англицами не сравняли, — и поплатился», — укорял себя за это Шелихов. А Лебедев, проигрывая в неправом споре, на все шел, лишь бы опакостить дело, — ну и нашел Бритюкова! Бритюков коноваловское зверство подбросил Шелихову и Коновалова против Шелихова же в свидетели выставил.