Валентина Мухина-Петринская - Корабли Санди

• Название: Корабли Санди
• Автор: Валентина Мухина-Петринская
• Издательство: ПРИВОЛЖСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
• Жанр: Детская проза
• Год: 1982
• ISBN: ИБ № 670

В книгу вошла дилогия «Корабли Санди» и «Утро. Ветер. Дороги». Поиски своего призвания, первые самостоятельные жизненные открытия, первое светлое чувство любви — таково основное содержание произведений писательницы.

---

— Он теперь в Николаеве. Рядовым инженером. Он так рвался быть главным. Непременно главным! Старик главинж ведь собирался на пенсию. Когда главным инженером назначили твоего отца, Родион сразу и уехал. Ему давно следовало уехать. Разве можно работать с людьми, если они тебя не усажают!

Весь этот день мы провели вместе. Они жаждали рассказов о путешествии, и я им рассказывал: о «Дельфине», о научной работе, о Мальшете, Лизе, Фоме Ивановиче, обо всех, с кем сталкивался эти два с половиной года. Рассказал об острове Морлоу, о супругах Слегл.

— Сейчас достану подарки, — вспомнил я.

Раскрыли чемодан. Фотографий, иллюстрирующих наш быт на «Дельфине» и все достопримечательности путешествия, было, наверное, около тысячи — Мальшет давал мне оттиск с каждого снимка. Вручил подарки. Маме божка из слоновой кости; купил на базарчике в столице Гвинеи Конакри. Это— для души. А для тела дюжину разноцветного белья в красивой коробке. Женщины это любят. Ате я достал платье, которое даже коренная африканка сочла бы слишком ярким для себя… Ата пришла в восторг. Ермак получил трубку из настоящего сандала и галстук, приведший его в явное смущение. Вряд ли он его когда наденет, разве что захочет позлить какого-нибудь стилягу. Больше ради шутки купил я его.

Пересмотрели остальные подарки для друзей и родных.

— Который же здесь Ляльке? — спросила Ата, покраснев.

— Он в другом чемодане, — соврал я неизвестно для чего и переменил разговор.

По старой привычке Ермак помог маме убрать со стола — Ата устала и немного скисла, а потом они ушли домой. Ата не велела их провожать.

— Кстати, какая стала Лялька? — спросил я маму, когда друзья ушли.

— Лялька — хорошая девушка. Преданная дочь, не глупа, довольно хорошенькая. Учится отлично, хотя с неба звезд не хватает. Думаю, неплохой выйдет из нее врач, хотя пошла она на медицинский не по призванию, а вслед за Атой.

— Они что, дружат? Прежде они недолюбливали друг друга…

— Я бы не назвала это дружбой. Сидят рядом на лекциях, вместе готовятся к зачетам. Ляля очень много помогает Ате — записывает для нее лекции, читает ей вслух. Ведет себя как друг, но она ей не друг. Они слишком чужды духовно. Санди, я весь день не выходила на воздух. Идем пройдемся немного. Мы прошли на Приморский бульвар. Народу было совсем мало. В парке культуры и отдыха было массовое гулянье, и все схлынули туда. Там пускали фейерверки, звучала музыка, а здесь тихо. Мы спустились к самому морю и сели на скамейку.

— Мама, а как живет Петр Константинович?

— Ты же навестишь их, надеюсь? Он молодец! Не изменился ни чуточки. Такой же подвижной, энергичный, активно-добрый. Летом он работает начальником турбазы для школьников в горах, сам лазит вместе с ребятами на ледники. Зимой читает лекции на моральные темы, переписывается с многочисленными корреспондентами…

Мама усмехнулась:

— Я как-то читала эти письма. Есть очень глубокие — крик души, — когда подросток одинок и ему нужен добрый совет. А есть такие, что хочется всыпать как следует по одному месту. Так, девчонки часто спрашивают его, можно ли целоваться с молодым человеком, если его не любишь, но целоваться так приятно…

— Мама! Разве могут доставить удовольствие поцелуи без любви?

— Конечно. Разве тебе не приходилось целовать девчонок? Разве ты каждую любил?

— Д-да…

Не мог же я признаться родной матери, что я еще не целовал ни одну девчонку! Она бы сочла меня шляпой. И во всем виновата лишь одна Ата! Это из-за нее я не целовал ни одну девушку, даже когда им этого явно хотелось. А поцеловать Ату… у меня не хватало храбрости. Теперь хватит. Посмотрим!

— Когда ты пойдешь к отцу? — спросила мама, помолчав.

— Завтра утром. А потом мы с тобой пойдем к дедушке. Завтра ведь воскресенье?

На этот раз мы молчали чуть ли не полчаса, пока я не задал тяжелый вопрос:

— Что же случилось?

— Он годами дулся на меня… — начала мама с усилием. — Холодность. Враждебность. Тягостное молчание. Я не выношу, когда на меня сердятся, молчат. На меня нападает дикая тоска. Я иду на работу и уношу с собой эту тоску. Все время какое-то подавленное состояние. Оно мешает мне работать, радоваться жизни, людям. С детства у меня хорошее настроение поутру…

— У меня тоже!

— Вот. Я просыпаюсь с таким ощущением, будто сегодня праздник и меня ждет масса удовольствий. Ощущение радости. Андрей же с утра всего злее. Моя радость его раздражает. Возбуждает в нем какую-то ревность. А он знает мои уязвимые точки, что мне всего больнее. И он непременно добьется того, что вспугнет мою радость. Ты не представляешь, Санди, как я устала от этого! Просто больше не могла. Не могу, и все тут!

Это началось с первого года брака, но тогда мы быстро мирились. Андрей может быть таким славным, таким милым и обаятельным. Вот такого я его очень любила. И люблю до сих пор. Но с годами он все реже радовался вместе со мной. Ты знаешь, что произошло? Он слишком часто на меня дулся, и это приобрело характер условного рефлекса. Понимаешь? Это страшно! Рефлекс — гасить радость!

— Ко почему, почему? — воскликнул я огорченно. — Мама, за что он на тебя дулся? Я тоже это замечал. Ведь часть его плохого настроения распространялась и на меня. Ко мне казалось, что на заводе он стал проще, ласковее.

— Это он с тобой и Атой был проще и ласковее. Ата умеет с ним ладить. Да. Так вот… Знаешь, что вызвало у меня взрыв? Пустячный эпизод. Мы пошли пройтись. Молча ходили по городу. Он вел меня под руку, но лицо было холодное, отчужденное. И я страдала ужасно. Я подумала: как давно я не видела его прежней улыбки! Ты знаешь, какая у него бывает милая улыбка! Мы захотели пить. Подошли к первому попавшемуся киоску с газированной водой. Продавщица разменяла ему крупную бумажку рублями. Деньги были совсем мокрые. Продавщица пошутила, и… отец ответил ей своей улыбкой — сразу стало совсем другое лицо. Прежнее. Почти забытое. Незнакомая женщина получила то, о чем я, жена его, так тосковала, — прежнюю улыбку. Не разучился он улыбаться. Он только мне не улыбался. И я вдруг подумала, холодея: «А ведь я, наверно, уйду от него».

— Но, мама… — Я чуть не плакал от жалости. — За что он на тебя сердился?

— Я и сама не знаю… Я часто думала об этом. — Но ты его спрашивала?

— Конечно.

— А он что?

— Он никогда не признавал, что он сердится. Самого факта не признавал. Он говорил: «Не выдумывай. За что мне на тебя сердиться?»

— Вот именно — за что? А если я его спрошу?

— Он скажет то же самое. Ну и вот. Я терпела сколько могла. В молодости больше сил. А теперь больше не могу. Я ожесточилась против него. Я не дам больше гасить мою радость! Я хочу радоваться жизни и людям. Так я и сказала твоему отцу… Хватит об этом. Хорошо? Расскажи лучше о Мальшете, о Лизе. Ты мне много о них писал.

Мы еще долго обо всем говорили с мамой… К той теме больше не возвращались.

…В воскресенье утром я пошел к отцу. Мне отперла бабушка, как всегда приодетая, будто собралась в театр, с уложенными у лучшего парикмахера города волосами.

Она вскрикнула, узнав меня, и заплакала, обрадовавшись, или от другого какого чувства.

— Сашенька! Саша приехал! Как вырос, возмужал! Анд-рюша!

С отцом я поздоровался не очень сердечно. Не мог. Ему, кажется, было неловко. Но он напустил на себя веселость.

Он постарел, стал суше и по-военному подтянулся, будто не на заводе работал, а служил в армии. Я вручил им подарки.

Пока бабушка с пятнами на лице (она чего-то волновалась) подавала на стол, мы с отцом разговаривали о том о сем. И за чаем он рассказывал о заводе. Бабушка с гордостью слушала. Она гордилась своим сыном: дважды в жизни достиг положения.

— Ведь заново начинал все в тридцать-то восемь лет, — и: вот уже главный инженер! — сказала она восторженно.

Папа улыбнулся ей своей милой улыбкой, за которую полюбила его когда-то Виктория Рыбакова. Я отвел глаза.

— Когда придет «Дельфин»? — спросила бабушка, что-то соображая.

— Недели через три.

— Николай Иванович не приедет раньше?

— Нет. Он же начальник морской части экспедиции. Меня он послал вперед лишь потому, что мама осталась одна. Мне написала Лялька Рождественская.

Наступило неловкое молчание. И только от сгущающегося ощущения неловкости могла бабушка задать мне такой вопиющий по своей бестактности вопрос:

— Что сказал дедушка, когда узнал?

Отец сделал невольное движение ко мне, как бы желая удержать от ответа. Я вроде не видел. Я был простодушен, как телок.

— Дедушка сказал: сукин сын!

— Санди! — ахнула бабушка.

— Ты же сама спросила, что сказал дедушка. Дедушка сказал…

— Ладно, ладно, мы уже слышали! — остановил меня отец. — Ты и рад стараться. Не все можно передавать.

После этого разговор что то не клеился. Отец встал и надел китель.