Иво Андрич - Елена, женщина, которой нет

• Название: Елена, женщина, которой нет
• Автор: Иво Андрич
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000

В том выдающегося югославского писателя, лауреата Нобелевской премии, Иво Андрича (1892–1975) включены самые известные его повести и рассказы, созданные между 1917 и 1962 годами, в которых глубоко и полно отразились исторические судьбы югославских народов.

---

Мрак и бесплодные попытки заснуть утомили меня и привели в такое расстройство мое сознание, что я начал терять ощущение реальных размеров собственного тела. Моя ладонь, подложенная под левую щеку, казалась мне безбрежной, знойной пустыней, без единой травинки и без глотка воды. Измученное сознание уверяло меня, что я лежу так с незапамятных времен и что мысль о светлом женском волоске – только один из моих беспокойных снов, явившихся в часы бодрствования. Эта идея придала мне силы, я переборол себя и зажег электричество.

До чего же мал и запутан мир осязаемых вещей по сравнению с горячими, безграничными просторами бессонницы! Как тускло и безобразно все, что можно увидеть открытыми глазами! Водоворот, представший передо мной в жалком земном свете, кружился уже медленней. Наконец все замерло и каждая вещь стала на свое место: дверь, трюмо, диван, письменный стол, телефон.

Я поднялся. Неуверенным шагом, как ребенок, который знает названия окружающих предметов, но не разбирается в их свойствах, я прошел через эту реальность низшего порядка. В глубине кабинета зажег еще одну лампу, на стене. В нише, хорошо освещенные, неподвижно лежали мои дорожные вещи. Я поочередно осмотрел оба никелированных замка на самом большом чемодане. Женского волоса не было и в помине. Зажег настольную лампу и сел на тот самый стул, где сидел, прежде чем лечь, когда ясно увидел вздрагивающий волосок. С этого места на левом замке отчетливо виднелся изломанный и тонкий отблеск, похожий на светлый завиток. И это было все.

Я погасил одну за другой лампы и подошел к постели, которая при свете горевшего на тумбочке ночника напоминала поле боя или трагическую картину после землетрясения. Я взбил подушки, расправил простыню – арену моей ночной борьбы, – погасил последний светильник и лег. Должно быть, в подобный момент впервые родилась в человеческом мозгу мысль о воскресении из мертвых. Я чувствовал себя разбитым и ничтожным – жалкий остаток того человека, который вчера вечером, в десятом часу, вошел в кабинет и сел работать; я был обманут и унижен, причем дважды – сначала миражем, потом явью. То, что теперь от меня осталось, могло спокойно лежать, как никому не нужная ракушка из-под съеденной устрицы. И я уснул быстро и крепко, но не тем сном, о котором мечтал, прежде чем подняться. Это было забытье ненужного и отринутого от меня тела.

Все искушения, все испытания и все муки, выпавшие на нашу долю, можно измерить силой и продолжительностью связанной с ними бессонницы. Ибо день не их настоящая пора. День – это белая бумага, на которой мы все регистрируем и отмечаем, а счеты сводятся ночью на огромных, мрачных и горячих полях бессонницы. Здесь же все на свете находит свое решение и забывается – окончательно и бесповоротно. Любое перенесенное страдание погрузится в глубину, будто подземная река, или перегорит, не оставив ни следа, ни воспоминания.

Зима шла своим чередом. Странный и терзавший душу эпизод со слезами на чемоданах, волосом, застрявшим в никелированном замке, был счастливо позабыт. Привидение появлялось редко.

Однажды светлым утром я стоял перед зеркалом и причесывался. И вдруг мне примерещилось, что сквозь решетку моих пальцев и прядей волос я заметил Елену, проходившую по комнате у меня за спиной. Она проплыла по зеркалу как неясная тень. И прежде чем я успел ее хорошенько рассмотреть, исчезла в отшлифованных гранях стекла, где преломлялись золотые и синие отблески зимнего утра.

Другой раз я гулял за городом. Дошел до берега реки и спустился по каменистому откосу к самой воде, мутно-зеленой и бурной. Зимняя река безжизненная и бесплодная – не блеснет в ней рыбешка и не мелькнет насекомое, а на воде не видно ни плывущего прутика, ни листа, ни надкушенного яблока, которое выпало из рук купающихся ребятишек, – студеная вода, безжалостная как нож. Обнаженные кусты, промерзший ракитник. На противоположном обрывистом берегу среди камней взметнулись сосны. Зимний день, более короткий и холодный, чем можно было ожидать, шел на убыль и вдруг сделался совсем студеным и серым. Где-то вдалеке поднялся ветер, предвестник сумерек. Я прекрасно видел, как на том берегу, пробегая, он одну за другой раскачивал сосны. Летевший ко мне ветер подымал с сосен, окрестных гор и воды, словно пыль, легкую тень, которая, как волна, катилась с возрастающей быстротой, становясь все гуще и темнее. В конце концов придав ей человеческий облик, он поставил ее возле меня. Если бы я незаметно обратил взор налево, уверен, что увидел бы Еленину руку и манжет ее серого рукава. Но я никогда этого не сделаю. Я стою потупившись и не шевелюсь, охваченный ее неожиданным присутствием.

Вот так она являлась этой зимой. И так же только что промелькнула перед окном вместе с весенним ветерком. В каком виде она следующий раз предо мной предстанет? Куда уведет меня это привидение, самое дорогое и более опасное, чем любая опасность реальной жизни? Сойдет ли она, когда наступит время, со мной в могилу? Сейчас я думаю, что в тот час, когда моя тень навеки сольется со мной, она выпорхнет из нее, словно бабочка из кокона, и будет скитаться по свету и навещать окна живых людей. Так я сейчас думаю.

Во время путешествий

Кто-то завел речь о путешествиях. Его поддержала вся компания. Разговор захватил всех, иногда одновременно говорили по два человека. Хорошее вино, поглощаемое маленькими, размеренными глотками, оживляло беседу.

– Люблю ездить! – неожиданно и тихо произнес один молодой человек, но в улыбке его угадывался скрываемый бурный восторг и радость ожидаемого отъезда.

Меня взволновала улыбка юноши и побудила тоже сказать кое-что о путешествиях, но про себя. Это был непроизнесенный монолог, который, будто подземная река, беззвучно струился в глубине под шумной болтовней присутствующих.

А кто же этого не любит? Поговорите с женщинами, с молодыми людьми и сами убедитесь. Загляните в души пожилых, степенных мужчин, которые не привыкли говорить о своих желаниях, и вы обнаружите ту же страсть, притихшую, потерявшую надежду на осуществление, но живую и неистребимую. Вероятно, можно сказать, что каждый человек любит путешествия или хотя бы мечту о них, как иную, лучшую жизнь. Но я, говоря о любви к разъездам, имею на то особые и реальные основания. Елена, не балующая меня своим присутствием, чаще всего рядом со мной во время путешествий. Поэтому я люблю разъезжать один и езжу часто. Стоит начаться лету, какая-то сила – я затрудняюсь сказать, проистекает ли она из меня самого или из окружающего мира, – потянет все мое существо к свету, словно влага росток, и я отправляюсь в путешествие – по земле, по воздуху и по воде. Иными словами, я счастлив, ибо сам не знаю, где я.

Тогда, в счастливые мгновенья, приходит Елена. Как, когда, в каком виде и облике, я бы не мог определить, потому что не умею этого предвидеть и не в силах позднее себе объяснить.

Случается, я встречаю ее, словно бы поджидающую меня при самом отъезде. Только, бывает, устроюсь в купе, в углу дивана у окна (бледно-зеленая шерстяная обивка, белая кружевная салфетка под головой), поезд трогается и через несколько минут оставляет позади беспорядочно разбросанные и тоскливые городские предместья. Когда за огромным окном вагона поплывут и замелькают сады и нивы, а ожившие ограды, деревья и телеграфные провода закружатся в вихре, я перевожу взгляд на место напротив, незанятое, словно ожидающее кого-то. Потом пристально гляжу вдаль и знаю, что вся местность и все предметы, приведенные скоростью движения в плывущую, растревоженную массу, сгущаются, складываясь в облик моей спутницы. Я смотрю вдаль, вижу темную полоску дубовой рощи на самом горизонте или хуторок, половина которого темнеет на небе, а другая на земле, и уже уверен, что здесь, рядом со мной, сидит и становится все более реальным существо, присутствие которого одаряет меня неизмеримой радостью, возрастающей с каждой минутой в невообразимой прогрессии. Разве в таком случае не все равно, смотреть ли на далекую точку горизонта или на лицо возникающей передо мной женщины? Ибо радость от ее все более ощутимого присутствия, от сознания, что она существует такая, какая есть, от того, что мне дано видеть ее и чувствовать рядом с собой, эта радость настолько велика и так невероятно быстро растет, что затопляет и полностью поглощает наши реальные фигуры, окружающие пределы и дали, она выплескивается за резкую черту горизонта и выпадает в виде дождя где-то в иных мирах. А огромное чудо этой радости в том и состоит, что я в любой момент могу остановить прилив счастья, повернуть его назад, ограничив нами двумя в узком пространстве купе. Но уже несколько секунд спустя счастливый паводок наступает снова, и мы оба исчезаем в нем, вместе с купе и беспредельным миром вокруг.

Так, взмывая вверх и летя вниз, теряя сознание на взлетах этих вселенских качелей, я мечусь от одного счастья к другому, от нашего с Еленой присутствия в купе до полного растворения и нас, и всего окружающего в счастье всеобщего существования. И ни в одной точке этой бесконечной дуги нет ни на секунду остановки, потому что мы непрерывно подымаемся или падаем.