Кондратий Урманов - Пора забот

• Название: Пора забот
• Автор: Кондратий Урманов
• Жанр: Детская проза

---

— Мне кажется, нам следует подумать об ужине, — говорю я. — Солнце уже покатилось под горку, надо поставить палатку, набрать дров для костра… Да и с удочками посидеть хочется…

Володя недоволен:

— Чебаков таскать? Тоже — рыба!.. Щука-то лучше…

— А может, вместо чебака линек попадет? Его на блесну не поймаешь… А уж рыба-то куда с добром!..

Место это мне хорошо было известно, я не раз устраивал здесь свой стан. Небольшая площадка, на которой я всегда ставил палатку, с трех сторон была окружена кустами, и они защищали меня от ветров, а напротив были Могильный борок и чудесный спокойный водоем.

Собирая дрова, Володя обнаружил в кустах черную смородину. Это было кстати. Я еще дома обещал угостить его свежим вареньем.

После жареной щучины, в приготовлении которой сын признал мои кулинарные способности, мы с наслаждением пили чай с вареньем, пили и похваливали.

Жар начинал спадать, плыть никуда не хотелось. Я поставил палатку, и до заката солнца мы сидели возле лодки с удочками. Нашими насадками не интересовался никто, кроме чебаков. Володя вытаскивал их и, сняв с крючка, бросал в воду:

— Иди, гуляй… Расти большой…

После щук ему явно не нравилась эта мелочь, и он, передав мне удочку, ушел к палатке.

С чебаками я поступал так же, как сын, но пару добрых окуней оставил на утреннюю уху.

Вечером мы долго сидели у костра и слушали, как вокруг замирает жизнь: вот закатный ветерок шевельнул кроны сосен Могильного борка, они пошептались немного, словно пожелали друг другу спокойной ночи — и замолкли; перестала плескаться рыба, закрылись на ночь цветы белых лилий, от реки потянуло прохладой, на кустах, в траве появилась роса, исчезли надоедливые комары; одна за другой затихали в ближних кустах суетливые пичуги. На смену голосам дня стали появляться ночные: за Могильным борком, в черемушниках, защелкал соловей, тихим говорком ему стала подражать камышевка возле нашей лодки, на высокой сосне затурчал козодой, позади нас негромко крякала утка и посвистывали утята, а на ближнем болоте затянул невеселую бесконечную песню коростель.

Над костром, как метелица, кружились ночные бабочки: они летели на свет, обжигали крылышки и падали в костер.

Было уже поздно.

— Пора, Володя, спать. Завтра рано разбужу.

— А ты что будешь делать?

— Погашу костер и приду к тебе…

Он забирается в палатку, но уснуть сразу не может.

— А почему, папа, коростель так дыркает? — спрашивает.

— Должно быть, песня у него такая… Его еще дергачом зовут…

— Вот так песня!.. Дыр-дыр, дыр-дыр, дыр-дыр… Как ему не надоест дыркать?..

— А ему, наверно, кажется, что он поет лучше соловья… У каждой птицы своя песня, у каждого зверя свой голос. Так уж от природы положено…

Помолчал и снова спрашивает:

— А почему борок называется Могильный?

Я рассказал, что жил когда-то в этом борке неизвестный человек. Ни рыбаки, ни охотники не знали: кто он такой? Может, это был беглый каторжник, скрывавшийся от царских чиновников — в старое время такие часто встречались в наших лесах, а может, просто одинокий человек, не ужившийся в деревне. Тут у него было приволье — и рыба и птица, а хлебушком любой охотник и рыбак поделится.

— Так он и помер в одиночестве. Какой-то добрый человек похоронил его. Я еще помню — большой черный крест, должно быть из лиственницы был сделан, а лиственница долго не гниет. Так борок с тех пор и стали называть Могильным… Спи, сынок, завтра, если захочешь, можешь сплавать на ту сторону…

Володя замолкает. Целый день его внимание было напряжено — он хотел все видеть, все знать. Я привез его в благодатные места и радовался пробуждению у него добрых желаний. Пусть хлебнет полной чашей всяческих впечатлений — в жизни пригодится…

Но… приснятся ему, вероятнее всего, щуки, потому что это были его первые встречи с подводными «тиграми».

…Рано утром меня разбудила зорянка. Сидит на сошке у нашего кострища, сама маленькая, серенькая, а на песню мастерица — словно струны незримые перебирает, и таково-то у нее ладно получается!

А Володя спит и, кажется, совсем не дышит, словно тоже прислушивается к пению зорянки. На лице у него счастливая улыбка, и мне жаль спугнуть ее, — жаль потому, что знаю по себе, как сладостны бывали в детские годы эти утренние, часы сна. А надо будить. Надо! Пусть он увидит утро, раннее утро на пойме, на тихом Уене, пусть послушает пение птиц, пусть сам увидит, как раскрываются чашечки белых лилий, — пусть встретит солнце!..

— Сынок! — говорю я негромко. Пор а вставать…

И вижу, как на лице Володи появляется плаксивая гримаса, вот-вот, кажется, скажет: «Ну, почему так рано?» Но гримаса исчезает, лицо светлеет, словно с него сползает тень, еще мгновенье, и Володя смотрит на меня удивленными большими глазами.

— Ты уже встал? — вопрос, конечно, неуместный, он же видит, что сижу рядом с ним, но так бывает спросонья.

— Зорянка, — говорю, — разбудила. Слышишь, как поет?..

Володя раздвигает вход в палатку. На одной из рогулек (сошек), которые я воткнул вчера в землю, чтобы повесить чайник над костром, сидела зорянка. Она совсем не замечала того, что шевелятся борты палатки, что мы переговариваемся и смотрим на нее, — сидела и пела.

— Смелая какая… — говорит Володя и, подумав, определяет: — Будильник…

Это он преувеличил. Голос у зорянки не такой уж громкий, чтобы разбудить уставшего человека: даже в тихое утро он не далеко слышен. А песня ее похожа на торопливый говорок, словно она рассказывает своим деткам, сидящим где-то поблизости, о том, что сегодня небо чисто и весь восток в пламени, что скоро появится солнце, уберет росу и легче будет лазить по веткам в поисках корма. А может быть, она болтает что-нибудь о нас, кто знает?..

Володя оделся, и мы вышли из палатки.

При нашем приближении зорянка вспорхнула и переместилась на самую высокую ветку ближнего куста.

— Ага! Испугалась!..

— Так она же не знает, что ты идешь с добрыми намерениями, а не с камнем в руке. От вашего брата все можно ожидать…

Володя не смущается и не возражает — это к нему не относится…

Второй день на Уень-реке мы начали с того, что снова взялись за удочки. Володе, как и вчера, везло на мелочь, он положил удочку и удалился к палатке. Я понял это так: чем заниматься чебаками, лучше посидеть за дневником, завтра этого уже не будет, а чебаков можно ловить в любом месте…

Я видел, как он достал из палатки дневник и уселся на кочке рядом с кострищем. Какие открытия он заносил на чистые страницы, я не знал, но мне казалось, что Володя видит и слышит все проявления жизни в окружающем нас мире. Вот на вершинах сосен Могильного борка появились первые лучи солнца, потом они упали на кусты, на травы, и всюду засверкали игривым блеском капельки росы. Голос маленькой зорянки уже трудно было различить в огромном хоре ее певчих друзей: трещали где-то в кустах серые дрозды, звонкой флейтой выражала свою радость иволга, пикали и свистели щеглы, тонким и ровным пунктиром чичикали камышевки-кузнечики, перекликались чечевицы: “Ваньку видел?”, взлетали и падали с песней лесные коньки, заливались варакушки, присваивая себе некоторые коленца соловьиной песни. А по камышам и прибрежным кустам, где я сидел, бесшумно перепархивали мухоловки и о чем-то тихонько разговаривали.

Как сумеет Володя записать весь этот хорал, от которого звенел воздух, я не знал, но решил не мешать — пусть наблюдает, все равно мне придется после отвечать на его многочисленные вопросы.

Я и сам заслушался и залюбовался этим звонким утром, красками проснувшейся природы. Заслушался, забыл об удочках и прозевал поклевку, а когда глянул на воду — одного поплавка не было на поверхности.

Пока я возился с первым окунем, второй поплавок пошел ко дну. Прибежал Володя и, желая мне помочь, схватил удилище. И тут получилось так: окунь тянул в глубину, а Володя на себя; на сопротивление рыбы отвечал всей своей силой. Окунь показал полосатый бок, красные плавники — и ушел. Не выдержал крючок.

Володя очень расстроился. Его первый окунь «показал хвост»…

— Это тебе не щуку тянуть на шнуре, — сказал я, — надо было действовать осторожно, он никуда бы не ушел. А теперь можно сматывать удочки — твой окунь всю стайку за собой увел, это я часто наблюдал… Но ты не печалься: уха у нас обеспечена, а окуни еще побывают в твоих руках…

Пока я готовил уху, Володя сидел за дневником. Мне каталось, что самым сильным и волнующим событием утра был упущенный окунь и, ясно, оно должно было найти место на страницах дневника. Но… нам обоим суждено было пережить в это утро еще более сильное…

Впрочем, об этом надо рассказать по порядку…

Уха удалась на славу, и Володя, даже ставши взрослым, часто вспоминал о ней. После завтрака мы свернули палатку, уложили все хозяйство в лодку и тихонько двинулись вверх по реке.