Георгий Гапон - История моей жизни

• Название: История моей жизни
• Автор: Георгий Гапон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1926

Мемуары «История моей жизни» написаны Г. Гапоном в Лондоне; изданны в России в 1926 году ленинградским издательством «Прибой».

*

«Мы его исследовали самым подробным образом и вынесли самое благоприятное впечатление. Гапон по своему внутреннему существу — не только не провокатор, но, пожалуй, такой страстный революционер, что, может быть, его страстность в этом отношении несколько излишня. Он безусловно предан идее освобождения рабочего класса, но так как подпольную партийную деятельность он не находит целесообразной, то он считает неизбежно необходимым открытую организацию рабочих масс по известному плану и надеется на успешность своей задачи…»

«Из воспоминаний о „Рабочем Союзе“ и священнике Гапоне» — Павлов И. И.

---

«Вы должны побывать у отца Смирнова, председателя учебного комитета, — закончил он, — расскажите ему вашу историю и потом идите к Победоносцеву, который слышал о вас от вашего епископа».

От Саблера я пошел в Синод, виделся с отцом Смирновым,[11] толстым, болтливым, чванным священником, оттолкнувшим меня своим высокомерием. Он благословил меня, хотя, не состоя в высшем ранге духовенства, он не имел права благословлять священника. «Право, не знаю, можете ли вы поступить в академию, — сказал он, — мой друг, профессор Щеглов,[12] говорил мне о том, как вы спорили с ним о естестве Христа. Вы заражены новыми идеями, а нашей церкви такие люди не нужны. Должен признаться, что мое сердце полно недоумения при мысли о вашем поступлении в академию…»

Этот разговор меня сильно обескуражил, и я решил немедленно повидать Победоносцева. Я поехал в Царское Село, где в это время жил Победоносцев в царском дворце. Со мною вместе в вагоне ехал один очень почтенного вида господин, с которым я познакомился. Как оказалось, это был чиновник при Победоносцеве, который, узнав, что я из Полтавы, отнесся ко мне особенно внимательно. Он был как-то с Победоносцевым в Полтаве и с удовольствием вспоминал о кухне епископа Илариона. Он рассказал мне, что Победоносцев часто бывает в дворцовой церкви и гуляет в дворцовом саду с молитвенником в руках, шепча молитвы, и при этом сказал, что едва ли мне удастся сегодня увидеть Победоносцева, так как он не принимает духовенства в своей летней резиденции и сегодня обедает у царя по случаю приезда болгарского князя (Бориса). Тем не менее мой спутник обещал мне попытаться устроить мое свидание с Победоносцевым, который, в общем, относится очень презрительно к духовенству, но, может быть, сделает исключение для меня, как рекомендованного преосвященным Иларионом, к которому он особенно расположен. Когда мы приехали в Царское Село, чиновник сдержал свое обещание и меня допустили в приемную Победоносцева.

Здесь я должен был ожидать человека, который имел власть разбить все мои надежды, уничтожить все мои планы. При этом я невольно задумался о печальной судьбе русской церкви, всецело зависевшей от одного человека, человека светского и правительственного чиновника. Русская церковь не автономна. Святейший Синод, управляемый обер-прокурором, состоит из епископов, которые, принадлежа к черному духовенству, неизбежно далеки от знакомства с народною жизнью и ее нуждами. Каждый епископ — полновластный хозяин в своей епархии. Он назначает священников, никем не обязанный сообразоваться с нравственными и умственными качествами кандидатов. Если ему угодно, он может возвести в сан священника кого захочет, он может уволить и наказать любого священника своей епархии, не оставляя ему права обжаловать это решение. Если же священник рискнет жаловаться на епископа Синоду, тот немедля препроводит жалобу епископу на его личное усмотрение. Священники же — полные хозяева церковных дел и имуществ в своих приходах, так как прихожане не имеют голоса. В силу этого церковь лишена жизненности и превращена в религиозно-бюрократический департамент под управлением Победоносцева.

— Что вам угодно? — внезапно раздался сзади меня голос.

Я оглянулся и увидел «великого инквизитора», подкравшегося ко мне через потайную дверь, замаскированную занавескою. Он был среднего роста, тощий, слегка сгорбленный и одет в черный сюртук.

— Я пришел к вашему превосходительству просить разрешения держать конкурсный экзамен в академию, — сказал я.

Победоносцев пытливо посмотрел на меня.

— Кто ваш отец? Вы женаты? Есть у вас дети? — Вопросы сыпались на меня, причем голос его звучал резко и сухо.

Я ответил, что у меня двое детей.

— А, — воскликнул он, — мне это не нравится; какой из вас будет монах, когда у вас дети? Плохой монах, я ничего не могу для вас сделать, — сказал он и быстро отошел от меня. Его манера говорить, мысль, что все мои надежды рушатся, вызвали во мне негодование и протест.

— Но, ваше превосходительство, — крикнул я, — вы должны меня выслушать, это для меня вопрос жизни. Единственное, что мне теперь остается — это затеряться в науке, чтобы научиться помогать народу. Я не могу примириться с отказом.

Очевидно, в моем голосе было что-то, что остановило его. Он повернулся ко мне, с удивлением слушая меня, и, пристально глядя мне в глаза, вдруг сделался милостив ко мне.

— Да, епископ Иларион говорил мне о вас; хорошо, идите к отцу Смирнову на дом — он живет теперь в Царском Селе — и скажите ему от меня, что он должен прислать благоприятный доклад в Святейший Синод. — Затем он исчез.

На другой день я посетил отца Смирнова, и на этот раз он обещал послать благоприятный отзыв. Он посоветовал мне побывать у председателя Синода, митрополита Палладия,[13] чтобы этим обеспечить себе желаемый результат. Я последовал его совету.

Когда митрополит благословил всех посетителей в приемной комнате, я подошел и изложил ему свою просьбу. Старик уже начинал страдать размягчением мозга, и по какой-то причине моя просьба привела его в ярость. Он застучал по полу жезлом и стал кричать на меня, чтобы показать присутствующим, как следует обращаться с бедным провинциальным священником. «Из Полтавы? Что тебе здесь надо? Академия? Что ты будешь здесь делать? Зачем ты ко мне пристаешь? Убирайся!»

Я ушел с тяжелым сердцем и думал, что мои последние надежды рухнули, но, к моему удивлению, мне сказали в канцелярии, что вопрос о моем принятии уже обсуждался в Синоде под председательством Палладия и разрешен благоприятно.[14] Позволю себе здесь заметить, что вскоре после Палладий умер и был замещен Антонием. Антония я несколько раз видел и расскажу о нем впоследствии.

На другой день я снова видел отца Смирнова, и на этот раз он решительно обещал мне прислать благоприятный доклад в Святейший Синод. Я принялся готовиться к экзаменам, так как оставался всего один месяц для занятий. Я работал по 18 часов в сутки, но и то мне удалось прочесть только по одному разу то, что я должен был знать. Накануне экзамена мои нервы совсем расстроились, руки дрожали до того, что я не мог держать пера. Когда я захотел проверить, знаю ли я предметы, то к ужасу своему увидел, что не знаю ни одного слова. В отчаянии я лег на постель и заснул. Снова мне явилась моя жена и поцеловала меня, и отчаяние мое прошло. Встав на другое утро утешенный и спокойный, я пошел на экзамен, который и выдержал блестяще, и получил лучшую стипендию, которая предоставляется наиболее успешным и старательным студентам.

Таким образом я стал студентом Петербургской духовной академии и поселился в здании академии.[15] Здесь, думал я, я найду ответ на столь мучивший меня вопрос о смысле жизни. Здесь я ожидал найти простор, в котором мои мысли могли бы свободно развиваться и свободно искать истину, не будучи стесненными ритуализмом и светскими предрассудками. «Alma mater» чистой мысли и чистой науки открыла передо мной двери, и я вошел с сердцем, возродившимся для усердной науки и самоотверженной жизни. Я думал, что в этом святилище науки тем или другим путем я приобрету то, что поможет мне служить правде и народу. Но надежды мои совсем не оправдались. Вскоре я убедился, что подавляющее большинство студентов столь же мало интересуются религиозными и нравственными истинами, как и преподававшие им профессора. Ученье было только формальное и схоластическое. Не дух, а буква Священного Писания изучалась. Только профессор истории церкви Болотов[16] составлял исключение. Это был серьезный и очень умный человек; остальные вовсе не соответствовали своему назначению. Так, например, профессор, читавший о божественности Христа, молодой человек, приходил на лекции с красным лицом и опухшими глазами. Студенты, знавшие его, говорили, что он проводит ночи в пьянстве и безобразиях, и после этого он мог приходить и говорить о святом семействе с такой фамильярностью, как будто он был в близком родстве с ним. Как могло не возмущать меня все это?

Постепенно я потерял всякий интерес к лекциям и понял, что никаких серьезных познаний от профессоров я не получу. Все же я еще старался серьезно относиться к сочинениям, которые время от времени заставляли студентов писать и которые тщательно изучались начальством. В первом сочинении я изложил как можно яснее свои мысли и получил за то строгий выговор от профессора. «Вы не должны иметь собственных суждений об евангелии, — сказал он, — студенты должны лишь изучать то, что говорили св. отцы». Когда же в другом сочинении я постарался честно отнестись к теме, мне пригрозили исключением. Опять я почувствовал, что почва ускользает у меня из-под ног.

Однажды петербургский архиерей Вениамин,[17] слышавший обо мне от преосвященного Илариона, пригласил меня принять участие в миссии для рабочих, которая находилась при церкви на Боровой улице.[18] Фабричные рабочие, мужчины, женщины и девушки, должны были собираться в этой церкви, и священники должны были говорить с ними для того, чтобы поднять их нравственность. Первое собрание, на котором я присутствовал, произвело на меня глубокое впечатление. Я увидел толпу бледных угрюмых мужчин и женщин, плохо одетых, с печалью бесконечного страдания на лицах, но в глазах их я прочел страстное желание услышать правду. Священник говорил им о заповедях и о Страшном Суде. Я чувствовал, что подобная речь не могла удовлетворить слушателей: им нужна была поддержка, они нуждались в прощении и христианской любви. Как могли они не быть слабыми и грешными, когда окружающая их обстановка была лишена какого бы то ни было луча света или надежды. На следующем собрании миссионеров, где обсуждался дальнейший ход работы, я высказал свое мнение, что для укрепления работы миссии необходимо сорганизовать рабочих для взаимной поддержки и кооперации, чтобы они могли улучшить экономический быт своей жизни, что я и считал необходимой предварительной стадией для их нравственного и религиозного воспитания. Когда пришла моя очередь говорить, я постарался убедить их, что они и сами в силах улучшить свою жизнь, но я сознавал, что не сказал им всего, что думаю, что я не указал им пути к действительному улучшению их судьбы. Я чувствовал, что работа не соответствует моим взглядам и что я не могу ничего сделать народу, который призван наставлять. В отчаянии я оставил миссионерство. Я стал мечтать о мирной жизни в одном из монастырей, где бы на лоне природы я мог молиться, не смущаемый житейскими грехами. Мое настроение и мое здоровье пошатнулись, и серьезно обеспокоенные друзья мои сделали подписку, к которой присоединилась и академия, чтобы отправить меня куда-нибудь, где бы я мог совершенно поправиться. Я поехал в Крым.