Георгий Калиняк - Герой советского времени: история рабочего

• Название: Герой советского времени: история рабочего
• Автор: Георгий Калиняк
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9905979-0-7

«История» Г. А. Калиняка – настоящая энциклопедия жизни простого советского человека. Записки рабочего ленинградского завода «Электросила» охватывают почти все время существования СССР: от Гражданской войны до горбачевской перестройки.

Судьба Георгия Александровича Калиняка сложилась очень непросто: с юности она бросала его из конца в конец взбаламученной революцией державы; он голодал, бродяжничал, работал на нэпмана, пока, наконец, не занял достойное место в рядах рабочего класса завода, которому оставался верен всю жизнь.

В рядах сначала 3-й дивизии народного ополчения, а затем 63-й гвардейской стрелковой дивизии он прошел войну почти с самого первого и до последнего ее дня: пережил блокаду, сражался на Невском пятачке, был четырежды ранен.

Мемуары Г. А. Калиняка – честный рассказ о людях, составлявших плоть и кровь страны Советов, бывших участниками радостных и трагических событий ее истории, трудами и подвигами закладывавших основу жизни и благосостояния нынешнего и грядущих поколений граждан нашей страны.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

Георгий Александрович Калиняк Герой советского времени: история рабочего

Предисловие

1

Мы предлагаем вниманию читателей записки Георгия Александровича Калиняка. Без преувеличения можно сказать, что автобиографическая проза Г. А. Калиняка – явление уникальное в отечественной мемуаристике. Уникальность ее заключается прежде всего в том, что она от первой до последней буквы принадлежит перу простого советского человека, который сам о себе сказал так: «Я стал просто рабочим, потом солдатом и снова рабочим».

Немногие авторы, писавшие историю России ХХ в., могут похвастаться такой простой и одновременно такой замечательной биографией. Воспоминания Г. А. Калиняка охватывают практически всю историю СССР; в этом смысле его биография – это биография советской страны, самым что ни на есть искренне преданным гражданином которой был Георгий Александрович.

Сейчас, когда советский период нашей истории все более и более уходит в прошлое, очень важно не потерять свидетельств людей, которые творили и воспевали эту историю. В том числе и самых простых, нечиновных граждан, на плечах которых тем не менее покоились слава, величие и мощь сверхдержавы, которые, «не щадя своей крови и самой жизни» (слова из советской военной присяги), обеспечивали ее победы на фронте и достижения в мирном строительстве.

Постижение психологии советского человека очень важно для осознания феномена грандиозных успехов советской власти, высвободившей и направлявшей энергию десятков миллионов людей, подобных Г. А. Калиняку. Можно сказать, что самым главным результатом революции 1917 года было то, что в сопровождавших ее и последовавших за ней суровых лишениях закалились и огранились те сильные и цельные русские характеры, которые впоследствии удивили мир своим несгибаемым мужеством и стойкостью, упорством и целеустремленностью.

«Да, были люди в наше время», – невольно хочется воскликнуть, читая мемуары Г. А. Калиняка. Не может не вызывать изумления, что человек, рано перенесший утраты близких, в детстве и юности нередко голодавший, фактически бродяжничавший, видевший кровь и смерть на фронте и предательство в тылу, человек с очень непросто складывавшейся личной жизнью, добывавший хлеб воистину «в поте лица своего», сохранял способность так тонко чувствовать, поэтично переживать и преданно любить. И вместе с тем, в этом человеке в равной степени уживались испепеляющая ненависть и к явным врагам своей Родины, и злоба и презрение к тем, кто хотя бы на йоту не разделял привычного для него образа мыслей и жизни, кто хоть немного отступал от проложенной партией и принятой им «генеральной линии», полной сурового спартанского самоограничения.

Могущая ужаснуть сегодня нетерпимость советского человека, которая недоброжелателями трактовалась в сторону ограниченности и ущербности «совка», на деле была естественным следствием полной борьбы и лишений его жизни, которая не оставляла места и времени на рефлексию, отдаваясь в сознании только слабыми отзвуками потревоженного нравственного чувства. Да и могло ли быть иначе, если стране за десятилетие надо было «пробежать» (как говорил ее вождь и учитель) те 50 лет развития, которые отделяли ее от «цивилизованного человечества» (как принято выражаться теперь).

Но эта свирепая, не останавливающаяся ни перед чем гонка вызывала и законное опасение и даже испуг у этого самого человечества, столкнувшегося с необъяснимым ростом могущества Советской страны советов. А страх и взаимное недоверие – плохие советчики. Вот и принималось человечество отгораживаться от подозрительного «совка» всевозможными линиями, кордонами, пактами, блоками, а то и не брезгуя подтолкнуть в его сторону не менее беспокойного соседа. Все это, как известно, ничего, кроме ответной ненависти и подозрительности, у советского человека не вызывало.

Но не эти чувства склоняли на сторону социализма сердца миллионов простых людей на всех континентах, и даже соблазнили немало европейских интеллектуалов. Исключительная честность, отзывчивость, доходившая до забвения собственных интересов, бессеребреничество, принципиально-идейная духовность, непоколебимая верность своим – вот те черты настоящего «совка», которые мы без труда можем разглядеть в портрете Г. А. Калиняка, что придавали человеческое лицо (и лицо, надо сказать, весьма симпатичное) стране победившего социализма.

Собственно говоря, советский строй и держался на этих атлантах, и по мере ухода их в силу объективных причин из деятельной общественно-политической жизни, мельчало и неумолимо деградировало советское государственное устройство. Сам Г. А. Калиняк с тревогой отмечал характерные признаки этого процесса, как водится, объясняя негативные явления коварными происками западных спецслужб, нацеленными на советскую молодежь – «как самую нестойкую и податливую часть населения». Отчего же это, однако, советская молодежь к 70-м годам ХХ века вдруг утратила железную монолитность прежде крепко спаянного страхом (перед всевозможными врагами) и лишениями (в ожидании светлого будущего) советского общества?

Вспоминаю застольный спор, внезапно разгоревшийся примерно в это время, между моим дедом, в 1941 году ушедшим на фронт добровольцем, прошедшим через почти четырехлетний ужас немецкого плена, и отцом – молодым коммунистом. «Твои коммуняки слетят, – безапелляционно заявил дед. – Народа они не понимают». Отец, конечно, так и взвился. Но дед непоколебимо стоял на своем. И слова его запомнились мне, тогда еще совсем шкету. Добавлю, что и отец и дед были потомственными рабочими, токарями высочайшей квалификации, настоящими представителями рабочей гвардии тогдашнего класса-«гегемона», неоднократно награжденными высокими правительственными наградами «за успехи в социалистическом строительстве». И вот такое разное восприятие жизни.

А уже в конце 80-х и отец покинул ряды КПСС. Правда, дед торжества своей точки зрения не увидел; в 1985 году он умер в госпитале для ветеранов войны.

Коммунисты не понимали народ в главном: невозможно требовать от всего населения того, что только отдельные личности способны добровольно приносить в качестве величайшей жертвы – права на обычную жизнь и простое человеческое счастье. Никакие политические ставки не покроют отсутствия нормальных условий жизни маленького человека. Пружину его терпения, конечно, можно с большим или меньшим успехом заводить действием трескучей пропагандистской фразы или страхом репрессий, но результат накопленного противодействия рано или поздно скажется в стремительном раскручивании всевозможных гаек государственного механизма подавления личности.

А понять маленького человека власть не может, потому что не слышит; поскольку этот человек оказывается просто-напросто лишенным права голоса. Если голос его совпадает с общим хором – то и слушать его неинтересно, а если уж чуть фальшивит – то спасти человечка может только чудо, как чудом спасся в развернувшихся после убийства Кирова репрессиях Г. А. Калиняк, «дело» которого к счастью для него кануло в архив. А люди вокруг него, заметим, пропадали. И пропадали, как многократно отмечается в мемуарах, от рук своих же «товарищей».

В таких условиях Великая Отечественная война стала великой очистительной жертвой народа, как ни парадоксально, продлившей существование советского строя еще почти на полвека. Велась она народом, конечно, совсем не под знаменем советских ценностей. Об этих ценностях на страницах воспоминаний о войне коммуниста Калиняка мы не найдем ни строчки. Стиль его «окопных» сюжетов совершенно ремарковский: все внимание уделяется друзьям-товарищам, мелким деталям фронтового быта и редкому по своей обнаженной искренности описанию страшных боев «местного значения».

Фронтовое товарищество, святой долг перед жертвами войны стали после ее окончания беспроигрышной картой, разыгрываемой властью в целях консолидации значительно повзрослевшего, во многом прозревшего советского народа. В рвущем жилы послевоенном труде, как и в бою, бывших фронтовиков объединяли и поддерживали тоже не советские лозунги, а плечо друга, память о совместно пережитом лихолетье. Пережили и это.

Но вот после… После Г. А. Калиняк с удивлением обнаружил, что жизнь его, полная лишений, щедрая на пролитые кровь, пот и слезы, оказалась удивительно бедна любовью, которая все как-то проходила мимо, оттесняемая на второй план постоянными трудами и общественными обязанностями. А любовь такого отношения к себе, как известно, не прощает. И снова безропотно взялся неутомимый Георгий Александрович за дело – теперь уже не в дымном цеху, а на приусадебном участке, целину которого он «поднимал», как в молодости, с упорством Павки Корчагина.

И только после инфаркта, когда старый рабочий окончательно «стал не нужен цеху», вышибленный на пенсию, он вновь, теперь уже в мыслях и мечтах бессильного и мало кому интересного (это читается между строк) пенсионера встретился с самой главной любовью, которую рано или поздно ощущает человек с чистым сердцем – с любовью к Жизни. И страницы его воспоминаний, посвященные этой встрече, дышат почти религиозным смирением и являются, наверно, самыми трогательными и волнующими во всем его повествовании.