Ясуси Иноуэ - Сны о России

• Название: Сны о России
• Автор: Ясуси Иноуэ
• Издательство: Главная редакция восточной литературы изд-ва «Наука»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1977

Роман повествует о первых японцах, побывавших на русской земле (XVIII в.), о зарождении русско-японских отношений. Потерпев кораблекрушение в районе Алеутского архипелага, герой романа Дайкокуя Кодаю и его спутники провели в России несколько лет, переживая все трудности сурового сибирского существования, но и сталкиваясь с неизменным доброжелательством и содействием со стороны русских людей. По-разному сложились судьбы японцев в России. Кодаю одному из немногих удалось вернуться на родину. Наблюдения, записи Кодаю раскрывают любопытную картину России екатерининских времен, увиденную глазами японцев.

---

Коити очень обрадовался и все повторял, что вместе и умирать веселее. Кодаю же был настроен вполне оптимистически. Он был убежден, что ничего плохого с ними не случится, что Сёдзо, Синдзо и Сэйсити здоровы и никто не покушается на их жизнь. Но спутников его продолжали обуревать мрачные мысли. Одни тихо молились, думая, что вот-вот наступит конец. Другие сетовали на свою горькую судьбу.

Лишь Исокити — самый молодой из японцев — шел молча. Он предоставил Коити рассказывать о том, что с ними случилось после того, как они расстались с Кодаю. Кодаю давно заметил, что Исокити многим отличается от остальных японцев. Вот и сейчас он как будто не очень страдал от того, что с ними происходит. Время от времени останавливался, срывал придорожную траву, растирал на ладони и нюхал.

— Напоминает чернобыльник, тот, что растет в Исэ, — обратился он к Кодаю.

Наконец отряд достиг перевала. Отсюда было видно уходящую на север светло-коричневую линию берега. Ее, словно ожерелье, окаймляла белая полоса морского прибоя. С запада и с юга моря не было видно. Горизонт закрывали высокие горы.

— Остров это или материк? — обратился Кодаю к своим спутникам, но никто не смог дать ответа. У Кодаю сложилось впечатление, что находятся они на сравнительно небольшом острове. Его предположение подтверждали конфигурация близлежащих гор и то, что, пройдя менее одного ри, они увидели противоположный берег.

Миновав перевал, отряд спустился к берегу. В некотором отдалении виднелось поселение иноземцев. Собственно, поселение состояло всего из двух домов: в одном жил Невидимов, в другом — его подчиненные. Кодаю и его спутников поселили на складе, где хранились заготовленные на зиму продукты. От груд сушеной рыбы, вяленых гусей и уток исходил невыносимый запах. Кодаю вытащил несколько сохранившихся у него ароматных палочек и зажег их. Это помогло скоротать первую ночь на складе.

На следующий день вернулись Сёдзо, Синдзо и Сэйсити. Оказалось, что иноземцы привели их на пристань, накормили, но работать не заставляли. Зачем их туда приводили — непонятно, спросить же они не могли — языка не знали.

Прошло несколько дней, и японцы убедились, что иноземцы пользуются властью на острове. Островитяне беспрекословно выполняли их приказания. Однако по всему было видно, что иноземцы не ставили японцев на одну доску с аборигенами. Прошло еще несколько дней. Кодаю перевели в дом Невидимова, а его спутников — в дом, где жили подчиненные. По-видимому, иноземцы поняли, что Кодаю — главный среди японцев, поэтому и поселили его отдельно от остальных. Невидимое был высокий худощавый человек лет сорока. Спокойный, рассудительный, он умел скрывать свои мысли, на людях держался холодно, даже несколько высокомерно, но плохим человеком назвать его было нельзя.

Кормили японцев, как правило, супом и вареной рыбой. Суп варили из луковиц куроюри.[11] Крепкий беловатый отвар разбавляли водой. Когда японцы стали понимать местный язык, они узнали, что островитяне называют такой суп «салана». Хлебали его из деревянных плошек деревянными ложками. Вареная рыба походила на терпуга. Иногда подавали треску, морских ежей, тюленье мясо, гусей, уток. Запивали еду напитком, похожим на чай. Только вместо чая заваривали траву, которая в изобилии росла на морском берегу. Иноземцы курили табак. Кстати, это было единственное слово, которое по-японски и по-иноземному звучало почти одинаково. Вместе с табаком иноземцы носили какую-то палочку из вишневого дерева, напоминавшую по форме пестик. Прежде чем набить табак в трубку, они настругивали в него немного этой палочки и перемешивали. По-видимому, табак был настолько крепок, что курить его без добавления стружек было невозможно.

Оба дома, в которых жили иноземцы и куда теперь переселили японцев, были построены на один лад. Над вырытой в земле ямой ставились стропила, которые понизу обвязывались бревнами. Из досок делалась обрешетка, поверх которой настилалась трава и насыпалась земля. Получалось, что над землей была видна только крыша. В центре помещения оставлялся земляной пол — для разведения огня, который обогревал жилище во время зимних холодов, — остальная часть пола обшивалась досками.

Японцы перестали опасаться иноземцев и местных жителей, но теперь другие мысли не давали им покоя. Они понимали, что вынуждены будут питаться здесь непривычными для них супом из луковиц черной лилии и вареной рыбой. Два мешка риса, которые им удалось захватить с собой с судна, решено было оставить для больных. Со страхом ожидали японцы и прихода зимних холодов, убедившись, сколь суровый климат на острове даже летом, и с сомнением осматривали дома, в которых жили.

Особенно чувствительны к холоду были больные Сангоро и Дзиробэй. Однажды, когда японцы собрались все вместе, Сангоро, обращаясь к Кодаю, сказал: — Мы старые морские волки, многое испытали во время плавания и вытерпим все — что бы ни ожидало нас впереди. Ты же не был прежде моряком, тебя взяли на воспитание в дом кормчего как приемного сына, и не верится мне, что ты сможешь выдержать непривычные климат и пишу. Тебе надо бы без промедления написать обо всем, что с нами случилось. Не исключено, что кому-нибудь из нас доведется вернуться на родину — он и доставит эти записи. Мы-то люди простые — нам писать не о чем, помрем — никто о нас и не вспомнит, а ты — другое дело. Тебя ожидает великая судьба. Вот и опиши все, чтобы не осталось в душе сожаления о чем-то несделанном.

Кодаю согласился. Глядя на похудевшего Сангоро- глаза его лихорадочно блестели, в голосе чувствовалась необычная напряженность, — Кодаю понял, что смерть его уже не за горами. Спустя несколько дней Сангоро умер. Никто и не заметил, как он испустил дух. Принесли завтрак, Исокити, сын Сангоро, пошел будить отца. Сангоро лежал со скрещенными на груди руками, лицо его было спокойно. Это случилось девятого августа на двенадцатый день после того, как японцы пристали к острову. Кодаю и Исокити обмыли старика, Синдзо и Ёсомацу сколотили гроб. Хоронили Сангоро на берегу моря, у подножия красивого холма. В траурной процессии не принимал участия лишь больной Дзиробэй.

Когда гроб опускали в могилу, подошел старик в черном одеянии и по-иноземному обряду прочитал надгробную молитву. Впоследствии японцы узнали, что этого старика-иноземца звали Джаймиловнч. Он происходил из камчадалов, но принял православную веру, получил русское имя и вместе с Невидимовым отправился на остров. Джаймиловичу было уже далеко за семьдесят. К японцам он относился с участием.

В день похорон Сангоро солнце часто скрывалось за тучами и становилось так холодно, что у японцев зуб на зуб не попадал. Кто-то недовольно пробормотал, что душа Сангоро не упокоится с миром, раз его отпевает иноземец.

— Это не помешает, — сказал Кодаю. — Прах Сангоро уйдет в землю чужой страны, пусть же его и похоронят по обычаям этой страны.

Двадцатого августа, вслед за Сангоро, ушел в мир иной и Дзиробэй. При жизни он был человеком скупым и своенравным. Заболев, с утра до вечера лежал молча, провожая проходивших мимо матросов пустым, ничего не выражающим взглядом. О чем Дзиробэй думал — никому не было известно, но особого сочувствия он к себе не вызывал. В день кончины Дзиробэя словно подменили. Будто почувствовав, что конец близок, он подзывал к себе всех по очереди, благодарил за услуги, дарил свои вещи. Его заострившееся, изборожденное морщинами лицо, на которое уже легла тень смерти, разгладилось и подобрело.

Спустя два месяца повалил снег. Он валил не переставая с утра до вечера. Шестнадцатого октября умер Ясугоро, двадцать третьего — Сакудзиро, семнадцатого декабря — Сэйсити, двадцатого — Тёдзиро. Их всех похоронили у подножия того же холма. Когда хоронили Дзиробэя, снега было еще мало, и к холму отправились торжественной процессией во главе с Джаймиловичем. Остальных же относили к месту захоронения Синдзо, Сёдзо и Исокити, дождавшись, когда стихнет пурга. С превеликим трудом пробивали в мерзлом грунте яму — на это уходил целый день.

Оставшиеся в живых японцы встречали 1784 год на краю неведомой страны среди глубоких снегов.

— Счастливей ли для нас этот новогодний праздник, чем прошлый? — обратился к собравшимся матрос Ёсомацу.

Ответить сразу никто не решался. Прошлый новый год они встречали на корабле, скитаясь по морю. В первый день нового года море было на редкость спокойным. Было холодно, но ярко светило солнце. Подставляя лица солнечным лучам, японцы поели моти,[12] приготовленные ныне покойным Тёдзиро, выпили понемногу сакэ. Конечно, всех и тогда тревожила мысль, доведется ли им когда-нибудь снова ступить на землю, но на судне было еще вдоволь риса и сакэ и их по-прежнему семнадцать — столько, сколько отплыло из гавани Сироко. Теперь же они недосчитывались семерых — один погиб еще на корабле, шестеро ушли в мир иной на этой неведомой земле.