Антон Страшимиров - Хоро

• Название: Хоро
• Автор: Антон Страшимиров
• Издательство: София Пресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1982

---

Тц, тц... Развратили народ, да и только.

Или — чтоб у каждого было земли столько, сколько он может обработать со своей семьей. А кто бы тогда корчевал кустарник в горах?

...Смех затих. Во дворе гремела музыка. Адъютант полковника стоял, вытянувшись, и исподтишка поглядывал на Миче. Какие бывали вечера здесь, в этом зале, всего неделю назад! Правда, и тогда было не совсем удобно приходить к Сашко Карабелеву, но...

Миче чувствовала взгляд адъютанта, и ей становилось легче. Она даже потягивала вино. Ее маленькие, прищуренные, черные, как уголь, глазки заблестели.

Жена кмета сидела, поджав тонкие губы. В гарем бы Миче! Ах, хороша! Под замок бы ее, проклятую! В Азии из-за нее беки разорялись бы и шейхи воевали бы между собой. Эти полные груди, плечи, шея... Так и манят мужчин, просто ловят их!

Кмет Нако, сидевший напротив, словно читал мысли жены и строил глазки Миче:

— За твое здоровье, Миче.

— Пей, дядя Нако.

— Будь здорова. За невесту, господа! Тю-ю, я уже пьян, черт побери. Все идет мне впрок, все что ни приму вовнутрь. Как будто ничего и не выбрасываю...

А жена кмета совсем навалилась на полковника. Сидит против мужа и трясет грудями!

Даже Миче улыбнулась. Нако вызывающе покрутил ус, глядя на нее, и Миче отвела взгляд.

Ах, что с ней творится! Где она и что ей надо среди этих людей?

Она у себя дома, верно, в своем зале, где висят увеличенные фотографии покойных родителей, большое венское зеркало и люстра для будущего электрического освещения, в зале, где стоит концертный рояль и...

Губы Миче задрожали, ее взгляд упал на фотографию брата на рояле.

«Убит! Господи, никогда не поверю этому, никогда!»

А стол дрожал от смеха. Полковник кричал:

— Тю-ю, Нако! Как будто и вправду ничего не выбрасываешь...

Жена Нако опять повисла на его плече. Кмет запыхтел. Маленький, толстый, без шеи, с круглым лицом в пятнах, с отвисшими жирными веками, он смотрел исподлобья.

Все перепуталось в этом мире, вот оно что...

— Запутались мы. Говорю вам, все в мире перепуталось. А коли так — ешь и пей, и больше ничего. Ешь и пей, и наплевать...

Кмет взглянул на правую руку полковника, скрытую под столом. Тот ее вытащил. Накова яростно сверкнула глазами на мужа. Смех затих. Но Ячо, прокурор, захохотал. До сих пор молчал, а тут вдруг потрогал свои очки и фыркнул. Высокий, с длинным желто-зеленым лицом, с большим ртом и большими ушами, он даже подскочил на стуле.

— Пр-хи-хи-хи! Спеши, дядюшка Нако, беги к реке, там такое угощенье! Пр-хи-хи! Ешь да пей, и больше ничего. Пр-хи-хи!

Гости онемели. Полковник подкрутил ус.

— Нашел кого... Да разве у Нако хватит духа пойти сейчас к Марице, хоть и его место там...

Прокурор заерзал еще веселее.

— Пр-хи-хи! Не чужие тебе, ты же у них главный был, вот и беги теперь к ним — пр-хи-хи! Беги, тризну справляй. А то у них некому газету издавать, пр-хи-хи!

Полковник позеленел и поднялся. Глаза его пронзали Нако.

«Газету их издавал, брюхо эдакое!»

Он подошел к окну. Его плечи, стянутые парадным мундиром, вздрагивали. Негодяй этот Нако. Был у них главный... Единомышленник. Вот такие они все. Шарлатаны, балаганщики, шуты. Но спелись. И всего-то их по стране, в общем, несколько тысяч, не больше, а некому дать им отпор. Но они еще увидят.

Гости притихли. Господин Эшуа уже не ласкал Миче глазами, поглядывая поверх очков. Хе, ссорятся полковник и кмет! Ничего. «Все из-за жены. А красивый жена. Очшэн красивый!»

Господин Эшуа искоса посмотрел на жену кмета. Та облокотилась на стол и закрыла глаза. Презирает и любит. Всех презирает и всех любит. «Хе, хе, красивый женщина».

«Ссорятся они — кмет и господин полковник. Ну и что? А раньше, когда кмет был главой... и после Нейи[4] господину полковнику пришлось сматываться, так кмет назначил господина полковника в жилищный комиссий... хи-хи, и полковник — хоп и прямо в ловушку: взятка. Хе-хе... Ну и что ж? Полковник целовал руку кмету и — дело с концом!»

Господину Эшуа было ясно: всю жизнь будут ссориться полковник и кмет и все-таки всегда будут вместе — связывает их женщина. «Ах, красивый женщина, пц!»

«Теперь — ладно. И гешефт и все — ладно».

Только бы Иегова дал урожай...

Вдруг господин Эшуа вздрогнул. Стоявший у окна полковник почему-то заволновался, поманил пальцем молодожена. Оба уставились в темноту.

— Смотри туда, вон на тот сеновал, за фруктовым садом, — говорил полковник. — Ничего там не блестит, а? Кошачьи глаза это или бинокль?

Бинокль!.. Женщины тоже потянулись к окну. Но начальник околии, всматривавшийся в ночь, покачал отрицательно головой:

— Нет, ничего такого не видно.

— Ты еще увидишь. Именно ты. Постой-ка, а чей это сеновал?

— Капановых, сапожников.

— Снести. Это их тайники — все эти сеновалы, хлевы, сараи и так далее. Все снести!

— Ладно. Но на что будут жить люди!

— Пусть дохнут...

— Ха-ха. А налоги кто будет платить?

Налоги? Ему ли, косоглазому, думать об этом!

— К утру чтоб сеновал был снесен. Преследуй врага до полного уничтожения!

III

Дед Рад, стоя внизу в темном коридоре, ощупывал шею, тер лицо, горевшее от подзатыльников Миндила.

Конечно, он сам виноват: нужно было держать язык за зубами. Это вино его попутало. На то он и панагюрец, чтоб не быть простофилей. Не время теперь, когда брат убивает брата, языком болтать.

Старик ползал на коленях по земляному полу, разыскивая очки. Хорош он будет, если они разбились... Тю, какой срам... Нет, он, дед Рад, больше ни капли не возьмет в рот. И будет держать язык за зубами, просто проглотит язык.

Его руки коснулись какой-то двери, она приоткрылась, и Карабелиха вытянула шею.

— Кто там? Кто пришел? Сашко мне приведите, моего красавца писаного, ученого, умного, самого ученого и самого умного!

Дед Рад вполз в комнату на четвереньках.

— Это-то его и погубило, Карабелиха! Зачем ему было учение, зачем у-ум?

Старуха схватила тазик, стоявший у изголовья, и начала стучать им об пол:

— Внука хочу видеть! Дайте мне его-о-о! Не помру, пока не уви-и-жу его-о!

«Помрешь, и еще как! — Дед Рад смотрел на свою сверстницу, теперь желтую, как воск. — А какой красавицей она была когда-то! О-ох, какой крас-а-авицей!»

И панагюрец, боязливо оглянувшись, начал снова:

— Убит он, Карабелиха, убит, слышишь? Вместе с другими тремястами таких же, как он, с другими тремя тысячами, молодыми и зелеными, о, господи!.. Зарезали их — ху-ху-ху! А разве это грех, господи, разве это грех? Ху-ху-ху! Грех это, зверье бешеное? Ху-ху-ху!

Старуха вытаращила помутневшие глаза; руки ее, тяжелые, словно пасхальные свечи, свесились по сторонам лежанки.

Плач панагюрца перешел в кашель.

Прибежала испуганная Марга, взглянула на барыню и всплеснула руками — все было ясно. Она выскочила из комнаты, ушиблась, споткнувшись на лестнице.

— Божье проклятье, ой-ой!.. Свадьба и отпевание в один день! Барыня помирает, ой-ой-ой!

Женщины, сидевшие за свадебным столом около кухни, повскакали. Но Миндил, пристав, остановил их и сам пошел в покои умирающей. Дед Рад все кашлял. Пристав огляделся и поставил старика на ноги.

— Вставай, старая галоша, что раскис? Иди принеси уксус, будем ее в чувство приводить.

И он вытолкал деда Рада за дверь.

Миндил знал, что делать. Он сунул руки под подушку умирающей, нащупал там бархатную сумочку с перламутровой ручкой и, пыхтя, начал перекладывать ее содержимое в задние карманы своей куртки. Затем он снова сунул сумку на место — под тяжелую голову хозяйки.

Уксус, принесенный дедом, не понадобился: веки умирающей задрожали. Можно было бы, конечно, дать ей понюхать уксус, но какой в этом смысл! Зачем? Кому нужно, чтоб еще жила Карабелиха? Дед Рад, вытаращив глаза, подошел к старухе, но Миндил оттолкнул его руку.

— Оставь, не надо... Разве не видишь: помирает. И тем лучше!

Пристав был спокоен.

Служанка Марга уже доползла по лестнице до второго этажа и — бледная, растрепанная — вбежала в зал. Ничего нельзя было понять из ее слов. Но Миче побледнела и вскрикнула:

— Бабушка!

Глупая служанка! Дура набитая — дать бы ей как следует! Умерла старуха — экое чудо! Завтра ее и похоронят. Не могла уж помолчать! Что за брачная ночь будет после всего этого?.. Впрочем...

Гости опустили головы.

Но Миче опомнилась, оттолкнула мужа: пусть оставят ее наедине с ее горем. Пусть оставят!

Тут и жена кмета принялась обнимать Миче, ласкать, целовать. Пусть Миче возьмет себя в руки. Покойнице не поможешь. Завтра ее омоют, оденут и похоронят.

— Миче, голубушка, не расстраивай свадьбу, только мы развеселились!

У Миче заискрились глаза. Может, решила, что надо делать. Взгляд скользнул по гостям, лицо потемнело, губы задрожали. Вот-вот крикнет, чтоб убирались... а-а-а!.. чтоб все убирались.

Полковник, подбоченившись, смотрел на молодого: на его губах еще блестели капли только что выпитого вина.

«Вот ведь индюк!»