Сидони-Габриель Колетт - Дом Клодины

• Название: Дом Клодины
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: Орлов и сын
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-317-2

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1920 по 1929 годы, в том числе широко известная дилогия об ангеле (Chéri), а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

Восемнадцать томов Сен-Симона[22] сменяли друг друга на посту в изголовье моей матери: она черпала в них всё новое и новое удовольствие и удивлялась, что я в свои восемь лет не разделяю его с ней.

– Почему ты не читаешь Сен-Симона? – спрашивала она. – Удивительно, сколько времени нужно детям, чтобы приучиться к интересным книгам!

Прекрасные книги, которые я читала, прекрасные книги, которых я не читала, – согревающая обивка стен родного очага, чьё потаённое разнообразие ласкали мои посвящённые глаза… Задолго до возраста любви я узнала из книг, что любовь сложна и тиранична и даже порой надоедлива, поскольку мама оспаривала её важность в жизни.

– В книгах столько накручено о любви, – говорила она. – Бедная моя Киска, у людей в жизни много других забот. Как, по-твоему, у всех этих влюблённых, о которых ты читаешь, нет ни детей, которых нужно растить, ни сада, который нужно возделывать? Посуди сама, Киска: разве ты и твои братья когда-нибудь слышали, чтобы я без конца твердила о любви, как все эти герои книг? А ведь я тоже имею право сказать своё мнение: у меня как-никак было два мужа и четверо детей!

Искушающие бездны страха, разверзшиеся не в одном романе, стоило мне склониться над ними, кишели и классическими привидениями в белом, и колдуньями, и призраками, и приносящими несчастье животными, но всё это потустороннее не цеплялось за мои косы, чтобы добраться до меня, – их сдерживало несколько заклятий…

– Ты прочла ту историю о привидении, Киска? Чудесно, правда? Ну что может быть прекрасней страницы, на которой описывается, как оно прогуливается в полночь под луной по кладбищу? Лунный свет проходил сквозь него, и оно не отбрасывало тени… Привидение – это, должно быть, восхитительно. Хотела бы я повстречаться хоть с одним, я бы тебя непременно позвала. Но, увы, их не существует. Если бы я после смерти могла превратиться в привидение, я бы не упустила такую возможность, для нашего с тобой удовольствия. А ты прочла эту глупую историю об умершей, что мстит за себя? Подумать только! Мстит! Не стоит и умирать, если после смерти не набираешься ума-разума. Мёртвые ведь очень спокойные соседи. У меня нет трений с соседями при жизни, я уж как-нибудь постараюсь найти общий язык и со своими соседями по кладбищу!

Не знаю уж, что за здравый смысл спас меня от помешательства на романах и чуть позднее, когда я повстречалась с такими книгами, чья власть надо мной казалась непреодолимой, помог мне сохранить ясность рассудка, хотя я должна была быть лишь одурманенной жертвой. Уподобилась ли я и в этом моей матери, которую какое-то особое простодушие склоняло отрицать зло, тогда как любопытство влекло её к нему и она очарованно созерцала его вперемешку с добром?

– Это неплохая книга, Киска, – говорила она мне. – Да, я знаю, есть эта сцена, эта глава… Но это уж как водится в романах. С некоторых пор писателям не хватает изобретательности. Ты могла бы подождать год-два, прежде чем её читать… Ну что ты хочешь! Разбирайся сама, Киска. Ты достаточно умна, чтобы оставить при себе то, что поймёшь слишком хорошо… Может быть, плохих книг не существует вовсе…

И всё же были книги, которые отец запирал в своём секретере из туи. Особенно он любил «запирать» того или иного писателя целиком.

– Не вижу необходимости в том, чтобы дети читали Золя.

Золя его раздражал, и вместо того, чтобы в этом видеть причину, почему нам можно или нельзя его читать, он всего огромного, полного, периодически прирастаемого жёлтыми наносами[23] Золя поместил в список запрещённых книг.

– Мама, почему мне нельзя читать Золя? Серые мамины глаза, не привыкшие лгать, выдавали её растерянность.

– По-моему, тебе лучше не читать отдельных его произведений…

– Тогда дай мне другие, не «отдельные»!

Она дала мне «Ошибку аббата Муре», «Доктора Паскаля» и «Жерминаль». Однако, задетая тем, что мне не доверяют и держат на запоре часть дома, где двери нараспашку, куда ночью спокойно заходят кошки, где подвал и горшок с маслом таинственно опустошаются, я пожелала прочесть и другие. И прочла. Четырнадцатилетняя девчонка со спокойной душой обманывает родителей, пусть даже потом ей и стыдно. С первой выкраденной книгой я отправилась в сад. Бог мой, как и во многих других романах Золя, в этой рассказывалась довольно-таки приторная история о наследстве. Крепкая и добрая кузина уступала своего любимого кузена тщедушной подруге, и всё бы и дальше шло и закончилось, как у Оне,[24] если бы болезненная супруга не познала радость деторождения. Сцена внезапных родов – положения, звуки, цвета – была описана неожиданно подробно, сочно, со смаком, с анатомической тщательностью, и в ней я не узнавала того, что было мне давно и хорошо известно, как ребёнку, выросшему в деревне. Я ощутила испуг, недоверие, угрозу своей женской судьбе… Я призвала себе в помощь привольно пасущихся в поле парнокопытных, котов, как ястребы свою добычу, покрывающих кошек, крестьянок, одинаково немногословно ведущих разговор о тёлке или брюхатой дочке. Но прежде всего – заклинающий мамин голос:

– Ты у меня последняя, так вот, когда я тебя рожала, Киска, я мучилась три дня и две ночи. А когда носила, то была как бочка. Три дня – кажется долго… Нам, женщинам, должно быть стыдно перед животными, мы не умеем рожать легко и радостно. Но я никогда не жалела о том, что пришлось претерпеть: говорят, что дети, как ты, расположенные так высоко и медленно выходящие на свет, потом всегда самые любимые, потому как пожелали быть поближе к материнскому сердцу и с сожалением покидают чрево…

Напрасно я желала, чтобы слова заклятья, которым я наспех внимала, ласково баюкали мой слух: в ушах стоял серебристый звон. Другие слова живописали мне картины с искромсанной плотью, экскрементами, запёкшейся кровью… Мне удалось поднять голову и увидеть, как странно поплыли под пожелтевшим вдруг небом синеватый сад и дымчатые стены… Газон принял меня обмякшую, безвольно распростёртую, как одного из тех свежеубитых кроликов, которых нам приносили браконьеры.

Когда я очнулась, небо вновь стало лазурным; я лежала у ног мамы, давшей мне понюхать одеколону.

– Тебе лучше, Киска?

– Да… не знаю, что со мной было…

Мамины серые глаза, всё больше успокаиваясь, смотрели в мои.

– Зато я знаю… Это Бог тебя стукнул по голове… – Я по-прежнему была бледной и грустной, и мама не так меня поняла. – Ну же… Роды – это совсем не так ужасно. И не так безобразно в реальности. Боль забывается быстро, вот увидишь! Доказательство тому, что все женщины об этом забывают, – то, что только мужчины вечно делают из этого истории. Ну какое до всего этого дело было Золя?

ПРЕДВЫБОРНАЯ КАМПАНИЯ

Когда мне было восемь, девять, десять лет, моего отца захватила политика. Позже я поняла: рождённый, чтобы увлекать и завоёвывать, прекрасный импровизатор и рассказчик, он мог бы преуспеть, околдовав своими чарами палату депутатов, как он очаровывал женщин. Его детская доверчивость ослепляла его, а безграничная щедрость разорила нашу семью. Он верил в искренность своих единомышленников, в лояльность своего противника, в данном случае господина Мерлу. Именно господин Пьер Мерлу, недолго удержавшийся позднее на посту министра, удалил моего отца из генерального совета и вывел его из кандидатов в депутаты. Вечная ему за то благодарность!

Уважения департамента Ионна было недостаточно, чтобы удерживать в состоянии покоя и благоразумия капитана полка зуавов с ампутированной ногой, живого как ртуть и страдающего филантропией. Как только слово «политика» коснулось своим губительным звоном его ушей, он решил:

«Я завоюю народ, просвещая его; я обращу детство и юношество в веру в святая святых науки, приобщив их к основам естествознания, физики и химии, я отправлюсь, потрясая проекционным аппаратом и микроскопом, по деревенским школам, раздавая методические пособия и разнообразные наглядные таблицы, на которых увеличенный в двадцать раз долгоносик поражает уменьшенного до размеров пчелы стервятника… Я буду читать популярные лекции о вреде алкоголизма, с которых закосневшие в пьянстве жители Пюизе и Фортера выйдут умываясь слезами и обращёнными в новую религию!..»

Он сделал, как обещал. Когда пришло время, в потрёпанную открытую коляску, запряжённую гнедой кобылой в летах, погрузили проекционный фонарь, рисованные карты, пробирки, изогнутые трубки, будущего кандидата, его костыли и меня; холодная спокойная осень выбелила безоблачное небо, кобыла вставала на каждом пригорке, а я спрыгивала на землю и собирала тёмно-синий тёрн, коралловые плоды бересклета и белые шампиньоны с розоватым, как у ракушек, исподом. Из поредевших лесов, вдоль которых пролёг наш путь, доносился запах свежих трюфелей и луж, настоянных на листве.

Для меня наступили расчудесные времена. Деревенские школьные классы час спустя после окончания занятий встречали нас рядами облезлых скамеек, чёрной доской, мерами весов и единицами измерений на стенах, а также невесёлым запахом грязных детей. Керосиновая лампа, свешиваясь с потолка и покачиваясь, освещала лица тех, кто недоверчиво, без улыбки приходил причаститься знаний. От усилий морщились лбы слушателей, мученически приоткрывались рты. Меня, отрешённую от всего, занятую на возвышении важными обязанностями, распирало от гордости, подобной той, что испытывает статист-ребёнок, подающий жонглёру гипсовые яйца, шёлковый шарф и ножи с голубым лезвием.