Зоя Журавлева - Искатель. 1966. Выпуск №6

• Название: Искатель. 1966. Выпуск №6
• Автор: Зоя Журавлева
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1966

НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ ОБЛОЖКИ: рисунок П. Павлинова к воспоминаниям дважды Героя Советского Союза генерала армии Д. Д. Лелюшенко «Утро Победы».

НА ВТОРОЙ СТРАНИЦЕ ОБЛОЖКИ: фотокомпозиция А. Гусева «Космос».

НА ТРЕТЬЕЙ СТРАНИЦЕ ОБЛОЖКИ: рисунок В. Чижикова к рассказу Эрика Фрэнка Расселла «Аламагуса».

---

И тут не ошибся Васильев. Под вечер пришла, наконец, машина, которую ждали давно. С досками. Фары разбиты, будто камнями их колотили. Шофер — Окружнов? Танов? Забыл фамилию! — злющий вылез.

— Лучше бы они карбюратор! — кричит. — У меня есть запасной карбюратор. А где я фары другие возьму? Новые фары, только поставил!

Васильев ему усмехается:

— Это верно. Басмач нынче серый пошел. Чего им твой карбюратор? Они глаза зверю выжгли. Ликбез для них, что ли, организовать?..

Шофер полведра чаю выпил — отошел вроде. Рассказал по порядку. Окружили ночью машину, резину ему пробили, к-а-а-ак завоют со всех сторон — победный, значит, клич. Бросились на машину. Шофер все же успел в барханы удрать. Закопался в песок по самую глотку, так в пустыне часто спасаются, опытный. Способ тоже, конечно, со всяким концом. Было — один старик пассажир закопался, а басмачи, когда к своему лагерю возвращались, в аккурат на него вышли. Так старик в песке и остался. А голову потом уже на дороге нашли. Для страха подбросили, сволочи…

В общем шофер закопался и все слышал, как они у машины шумели. Искали муку, а там — одни доски. Раскидали их к дьяволу, фары побили — и ходу. Потому что дело к рассвету шло, а днем басмачи — от дороги подальше. Это они не любили. — день. Шофер еще подождал сколько-то, потом из бархана вылез, камеру заменил, поднатужился — собрал доски и поехал дальше. Фары только его доконали — никак не мог простить. Сурин два дня с ним в одной комнате прожил, и все он басмачей за эти фары костил. Если бы карбюратор…

— О! — сказал Шукат. — Мой поворот! Две небольшие грядки пройти — и уже колодец. Давно наши роются.

— Какой километр? — спросил Сурин, охрипнув. Вдруг стало страшно, что проскочили, что не узнал места. И вообще… Больше тридцати лет прошло, мало ли. Еще тут задумался и почти перестал следить за дорогой…

— Тридцать первый от Ербента. Вам какой?

— Десять еще, — облегченно выдохнул Сурин. — На сорок первом…

— Это можно, — сказал Шукат, — это сейчас.

Он прибавил газу, как всегда, радуясь близкой цели. Тут, в урочище Бузлыджа, работала приятная Шукату бригада. У них в домике вполне налаженное хозяйство. Шукат вез им ворох новостей — устных. Кроме того, газеты и письма. Как каким-нибудь полярникам. Только сбросить на сорок первом старого ежа и побыстрей развернуться. Впрочем, в пустыне его одного не оставишь…

— Вы там надолго? — спросил Шукат. — Подождать, может?

— Не надо, — сказал Сурин. — Я посижу…

— Чего там сидеть? — удивился Шукат, но сразу махнул рукой — все равно не добьешься толку, пусть как знает.

Миновали барханный подъем, скатились в низинку меж двух песчаных холмов. Дорога вильнула вправо…

— Тут, — тихо сказал Сурин. Едва слышно сказал, одними губами, а будто толкнул в спину Шуката, так у него вышло. Шукат тормознул рывком, как врос ЗИЛом в песок.

На сорок первом километре дорога вильнула вправо, объезжая старую автомобильную раму. Как развернули ее боком когда-то, почти поперек трассы, так и осталась. Поржавела только. Не разберешь теперь — от какой машины, «форд», ГАЗ-6 или ЯЗ. Просто рама, каких много рассеяно в Каракумах. Вместо памятников тем годам. Шоферский памятник — рама, других не ставят в пустыне.

Обыкновенная рама, каких много. Метров восемь длиной. Несколько кустиков вдоль, изгородь нарастила пустыня. Рыжая ржавчина. Никаких особых отметин. Только разве они шоферу нужны, когда под этой вот рамой сколько лежено, в холод ли, в зной?! Когда каждый ее сантиметр, может, тыщу раз ощупан, оглажен твоими руками?! Свою раму всегда узнаешь…

— Тут они меня и прижгли, — сам себе сказал Сурин.

Он слепо шагнул с дороги и опустился на раму. Провел ладонью, и ладонь стала красной от ржи. Сурин стряхнул ладонь, и тогда, наконец, почувствовал, что приехал. Давно нужно было приехать, и он, наконец, приехал. Странное это чувство — через тридцать четыре года снова попасть на то место, где тебя очень старались убить. Старались, да не убили. А убили помощника, только что женатого парня, такого же молодого, как ты тогда.

— Тут… — повторил себе Сурин. И сразу будто увидел их всех, какими были тогда.

Себя, в гимнастерке, войлочной шляпе и в трусах, обычной своей форме, — у капота ЯЗа. Верную морду своего ЯЗа с разгоряченным радиатором. Уполномоченного Союзсеры Шишкина, толстяка с портфелем. Шишкин был в тот раз случайным попутчиком. И своего помощника Мишу Хвостикова, как он говорит: «Эту машину вместо собаки можно ставить дом сторожить». У ЯЗа и впрямь было какое-то собачье чутье на дорогу, но Хвостиков ничего такого не говорил — точно, знает Сурин. А все равно помнится, будто говорил. Это Лоскутов написал, будто Хвостиков так говорил. И так теперь помнится Сурину. И книжка и как было — все переплелось в памяти. Одно дополняет другое. И то и другое — правда. Если бы не книжка, Сурин никогда больше не попал бы на сорок первый километр. Разве выберешься? А книжка толкнула…

— Я поеду пока, — нерешительно сказал Шукат. Он все стоял рядом, и что-то мешало ему тронуть. Он чувствовал напряженное волнение Сурина. Непонятное волнение. И оно передавалось Шукату. Хотя абсолютно не с чего было волноваться: тишина, обыкновенные Каракумы, старый еж на ржавой раме…

Но Сурин не ответил Шукату. Просто не слышал. Он снова видел их всех, какими были: ЯЗ с пыльной мордой, Мишу Хвостикова, уполномоченного Шишкина, такого толстого, что он с трудом ворочался в узкой кабине. И рядом с ними еще Лоскутова, хотя его не могло быть в ту ночь с ними. Но он написал, будто был. Будто все сам пережил. Хотя Сурин ему рассказывал кратко, неумело, как всегда, — больше трудными паузами, чем словами. Они лежали тогда у колодца Чатыл рядом в мешках и никак не могли заснуть, потому что очень ломило плечи и очень светили звезды. И Сурин разговорился под настроение, ночью легче. Это было через два года после ЯЗа, в тридцать третьем, в автопробеге, где Сурин и познакомился с Лоскутовым…

— Поеду, — громче сказал Шукат. — Часа через три заскочу за вами. — И почти крикнул, потому что этот Сурин совсем оглох на старой раме: — Хватит нам три часа?

— Три часа? — встрепенулся Сурин. — Конечно…

И сразу опять перестал слышать Шуката, будто выключился. Даже не заметил, как развернулся ЗИЛ, рыча, одолел подъем, мелькнул за дальним барханом. И вместе с ним исчезли для Сурина последние признаки современности.

Он пристально огляделся в своем прошлом. Да, сорок первый не изменился ни в чем. Даже кусты селина желтели будто бы там, где и тридцать четыре года назад. Та же низинка и тот же спасительный склон впереди, до которого ЯЗу оставалось тогда буквально три метра. И вдоль дороги, справа, — та же длинная песчаная грядка, из-за которой стреляли. Может, и сейчас гильзы валяются…

— Тут они меня и стеганули, — громко сказал Сурин.

Это был тревожный сентябрь тридцать первого года. На Ербент налетали банды. Председатель аулсовета в Кзылтакыре, на которого вполне полагались, получил в районе пять кило чаю и вместе с ним сбежал к басмачам. Серный завод каждую ночь выставлял для самозащиты семьдесят пять винтовок. Директор Васильев, рябой, бессонный, сам проверял посты. За каких-нибудь девять дней на трассе Ербент — Серный басмачи обстреляли три машины. Шофер и помощник одной из них — «газика» с картошкой — были убиты в кабине наповал. Поговаривали, что где-то рядом басмаческий аул, вовсе неизвестный Советской власти.

В тот раз, восемнадцатого или девятнадцатого сентября, Сурин вез на Серный цемент. Много мешков, даже слишком много для работяги ЯЗа. ЯЗ ревел от натуги. Но это была безотказная машина, на которую можно положиться. И еще в кузове лежали четыре драгоценных мешка с мукой. Муку сопровождали три милиционера. И муку и милиционеров Сурин сгрузил на тридцатом километре. Еще покурили на прощанье, и милиционер постарше сказал: мол, дорога у вас спокойная, цемент басмачей определенно не интересует, а информация у них дай бог поставлена, какой-то гад в Ербенте исправно докладывает по цепочке, и никак не дознаться кто. А Шишкин из Союзсеры в ответ посмеялся, что после муки самый ценный на ЯЗе — он, потому что у него в портфеле — инструкции. Но он все равно смелый и не слезет, даже без милиции.

И они поехали дальше…

Этот, из Небит-Дага, с насосом-«лягушкой», пожалуй, прав был насчет фамилии, Сурину самому нипочем бы не догадаться. А Лоскутов, конечно, нарочно поставил в книжке «Сурков» вместо «Сурин», потому что кое-что он все-таки написал по-своему. Не так, как Сурин рассказывал. Не совсем так, хотя по существу — верно…

Вот у него написано, что они с Мишей Хвостиковым были не разлей друзья, в одну душу жили, а они, между прочим, даже не знали друг друга до этого рейса. Хвостиков только-только пришел в Автодор после армии. Едва жениться успел. Постоянный помощник Сурина тогда заболел, и ему дали Хвостикова. По правде сказать, больше всего запомнилось Сурину, как Хвостиков был здоров спать. Уж как завалится в кузове, в обе ноздри как дуванет, хоть за ноги его волоки, хоть под лед. На что уж толстый Шишкин храпел, но против Хвостикова…