Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1

• Название: zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1
• Автор: Журнал «Юность»
• Издательство: Правда
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1973

В НОМЕРЕ

Евгений БОРИСОВ. Чудачка. Повесть

Юрий ГЕЙКО. На колодце. Рассказ

Вячеслав ШЕРЕШЕВ. Старый Баглей. Рассказ

Игорь КУВШИНОВ. Две новеллы про детей

Сергей ЛУЦКИИ. Ясная жизнь. Новелла

---

«Как точно написано, — рассуждала она обратной дорогой, — неужели и Пушкину приходилось вот так же?.. Правда, по ночам-то я хоть не сижу…»

Беды в тот день она не ждала. Шла по тропинке, ощущая на влажных плечах мокрую тяжесть своих длинных волос, ей жалко было расставаться с рекой и с этим недолгим, с каждым шагом уходящим ощущением свежести после купания. Но что-то, может быть, эта неожиданная мысль, пришедшая после припомнившихся стихов, мысль, что беда может случиться в любую минуту и не только ночью, но и теперь, средь бела дня, заставила её прибавить шагу. Она пошла быстрее, а потом и вовсе побежала.

Дед Илья лежал и глядел в потолок. На стук двери он не повернул головы и не отвел от потолка взгляда. Он лежал недвижно, как обычно в эти последние дни. Худые, обессиленные руки покоились вдоль тела на чистом пододеяльнике, который дня два назад вместе с чистой простыней и наволочкой постелила Варюхина мать. Казалось, ни одной, даже самой легкой ноши не осталось на свете, чтобы у этих рук хватило ещё сил поднять её. Это бессилие угадывалось и во всем теле старика — в той скрытой одеялом онемелой неподвижности, которая вдруг поразила Варюху.

Она шагнула к постели, заглянула в глаза его, в которых будто застыла какая-то просьба, и, не веря ещё страшной своей догадке, позвала негромко:

— Дед Илья, а дед…

Дед не ответил.

…Потом с делянок приехали люди — два мужика и две женщины, гораздые в этих безрадостных делах, — и схоронили фельдшера. Пришли те, кто был в селе: несколько доярок, оставшихся на ферме, старики — всего человек десять.

А поминки справили поздней, на сороковом дне. Собрались в складчину в Дарьином доме, кое-что сельсовет отпустил. Добрым, запоздалым словом помянули покойного.

Варюха на время поминок ушла из дому, ходила где-то как чумная и всё давилась слезами. Какой уж день виделось ей одно и то же: недвижная окаменелость дедова лица и застывшая в его угасших глазах просьба, которую не услышал никто…

О чем просил, что ждал он от людей, от неё, Варюхи, в последний свой час? Может, совсем немногого — глотка водицы, или света из окна, или вольного воздуха, чтоб вздохнуть напоследок… Варюхе думалось, что, окажись она тогда подле него, она нашлась бы, что сделать. Может, слово какое сказала, а может, так же, как он ей когда-то, просто положила б свою ладонь на его сморщенный, маленький, будто усохший от старости лоб.

Уже ничто — ни лекарства, ни уговоры не помогли бы в тот одинокий час старому фельдшеру отсрочить свею кончину, но и тогда и теперь, понимая это, Варюха продолжала тревожить себя сознанием горькой, непоправимой вины перед тем человеком.

Ей было ясно одно: он ждал её, хотел попросить её о чем-то, а она…

«Опоздала, опоздала, опоздала!..»

2

Ну, девка, видать, везучая ты! — Проводница, женщина немолодая, с заспанным, примятым лицом, зябко ежась от сырого, ворвавшегося в тамбур ветра, отступила от двери, пропуская пассажирку. — Говорят, если в дождик куда приедешь, жди счастья. А ты глянь, глянь, как полыщет! Будет тебе, девка, счастья — хоть залейся!

Скользнув рукой по мокрым поручням, Варюха сошла на мокрую дощатую платформу, приняла от проводницы свой чемодан.

— А може, ну его, счастье-то? — Проводница жалеючи глядела на неё сверху, из двери вагона. — За дождем-то его что-то и не видать. Забирайся-ка, девка, назад в вагон, пока не поздно… Чаю согрею, с печеньем, крепкого… До конца доедем, в проводницы тебя схлопочу, помощницей.

— Ну, что вы, какая из меня проводница… Поезжайте, спасибо вам на добром слове!

— Гляди, как знаешь. А то жалеть будешь…

Железная гулкая дрожь прошлась от вагона к вагону, состав содрогнулся раз-другой, и вот поплыли вагоны. И осталась на мокром перроне, под проливным дождем, пассажирка в плаще-болоньеблестящих резиновых сапожках, с чемоданом в руке.

Проводница верно сказала: за дождем, серой пеленой нависшим над станцией, и в самом деле ничего не было видно. А вообще смешная тётка, эта проводница. До последней минуты, пока, откинув гулкую тяжелую панель в тамбуре, не высунулась на дождь, все не верила, что никакого парня, который «прилупит как миленький» встречать её, Варю, на станцию, нет и быть не может. И не в гости, не к жениху, не к свекрови на поминки — как полагали, высказывая свои дурацкие догадки, два надоедливых пассажира-командировочных, — не для этого приехала она сюда. Приехала, и всё. Потому что так надо!

Правильно, нет ли решила — теперь поздно об этом. Дело сделано. Точка. И пусть едут себе на здоровье эти нудные дядьки-приставалы, пусть играют в дурака, режут тоненькими дольками и жуют свою копченую колбасу да бегают по очереди за пивом в вагон-ресторан и пусть не к ней, а к кому-нибудь другому пристают со своими шуточками.

И проводница, невыспавшаяся, ворчливая тетка, пусть и она едет своей дорогой до конечной остановки и там отоспится наконец хорошенько, а потом опять разносит по вагону чай в дребезжащих подстаканниках, раздает пассажирам белье для постелей, ворчит на неугомонных курилок. А может, это не так уж плохо — быть проводницей? Ехать и ехать по земле — сначала в один конец, потом в другой. Туда и обратно. Тепло, уютно и не мочит. И в институт можно готовиться: сиди почитывай у окошка, а через год…

Сказал бы ей кто дня три назад, что с ней, Варей Столяровой, случится такое, что будет стоять она вот так, одна-одинешенька, под дождем, на незнакомой станции и, не признаваясь себе, потихоньку завидовать тетке-проводнице, она ни за что бы не поверила. Ей и теперь не верилось, казалось, что всё это сон какой-то, наваждение, которое тут же исчезнет, как только она проснется…

Ещё в дороге, пока лежала на средней полке, она все спрашивала себя: «Куда, ну куда меня понесло? Кому я нужна здесь? Кому и что собираюсь доказать?»

Но поезд шёл и шёл, и день сменялся вечером, и проходила ночь с расплывающимися за слезливыми вагонными окнами огнями незнакомых станций и придорожных деревень, а где-то там, за сотнями дождливых километров, оставалось, уплывая всё дальше и дальше, её родное село, родные и близкие люди, которых она любила и которые любили её; уходило что-то радостное и светлое, чем ещё совсем недавно жила она.

3

На выпускной вечер к ним в школу пришёл председатель колхоза Федор Васильевич. Непривычный к долгим сидениям, он как мальчишка-семиклассник ёрзал на стуле за столом президиума, за которым чинно, но без обычной строгости сидели учителя.

Выпускники, человек двадцать, принаряженные, стайками расселись в небольшом зале. Девчонки, стесняясь своих взрослых и новых нарядов, прятали смущенные, раскрасневшиеся лица в букеты сирени, будто нюхали, а парни потели от жары в своих пиджаках и теребили непривычные галстуки, некоторые и вовсе поснимали их, попрятали в карманы.

Стали вызывать на сцену, вручать аттестаты. Первым поднялся Вовка Абрамов, парень рослый, плечистый, с примоченным чубом, далеко не первый в классе по учению. Просто по алфавиту он был первым. Аттестат вручал Сергей Антонович, директор школы, а председатель выдавал права на вождение трактора. Получив аттестат, Вовка, не дожидаясь, когда Сергей Антонович протянет ему руку, взял и крепко, по-мужицки пожал и встряхнул руку директора. В зале и в президиуме засмеялись, а Вовка, смущённый, попятился к ступенькам, скорее со сцены. Но тут его окликнули — Федор Васильевич протягивал ему права тракториста и, видно, собирался слово сказать.

Вовка задержался, подошел к председателю.

— Ты, Абрамов, — Федор Васильевич поднялся и вышел из-за стола, — ты вот и теперь спешишь кудато. — В зале опять засмеялись. — А ты погодь, попридержи… Ты вот сообщи нам, куда тебя душа-то твоя торопливая манит? По-другому спрошу: где, собственно, думаешь силы свои богатырские употребить для общего, так сказать, дела?

Не ожидая, видно, такого допроса и думая, что все вопросы, какие жизнь готовила ему, остались позади, на выпускных экзаменах, Вовка растерялся. С надеждой, будто ожидая подсказки, покосился на Сергея Антоновича, но тот развел руками: с меня, мол, теперь взятки гладки, выкручивайся сам. В зале притихли. Ждали.

— А она меня никуда особо не манит, — признался Абрамов.

Кто-то из ребят, сидящих в задних рядах, высказался:

— Нас в армию манит.

Девчонки в зале захихикали. А Федор Васильевич, не улавливая шутки, серьезно сказал:

— Армия от вас не уйдет. А что, до армии баклуши бить будешь? Потом и загляд надо иметь. На кого из вас рассчитывать, вот что хочу знать. На тебя, скажем, можно?

Он с надеждой поглядел на Абрамова.

— А чего ж нельзя, — великодушно сказал Абрамов. Он нащупал наконец почву под ногами, понял, чего от него хотят. — Хоть сейчас на трактор сяду.

— Другой разговор. — Дядя Федор вынул платок из кармана и вытер пот с лица. — Это по-нашему, поделовому…