Юрий Рытхеу - Время таяния снегов

• Название: Время таяния снегов
• Автор: Юрий Рытхеу
• Жанр: Контркультура

Интересна судьба чукотского юноши Ринтына. Суровое детство в дымной яранге при свете жирника. Знакомство по книгам с большим миром рождает мечту об университете. Нелегок путь к осуществлению заветной цели "чукотского Ломоносова", как шутя назвал Ринтына капитан одного судна. Но он неутомимо стремится к ней. Преодолевая всякие трудности и испытания, Ринтын оказывается в городе Ленина, "к которому издалека, за десять с лишним тысяч километров, тянулось сердце чукотского юноши".

В книге "Время таяния снегов" показана судьба целого поколения чукотского народа в те времена, когда ломался веками сложившийся первобытный уклад жизни чукотских охотников и оленеводов, приобщавшихся к общей культуре советского народа.

Книга в значительной мере автобиографична. Автор ее Юрий Сергеевич Рытхэу родился в поселке Уэлен на берегу Берингова пролива, в 1930 г. Свои первые стихи и рассказы он опубликовал, еще будучи студентом Ленинградского университета. На русском языке вышли сборники рассказов Ю. С. Рытхэу "Друзья-товарищи", "Люди нашего берега", "Судьба человека", "Имя человека" и "Чукотская сага".

Книги Ю. С. Рытхэу переводились на языки народов СССР и выходили за рубежом.

---

Ринтын здоровался с дворничихой, а она, отвечая ему, недоуменно смотрела вслед.

Однажды Ринтын шел по Восьмой линии вместе с Наташей. Он, как обычно, вежливо поздоровался с дворничихой.

— Она твоя знакомая? — удивленно спросила Наташа.

— Немножко, — ответил Ринтын. — Она убирает снег с улицы, по которой мы с тобой ходим.

Странная зима была в Ленинграде. В день новогоднего праздника шел мокрый снег, который к вечеру перешел в холодный дождь. У рынка в загоне, огороженном досками, продавали елки.

Блестели мокрые трамвайные рельсы, дуга срывала с проводов яркие голубые искры. Вагоны были полны нарядной веселой публики. На площадке парень в мохнатой кепке набекрень рвал мехи гармошки и две молоденькие девушки пели:

В целом мире нет, нет красивее

Ленинграда моего…

В общежитии гремела музыка. Она слышалась уже внизу, у будки вахтерши. Сверху сыпались мелкие цветные снежинки, через перила лестницы свешивались бумажные ленты.

— Где ты пропадал? — строго спросил Черуль. — Ты пропустил свой чукотский Новый год и даже нанайский.

Ринтын глянул на часы. Действительно, уже девять часов вечера. Значит, в Улаке семь часов утра нового, 1949 года.

Кайон выпил и сидел на кровати очень важный и прямой как палка. Его большой олений лоб блестел капельками пота, а глаза обозначились двумя черточками.

— Можешь немного попробовать вина, — снисходительно разрешил он Ринтыну. — Ничего, сегодня праздник. Тут тебя ждала Наташа.

— Она ушла? — огорчился Ринтын.

— Ушла танцевать с Ласло, — сообщил Кайон.

Ринтын поспешно переоделся и спустился на третий этаж. Посреди большой комнаты, где в обычные дни занимались студенты, готовясь к семинарам, стояла елка, украшенная гирляндами электрических лампочек. Высокая, пушистая — настоящая лесная красавица. Вокруг нее кружились танцующие. Ринтын отыскал глазами Наташу. Она была в том самом нарядном платье, что и в день седьмого ноября… Тогда он впервые ее поцеловал… Высокий Ласло низко склонялся к Наташе, что-то говорил ей, а она смеялась, запрокидывая голову, и такое счастье светилось в ее глазах, что Ринтын сразу погрустнел. Ласло был в новом костюме, в белой сорочке с красивым галстуком. А на Ринтыне куртка-москвичка и клетчатая рубашка. Так выглядела бы улакская елка, сделанная из плавника и бумажных ветвей, окрашенных в зеленую масляную краску, рядом с этой лесной красавицей.

Несколько минут Ринтын постоял в дверях и ушел к себе.

Кайон куда-то исчез, в комнате оставались только Черуль и Иржи. Они уже были изрядно пьяны и, перебивая друг друга, вспоминали военные годы.

Ринтын сел на кровать.

На вешалке висело пальто Наташи. То самое пальто, в котором она провожала его на вокзал в Пушкине. В этом пальто она ходила в театры, в музеи, в университет. Он так и не сказал тех слов, которые полагается говорить любимой девушке. Он все ждал. Он берег в сердце чувство, не давал ему воли, и оно для него было такое огромное, живое, настоящее, что ему пока довольно было только видеть около себя Наташу, слышать ее голос и быть уверенным, что и она как-то выделяет его из многих других… Долго Ринтын ожидал чувства, которое зовется любовью. Он верил, что встретит ту, которая так часто являлась ему в неясных мечтаниях… В древних греческих сказаниях красавицы рождались из пены морской. Волна в Ледовитом океане холодная, зеленая, а пена желтая. Значит, рожденная из той пены должна быть тоже темной… Почему-то до той самой минуты, пока Наташа сама не обратила внимания на Ринтына, он относился к ней, как ко многим другим девушкам на курсе. Но вот она посмотрела, улыбнулась, что-то сказала, и он увидел, что она совсем другая, близкая, нежная, слабая, как тундровый цветок. Его поначалу не разглядишь в однообразной холмистой равнине, среди других цветов, пока он не скажет: "Вот я! Посмотри, это кусочек неба отразился в моих лепестках".

В комнату вошли Ласло и Наташа. Она быстро глянула на Ринтына и отвернулась. Ласло подал ей пальто. Этого Ринтын никогда не делал: он не знал, что это долг вежливости мужчины.

Когда за ними захлопнулась дверь, Ринтын тоже оделся и вышел на улицу.

Он брел под мокрым снегом к Неве мимо ярко освещенных окон. Вокруг шумел праздничный город, а в Улаке в эту пору тихо-тихо, только полощется в небе полярное сияние.

По Восьмой линии катились пустые трамваи.

Ринтын столкнулся лицом к лицу с дворничихой. Он впервые видел ее так близко. Она была совсем молодая, раскрасневшаяся от мокрого снега. В глубине шерстяного платка светились синие глаза. От женщины слегка пахло вином.

— С наступающим, — сказал Ринтын.

— Спасибо, — ответила она. — Может, зайдете, студент?

Ринтын молча последовал за ней. Он спустился на несколько ступенек вниз и вошел в жарко натопленную комнатку. На широкой кровати, тесно прижавшись друг к другу, спали две девочки.

— Мои дочки, — сказала женщина, разматывая платок.

— Я их знаю, — сказал Ринтын. Он посмотрел в окно — мимо прошли заплетающиеся ноги прохожего.

Женщина задернула занавески и сказала:

— Раздевайся. Гостем будешь. Меня зовут Верой.

— Меня — Анатолием.

Вера поставила на стол начатую пол-литровую бутылку, соленые огурцы, вареную картошку и толсто нарезанную колбасу.

— Проводим сначала старый, — сказала она, наливая водку.

Ринтын, зажмурившись, выпил. Огненная жидкость обожгла внутренности. Открыв глаза, он увидел перед собой кусок хлеба с колбасой.

Рано утром первого дня 1949 года Ринтын вышел из дома на углу Восьмой линии Васильевского острова и Среднего проспекта. У него было такое чувство, будто он потерял чтото очень дорогое… На улицах никого не было, некого было стесняться, и Ринтын плакал и думал: как это, оказывается, грустно становиться настоящим мужчиной.

10

После очередной лекции Василий Львович задержал Ринтына и сказал:

— Не хочешь ли ты быть моим соавтором?

— Как это? — не понял Ринтын.

— Мы с тобой вместе напишем книгу.

— Книгу?

— Книгу для чтения в третьем классе чукотской начальной школы, пояснил Василий Львович. — Я подберу материал, ты переведешь, и я отредактирую. На обложке рядом будут стоять наши фамилии — Беляев и Ринтын.

Ринтын представил себе даже обложку будущей книги. Автор книги для него всегда был таким далеким, о котором и не задумываешься. Когда человек пьет из чистого горного источника, он не думает о леднике, питающем его. Его не интересует, кто и когда создал этот источник. Он просто существует, и все. И вдруг Ринтын будет автором! Где-то далеко отсюда, в Улаке, дядя Кмоль увидит книгу, увидит напечатанное на обложке имя и скажет: "Это мой племянник. Я всегда знал, что из него получится настоящий человек".

На северном побережье Чукотки в школе работает соученик по педучилищу Саша Гольцев. Он родом из Ленинграда, жил в блокадном городе, голодал, и от этого остался худым на всю жизнь. Однажды он получит учебники, возьмет книгу для чтения и увидит на обложке имя друга. Он покажет книгу ученикам и скажет: "Автор этого учебника учился вместе со мной, в Улакском педагогическом училище".

— Ну как, согласен? — прервал мечты Ринтына Василий Львович.

— Я-то согласен, но справлюсь ли? Одно дело — переводить книгу, а тут выступить соавтором. Боязно, и в то же время отказаться не могу.

— Вот и хорошо, — обрадовался Василий Львович, — значит, будем работать.

Через несколько дней Василий Львович принес первую часть материалов, предназначенных для перевода. К ужасу своему, Ринтын обнаружил, что книга начиналась стихотворением Лебедева-Кумача "Широка страна моя родная". Уж чего-чего, а стихов Ринтыну никогда не доводилось переводить. Он показал их Кайону.

— Что с ними делать?

— Ну и влип же ты, — с сочувствием заметил друг. — Придется изобретать тебе чукотское стихосложение.

Рифмованных стихов на чукотском языке не было. Даже песни пелись немногословные. Мысль следовала за мелодией, варьируясь и повторяясь. Она не представляла собой чеканных строк, как русские стихи. Правда, были пословицы, поговорки и скороговорки, которые подчинялись некоторому порядку, но стихами, разумеется, их нельзя было назвать. Поэзия Ринтыну всегда казалась волшебством, присущим любому другому языку, кроме родного. Ведь расположить самые лучшие слова в наилучшем порядке — с такими способностями надо родиться!

Когда товарищи по комнате узнали, что Ринтын стал соавтором книги для чтения, ему уступили стол у окна, а староста Черуль наказал всем, чтобы было тихо, когда работает Ринтын.

— Творчество! — говорил он и поднимал палец.

Но творческие дела Ринтына не были столь блестящими, чтобы заслужить от Черуля такое уважительное отношение. Помучившись несколько дней над стихотворением, Ринтын отложил его и принялся переводить рассказ Флаэрти о первом полете молодой чайки.