Магда Сабо - Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.

• Название: Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.
• Автор: Магда Сабо
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978
• ISBN: ИБ № 950

В книгу известной современной венгерской писательницы Магды Сабо входят три ее романа: «Фреска» (1958), «Лань» (1959) и «Улица Каталин» (1969). Писательницу волнует проблема человеческого счастья, моральные нормы, которые позволяют личности обрести себя в обществе. Написанные живо, увлекательно, романы М. Сабо очень популярны на родине писательницы.

На русский язык эти романы переводятся впервые.

---

Никто не произнес ни слова, хотя в машине были люди, много узлов, много незнакомых, даже дети. Сэги издал шипенье, как когда-то в плену, и Балинт нехотя, как человек уже старый для такой романтики, прошипел в ответ. Забросил бланкин чемодан. Девушка обняла его и поцеловала. Он помог ей подняться в машину. В свете фар еще раз увидел ее фигурку, волос под шапкой не разглядеть, теперь она больше не плакала. Сэги усадил ее рядом с собой, у него хватило порядочности повременить, не начать тут же пересчитывать деньги, зажатые в кулачке Бланки. Балинту она вновь показалась маленьким солдатиком, но уже без прежней ярости и азарта, невыразимо печальным, и при нем уже не было ружья.

В тот вечер все выглядело особенно неправдоподобным. Пали вернулся рано, начал выкладывать самые свежие новости, но я не слышала, что он говорил. Как только я узнала, что к нам заходил Балинт, то, помимо судьбы Бланки, не могла уже думать ни о чем другом, лишь о нем и о себе самой; почувствовав его близость, я вновь очутилась в кругу, который его жизнь образовала вокруг моей и в котором ничего не изменилось от того, что один из нас какое-то время пробыл в плену и порвал с другим, а другой случайно вышел замуж и родил ребенка. Но не только я была захвачена такими мыслями. Родители мои тоже слабо реагировали на вести, принесенные Пали, я знала, что и они думают о Бланке, о Балинте и о самих себе, да еще об улице Каталин. Ни один из нас не обмолвился об этом ни звуком, но почувствовали это все; Пали все еще ораторствовал, бедняга так раздражал меня, что я вышла из комнаты в столовую и начала расчесывать бахрому ковра, лишь бы не оставаться с ним рядом.

Мне кажется, Пали значительно скорее догадался о том, последствия чего мы выяснили гораздо позже, — какой бесплодной оказалась попытка этого корректного сожительства, то есть нашего брака. По-настоящему мы так и не приняли Пали, и это было тем печальнее, что был он человеком порядочным, характера твердого, любил моих родителей, как и они его, любил меня, как, собственно, и я в определенном смысле любила его. Но за все годы нашего брака мы так и не сумели чего-то объяснить ему, да и сами не проявили интереса к чему-то, что было для него важно.

В тот вечер ему вскоре опять пришлось почувствовать как и много раз прежде, что мы снова оставляем его в стороне. Я не могла ничем помочь ему, ведь даже друг с другом мы не осмеливались говорить о том, что занимало нас всех в ту минуту, — о Бланке, которая скрывается где-то на квартире и которую теперь явно постигнет наказание, или о неожиданном появлении Балинта, после чего никто уже не мог отрицать, насколько бесчеловечной и невероятной была для всех нас жизнь без него. Отец побледнел и пал духом. Я точно знала, что с того момента, как он указал Бланке на дверь, он действительно не разговаривал с нею больше, но знала и другое — он так и не оправился от воспоминания о том несчастном дне. Я давно уже пережила горькое чувство, которое испытывала первое время, думая о Бланке, а потом ее поступок оказался для меня даже кстати, я долгое время утешалась тем, что, если бы Бланка, именно Бланка не навлекла на него беду, Балинт обязательно вернулся бы ко мне. Вскоре мы снова стали с ней встречаться, Бланка вызывала меня из школы, ждала после работы, но частенько околачивалась и вокруг нашего дома, надеясь увидеть отца. Мать разговаривала с нею каждые два-три дня, на первых порах мы собирались в кафе, а когда она впоследствии получила квартиру, то у нее дома, — хотя первое время я и попрекала ее, — нечего, мол, хвастать полученной вне очереди новой квартирой, это небось плата за голову Балинта. Я много раз доводила ее до слез, и все-таки она радовалась нашим встречам; когда мы заходили к ней вместе с Пали, она была особенно деликатна и, обращаясь к моему мужу, вела себя столь же почтительно, словно Дама с Камелиями.

Конечно, я говорила Пали о Бланке, объяснила ему, что она натворила, в общем, рассказала Пали обо всем, что было на деле, фактически и что можно было изложить в словах. Теперь, когда уже и воспоминание о нашем сожительстве постепенно стирается из памяти, я прихожу к мысли, что даже те истины, которые можно выразить и сформулировать, остались недоступны его пониманию, напрасно я, к примеру, пыталась ему втолковать, что у меня была большая любовь, которая в конце концов так и не сбылась, он не принимал таких заявлений всерьез, считая это детской игрой, да и историю с Хельдами слушал только из сочувствия, даже не пытаясь выяснить, каким образом жизнь нашей семьи зависела или могла зависеть от их гибели. Три наших дома были для него просто зданием из прошлого, он не понимал важности улицы Каталин.

Вечером того дня, когда вернулся Балинт, моя мать вдруг заговорила. Я не помню, чтобы когда-нибудь за всю жизнь нашей семьи она говорила таким тоном; мама часто ругалась, срывалась на крик, хитрила, строила козни или пускала в ход лесть, но теперь она выступила с заявлением. Она объявила отцу, что боится за своего ребенка, пусть он вернет Бланку домой. Отец поднял голову от книги, взглянул на нее и ничего не ответил. На улице, совсем близко, раздавались выстрелы.

Пали, который на своей работе умел так же чутко уловить общее настроение, как я у себя в школе, без колебаний принял ее сторону. Ему, а не матери, отец изложил свое понимание этого дела и сказал, что не желает выслушивать ничьих советов. Бланка уже взрослая, раз сама натворила, пусть сама и расхлебывает, убивать ее не станут, если только с тех пор она не совершила еще более тяжких преступлений; если историческая справедливость обернется против нее, пусть пеняет на себя. Я ждала, что мать заплачет или вспылит, но ничего такого не произошло, она ушла в спальню и закрыла за собой дверь.

Пали позвал меня спать, но я не пошла, занималась чем ни попадя, тянула время, ждала, пока он уснет. Я не хотела быть с ним в эту ночь, на душе был сумбур, мне нужно было собраться с мыслями, я ломала себе голову над тем, как бы опять увидеть Балинта, который, как я была убеждена, живет теперь у Темеш. Отец еще не спал, ему тоже не хотелось объясняться с матерью; так мы и копошились, убивали время; он, по-видимому, прекрасно понимал, отчего я все еще брожу, не иду к себе, как и мне было ясно, почему он все еще на ногах. Я позвонила в школу вахтеру, подняла его о постели, спросила, все ли в порядке, он ответил, что в порядке. Наконец, когда тянуть дальше стало невозможно, я пошла в ванную готовиться ко сну. В дверях наткнулась на мать, она была в пальто, голову повязала платком и уже направлялась к выходу.

И снова я удивилась, почувствовав, как сильно оба они любят Бланку, один потому, что умеет быть с нею суровым, неспособным прощать, другая — потому что готова ради нее на подвиг. Тогда я еще не знала, что и я люблю Бланку больше всего на свете, больше чем кого бы то ни было из тех, кто имел или имеет отношение к моей жизни, даже больше, чем Балинта.

Отец досадливо одернул ее, что это ей взбрело в голову, я стянула с нее пальто, оттеснила от двери, тут же пообещав, что, если она останется, я завтра же утром сама схожу за Бланкой, а среди ночи ее к Бланке не пущу, ведь на улице стреляют. Отец слышал, как я уговариваю мать, но притворился глухим, хотя по лицу его я видела, как он рад, что мы его не слушаемся, и с каким самозабвением и волнением ждет назад свою злодейку-дочь. Мать в конце концов расплакалась, от ее плача проснулась Кинга. Пали встал к ней, взял на руки, вынес к нам, взбудоражил весь дом. Так и стоял с ребенком на руках, глядя на нас, как доверчивый Святой Иосиф в молодости.

Впоследствии я подолгу думала о нем, меня не оставляло сознание, вины, — следовало ли мне за него выходить только для того, чтобы упорядочить свое существование, жить нормальной половой жизнью, пусть хоть кто-нибудь отдает мне свою любовь, раз уж меня оставил Балинт. Пали не должен был ждать, когда я брошу его, однажды за ужином объявив весело, естественно и непринужденно, что развожусь с ним, ибо дело все-таки решилось — мы с Балинтом женимся. Ему следовало бы самому бросить меня, но он на это не пошел. Я много раз думала о нем с признательностью и тоской, потому что он был во сто крат лучшим мужем, чем Балинт, и во сто крат более добрым человеком и умелым специалистом. Если после смерти нас что-нибудь ждет, мне непременно придется держать ответ за мое замужество с Пали, не потому, что я не отдала ему все, что только могла, пока не оставила по первому зову Балинта, а потому, что мало что могла ему дать. Почти ничего.

В ту ночь все мы были неспокойны, меня же лихорадило, как актера перед выступлением. Пали был таким же обязательным человеком, как и мой отец, он не допускал и мысли о прогуле даже в самые смутные дни и не смог проводить меня к Бланке, отец же, как я знала, ни за что не ступил бы на порог моей младшей сестры, с него достаточно и того, что он разрешил ей вернуться домой, поэтому мне пришлось отправиться одной. Визит к Бланке даже в обычных обстоятельствах был для меня отнюдь не простым делом, ведь я знала о ее образе жизни, и упоминавшиеся ею имена и неловкие обмолвки выслушивала со смущением женщины, живущей в честном браке. Успехам своим, достигнутым в последнее время, я давно уже разучилась по-настоящему радоваться; в начале пятидесятых годов меня с отцом наградили, и хотя во времена культа личности отца многое возмущало, наградам этим он радовался, как дитя, представляя себе дело так, что нас отмечают за нашу честную работу, пусть даже этот случай исключительный, светлый проблеск в мрачную эпоху. И, в сущности, лишь по поведению нашей матери я догадалась, что с этими награждениями отнюдь не все в порядке, как-то она обронила — к счастью, лишь в моем присутствии, отца при этом не было, — какая-де Бланка хорошая сестра, и как старательно исполняет ее желания тот высокопоставленный мужчина, который за ней ухаживает, — употребив это слово, бедняжка покраснела как рак. Я с ужасом разглядывала коробку, в которой поблескивали наши награды, — преподаватель я была хороший, добросовестный, об отце и говорить нечего, мы оба их действительно заслужили, — но радости я уже не испытывала. И с того момента ко всем бланкиным подаркам, которые она тайком пересылала на наш адрес и которые обычным порядком приобрести было невозможно, я относилась с подозрением, пытаясь угадать, с кем дружит моя сестренка теперь — с чиновником министерства внешней торговли или с каким-нибудь государственным деятелем.