Магда Сабо - Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.

• Название: Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.
• Автор: Магда Сабо
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978
• ISBN: ИБ № 950

В книгу известной современной венгерской писательницы Магды Сабо входят три ее романа: «Фреска» (1958), «Лань» (1959) и «Улица Каталин» (1969). Писательницу волнует проблема человеческого счастья, моральные нормы, которые позволяют личности обрести себя в обществе. Написанные живо, увлекательно, романы М. Сабо очень популярны на родине писательницы.

На русский язык эти романы переводятся впервые.

---

Ветер, что утром дул со стороны Тисы, теперь переменился. С юга потянуло, — определил Анжу, — оттого и доносит сюда колокольный звон. И в самом деле, перекрывая вокзальные шумы, треск, лязганье и шипенье пара, в воздухе плыл колокольный звон: пробило восемь часов. Скорый поезд на Будапешт прибудет с опозданием на четырнадцать минут, — только что объявили по репродуктору. Ну и хорошо, что опаздывает. Анжу попробовал сесть на скамейке таким манером, чтобы видеть Аннушку, которая стояла у билетной кассы, и одновременно не терять из вида старуху, что сидела возле него, закрыв глаза. Аннушкину лаковую сумку и картонный чемодан Дечи он поставил у ног и придерживал их, чтобы кому не вздумалось унести.

Скажи ему кто об этом раньше, никогда бы он не поверил, что еще хоть раз переступит порог дома, откуда изгнал его священник. И что же, не успел он опомниться, как очутился за калиткой во дворе. Как же там все обветшало, все запущено, скамеечка бедняги Язона, можно сказать, прямо плачет по его рукам, хозяевам и горя мало, что скамеечка на трех ногах, будто хромой кутенок. И у Кати тоже, видно, ни стыда ни совести. Двор подметен из рук вон худо. На что уж темно, а и то видно, что не метут метлой, а приглаживают. Марча Шоваго, канторская дочка, теперь уж небось пошла трепать языком, даром что прикидывалась, будто не видит она ничего и не слышит, а сама аж замерла вся, прислушиваясь, как бы не упустить чего; а Шандор Чонтош — того и не сразу признаешь в солдатской форме, — этот даже развернулся на скамейке, лишь бы ему лучше видеть. А по правде сказать, так и было на что поглядеть! Сперва выскочил красный олух, за ним — девчушка, и загалдели во все горло, принялись старуху со скамейки поднимать; вскорости прибежала Янка, потом Кати высунула нос из калитки, — эта уж с кружкой воды наготове, — а под конец примчались Приемыш и старый священник. К тому часу вокруг них целая толпа зевак собралась, даже трамвай и тот притормозил. А потом не успел он, Анжу, опомниться, как уже сидел в доме священника. Конечно, если бы он знал, что Рози тоже там, его бы нипочем не затащить в дом, но Рози не вышла за калитку, и он столкнулся с ней лицом к лицу, лишь когда зашел на кухню. Аннушка вздумала поить старуху чаем, ну и пришлось ему снимать разные кастрюли с огня; Аннушка побежала за чайником, потому что Кати ворчала да причитала, а Розика стояла что соляной столб и все за карман хваталась. Черт ее знает, куда он сунул впопыхах эту кастрюлю с тушеной морковью? Наверное, на пол составил. Хорошо, если нет в доме кошки, а то, глядишь, еще залезет в кастрюлю с едой. Что передала Рози Аннушке в том сверточке, завернутом в газету?

Аннушка купила в кассе два билета. Хорошо еще, что перед отъездом Адам сунул ей в сумочку все деньги, какие только были в доме; по его словам, никогда, мол, не знаешь, что тебя ждет в городе, где не бывал много лет. То-то будет ругани, когда Анжу, возвратясь домой, не найдет рожков для питья и гребенку. Гребень она обнаружила у таза, а рожки лежали на балке, не дай бог, если они предназначались для какого-то определенного заказчика, тогда Анжу в сердцах весь дом перевернет. На одном роге изображена библейская сцена: брак в Кане галилейской, на другом — пасущееся стадо. За резьбу удастся выручить самое меньшее пятьсот форинтов, завтра же она и отнесет поделки в магазин, но Анжу она пошлет не деньги, а купит для него новую цитру, пластилин, заготовки из черного дерева, кусочки перламутра, ну и кое-что из съестного. У Анжу нет никакого материала для поделок, кроме кукурузного лыка; после обеда он, не зная, как отделаться от аннушкиных наскоков, вырезал корову из кукурузного початка: руки у него золотые, сами тянутся, стоит ему увидеть любой мало-мальски подходящий материал для поделок. Аннушка же все это время Христом богом эаклинала его переехать к ним в Пешт, Анжу долго отмалчивался, прикинулся было глухим, а потом, когда она разревелась с досады, громко запел. Сейчас Аннушка чувствовала крайнюю усталость, так что едва держалась на ногах. Ну ничего, она приедет домой, отоспится как следует, а там уж они с Адамом что-нибудь да придумают.

Чай, которым ее напоили в доме священника, согрел и немного взбодрил ее, и теперь Дечи почувствовала, что она голодна, но даже голод на сей раз не был таким уж мучительным чувством, потому что она знала: Аннушка чего-нибудь да раздобудет ей поесть. Никогда не забыть ей лица Янки, не забыть, как та смотрела на нее, когда она, уже лежа в спальне, со слезами рассказала, что же собственно произошло. Неужели эти люди и Янке тоже не дают денег? «Двести форинтов? — переспросила Аннушка, взбивая подушку у нее в головах. — И это из-за двухсот форинтов ты так горевала, Бабушка? Да я стану впредь высылать тебе эту сумму!» Тогда Дечи ухватилась за аннушкину руку и, кажется, даже забылась сном. Вот так же она, бывало хваталась за руку Оскара, если ей грозили какие-нибудь неприятности: гналась за нею собака, или соседка Юхас распускала про нее гнусные сплетни, или когда на базаре у нее вытащили кошелек. «И из-за этого все твои слезы?» — спрашивал Оскар и прогонял прочь собаку. «Наша милейшая соседка обидела тебя?» — и тут же, бывало, насочиняет ей про «милейшую соседку» таких небылиц и ужасов, что хоть приваливайся к стене: от смеха ноги не держат. Оскар покупал ей новый кошелек и вкладывал туда четырехлистный клевер, чтоб кошелек впредь никогда не терялся. «Ты как дитя малолетнее!» — говаривал ей Оскар. Сейчас ей семьдесят девять. В каком же возрасте перестаешь быть малолетним?

Поезд подошел к перрону, до отправления оставалось пять минут. Аннушка побежала вперед, Анжу буркнул старухе, чтобы цеплялась за его бекешу, руки он ей дать не может, потому как надо тащить чемоданы.

— Ногами-то, ногами шибче перебирайте! — ворчал он, и Дечи старательно семенила за ним, ухватившись за край бекеши. Старуха и понятия не имела, кто этот простолюдин, но на похоронах и после она все время видела его рядом с Аннушкой, а потому прониклась к Анжу доверием. Аннушка вскочила на ступеньки вагона-ресторана, Анжу подал ей оба чемодана и подсадил старуху. У Дечи зарябило в глазах от сверкания зеркал и фужеров.

— Закажи ужин! — распорядилась Аннушка. — И на меня закажи. — Сама Аннушка сошла на перрон, к Анжу. По ресторану из конца в конец сновали пассажиры, перед Дечи остановился официант. Старуха извлекла из сумочки очки. Ей подали меню — меню было на двух языках, а тарелка прогрета, по краю тарелки шел узор в мелкий цветочек.

— Желаете заказать что-либо из напитков? — последовал очередной вопрос, и тут Дечи вспомнилось, как в фиумейском экспрессе однажды они с Оскаром пили вермут «за начало путешествия». Дечи заказала рюмку вермута и омлет с грибами. Ужин для Аннушки она заказать забыла,

— Еще есть время, ты можешь со мной уехать! — сказала Аннушка. На этот раз Анжу не высмеял ее, он только покачал головой. Они стояли на перроне у ступенек вагона; все, кому надо было ехать, успели рассесться по вагонам, людская толчея и суматоха стихли, в почтовый вагон забрасывали мешки с почтой, потом железнодорожник с фонарем в руках прошел мимо них. — Помашите мне на прощание! — сказал Анжу, и Аннушка принялась искать в сумочке носовой платок, но не нашла. Наконец платок отыскался в кармане плаща, и там же, в кармане, Аннушка случайно нащупала сверточек, что сунула ей Рози, когда они уходили. При этом Рози и говорила ей что-то, но Аннушка не разобрала; она подумала, что это, должно быть, хворост; Рози, наверное, вспомнила, что хворост был любимым лакомством Аннушки. Сейчас она на ощупь определила, что это не печенье, а какой-то продолговатый и твердый предмет. Она развернула газетную обертку. Оба — и Аннушка, и Анжу — одновременно узнали ложечку. Анжу буркнул что-то, и Аннушка поняла, что он бранится, только не могла взять в толк, почему. «Воровкой заделалась, — сказал прежний Михай Йоо прежней Розе Арато. — Выходит, на старости лет ты воровкой заделалась?» «Ты должна еще раз увидеть их, — шептал Адам позапрошлой ночью, — тогда ты перестанешь их бояться!» Аннушка сжимала в кулаке серебряную ложечку; а когда подняла взгляд, то за зданием вокзала, далеко-далеко увидела подсвеченные часы на тарбайской колокольне. Анжу поднялся на вагонную ступеньку, теперь его голова оказалась вровень с ее лицом. Анжу поцеловал ее, Аннушка прижалась к его руке.

— Поезжай с богом, дочка! — сказал Анжу, и Аннушка, пораженная, уставилась на него: никогда прежде он не говорил ей «ты». Поезд медленно тронулся, Анжу пошел возле вагона, ступая широким, размашистым шагом.

— Храни тебя господь! — крикнула Аннушка, и Анжу замахал ей шляпой. Как, бишь, он наказал ей? «Помашите мне на прощанье». Опять этот злосчастный платок куда-то задевался. Мимо проносились окраины города, низкие домишки, в окнах светились лампы. В отдалении можно было разглядеть здание вокзала и даже силуэт Анжу — неподвижную, все уменьшающуюся фигуру. «Анжу, Анжу отец мой!» Аннушка замахала черным платком — тем, что Анжу велел повязаться ей во время похорон, и когда взмахнула, то выронила ложечку; ложечка упала и покатилась по гравию железнодорожной насыпи. Аннушка и не заметила этого, она все махала и махала платком, пока вдали не стал виден один лишь станционный фонарь