Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов

• Название: Дневники 1941-1946 годов
• Автор: Владимир Гельфанд
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вечер. Солнце уже низко над землей. Ново-Кубань, дом ? 70. Лахтионова Матрона Демьянова, Тина.

15.03.1944

В хуторе осталась одна хорошенькая девочка 24 года. Она пряталась от немцев, избегала их, и те ее называли гордой. Несколько раз они лазали к Тине, но мать чуть глаза им не выцарапала, и враги отстали. Тина заболела, отощала, но сохранила девственность, не стала одной из соблазненных неприятелем и уехавших с ними в Германию.

Непочатый уговорил меня ночевать в другой квартире (через дом), предпоследней от окраины. Там он достал самогон, картошку, сало.

Ходил к Тине побеседовать. Разговаривал с ней, а потом и с ее матерью допоздна, пока стемнело. Но рука - боль неимоверная, мешала мне спокойно беседовать, и я поспешил уйти, чтоб не выказывать людям своих страданий и не заставлять их еще и за меня переживать.

Выпил два стакана самогона, но не опьянел, а только отяжелел в ногах. Рука болела всю ночь, только перед утром вздремнул, но тот час же проснулся, спохватившись, что необходимо двигаться дальше. Узнал у одного майора из 416 с.д. дальнейший маршрут.

Херсон занят нашими. Он посоветовал двигаться на Николаев.

Рука мучает безжалостно. Медсанбат в Новосибирске. Вчера я видел как он проходил. Может он перевяжет мне руку там, ведь я 4 или 5 дней перевязки не делал после операции.

Непочатый намекнул, что он отдал и шинель, и деньги, и палатку. Мне неудобно стало, и я отдал фуфайку хозяйке, фрицевскую. Теперь я снова в одной шинели, а Непочатый выменял у хозяйки мою фуфайку на плащ-палатку. Пусть носит на здоровье - мне не вековать во вражеской одежде.

День обещает быть великолепным. Сейчас двигаться будем дальше. Фронт, по словам майора, 50-60 километров отсюда.

Новосибирск. Наткнулся на одну часть. Военврач был очень любезен. Делали ванночки, но даже они не размочили повязку - пришлось отрывать. Вместе оторвался и кусок мяса. Перевязали мне руку.

Юдиндорф - по-немецки. Колхоз Чкалово 2 участок - по-советски.

Бывшее еврейское село-хуторок. Немцы расстреляли всех евреев и позакапывали в противотанковом рву, вплоть до малолетних детишек. "До ляльки" - как говорят крестьяне. После непродолжительного перехода из села Новосибирск, остановились здесь на ночлег.

Погода весь день была дождливой, сумрачной, и казалось, конца-края не будет этим быстро бегущим, нахмурившимся облакам небесным. От горизонта до горизонта небо передернуло серой пеленой.

В хате было тесно, но ветер не пробирался сюда, в квартиру, сквозь толстые стены и чувствовались лишь его голодные шорохи за окном. Но я хотел найти квартиру с девушкой, мечтая провести лучше время. Мне рассказывали, что на хуторе остались девчата. Нашел только одну, правда, весьма приятной наружности девушку - замужнюю, хотя и однолетку мою. Договорился насчет квартиры, но мой спутник боец Непочатый предпочитает сытно покушать, и я из-за него остался в первой, найденной им, квартире.

Поели, и Непочатый решил перейти в другую, почище. Я посоветовал пойти в мною выбранную. Вечерело. Квартиры все были заняты и мы, проходив порядочно времени по селу, вернулись на старое место. Та хата, что я выбрал, была уже занята.

Утром решили в путь. На дворе поднялась невообразимая метель. Снег сыпет беспрестанно, пытаясь вновь затоптать, приподнявшуюся от многодневного сна и зазеленевшую на солнышке, землю. Ветер сшибает с ног. Ветер шумный и злой. Он сердится и грозно скалится в лицо, от него становится страшно и тоскливо.

7 километров думаю сделать сегодня. Раньше мы рассчитывали на километров 18-20 продвинуться.

Узнал, что наши войска форсировали Буг. Херсон давно наш.

Фрайдорф. 8 километров совершил добавочных. Теперь до Калининдорфа осталось не более 12 километров. Слегка выглянуло солнышко из-под светло-серой небесной шапки во время нашего пути, спряталось, и больше не показывалось. А ветер... он мечется, рвется куда-то, прыгает и играет. Дикий ветер. Он хочет возврата зимы, но тщетно: весна уже в силе.

После перевязки стало мне легче. Врач наложил мазь Вишневского на рану, чтоб не приставала к бинту кровь. Ведь, шутка сказать: вся вата и часть повязки была окрашена ссохшейся кровью. И все это пристало к пальцу. Разбинтовать нельзя было. Больше часа держал в ванночке, но до конца не отмочил и, когда ее отрывали, вслед за марлей потянулась и кожа. Перевязал он легко и аккуратно. И, хотя я чувствую сейчас боль, но несравненно меньшую, чем прежде.

По радио хорошие известия: наш фронт форсировал Буг; на одном из участков окружена немецкая воинская группировка. Хороши дела и на других фронтах. Тяжело, правда, с подвозом вооружения, боеприпасов и продовольствия. Так, вся тяжелая и средняя артиллерия находится еще здесь. С продовольствием тоже так. И боеприпасы. Это создает большие трудности для успешного наступления и вообще для ведения боя.

Фронт отсюда далеко-далеко. Орудийного гула не слышно. Рассказывают, наши уже в 13 километрах от Николаева. В основном фронт у Буга остановился. Пока.

Остановился в одной квартире у края села. Молоденькая девушка 28 года рождения, почти девочка, но уже большая. Красивенькая, однако еще не искушенная в любви. Смотрит, смотрит и молчит, как будто хочет узнать неизведанное. Смотрит бесконечно своими прекрасными голубыми глазами. Миленькое-миленькое созданье! Жаль, что я не твоих лет, а то я б показал тебе, что такое любовь.

17.03.1944

Поселок Червоно-Любецке по другую сторону реки от Калининдорфа.

Остановился у хорошей, доброй хозяйки, спасавшей от гибели несчастных евреев и горько сожалеющей сейчас о смерти многих их от рук немецких палачей.

Рассказывала об ужасной трагедии убийства еврейского населения, разыгравшейся с первых дней хозяйничанья немецких разбойников на Украине.

Сегодня разговаривал с одним сотрудником красноармейской газеты. Старший лейтенант. Допоздна разбирал стихи мои, кое-какие обещал напечатать. Он личным секретарем Тычины был, друг Голодного.

Яцеленко Параска Антоновна - хозяйка квартиры. Мать. Два сына у нее летчики. Она так похожа на Горьковскую "Мать". Мужа убили в Германии и она сейчас одна. Книги советские и портрет Сталина сохранила. Книги закопала в землю, а портрет висел на стенке и при немцах, только под портретом Тараса Шевченко.

Угощала всех военных последним и лучшим из того, что у нее имелось: сахар, повидло, компот из фруктов.

Картошку отдал ***

30.03.1944

Развалины. Миновал за эти два дня Варваровку, Ново-Ивановку. Ночевать буду здесь.

Много пленных румын, есть пленные немцы.

Хозяева негостеприимны. У них остались коровы, но до сих пор не угостили даже молоком. Врут, что в первый час прихода сюда наших, они угостили всех вином, молоком, сметаной. Сейчас они едят, пьют и не предлагают, и вряд ли предложат.

31.03.1944

*** заявил, что это за нахальство распоряжаться моим супом, но хозяйка, с моего же разрешения налила супу, когда я увидел, что пришел командир роты. Я ведь не знал, что это для него. И, кроме того, Лепин заявил мне, что я, дескать, не имею права являться туда, где расположен командир роты.

- Конечно, ведь я не пойду туда, где комбат находится, без его вызова не пойду. Так и вы должны поступать.

Это больше всего задело меня. Запрягайло и Колесник повседневно находятся там, где Третьяк, а мне нельзя туда даже входить. Даже Горбатько и иже с ним, неотлучны. Но я смолчал, сдерживая обиду.

- Нарядов вы тоже не имеете права давать не своим бойцам. И еще вы не будьте о себе такого высокого мнения. Я буду вынужден ходатайствовать, чтобы вас от меня перевели. Вы меня не уважаете, не уважаете бойцов. Объяснений не надо, - закончил он, когда я попросил слова. - Мне достаточно того, что бойцы о вас говорят.

- Нет, говорят не бойцы, а Запрягайло, - вот что обидно. Склоки, ложь я думаю, этого не должно быть среди нас. А еще обидней, что вы не хотите меня выслушать, верить мне, и что показания любого человека для вас авторитетней, чем действительность, рассказанная мною.

Третьяк относится теперь с недоверием ко мне.

Вчера угостил я его медом. Кстати, с медом опять ерунда получилась. Зашел мой взвод в помещение, выбранное мною для отдыха в Варваровке. Запрягайло и своих туда ввел. Двое из его бойцов пошли по хатам побираться. Я оставался на улице некоторое время. В хату меня позвал старший сержант Полтавец: "Идите, товарищ лейтенант в хату, там ребята мед-повидло едят". Когда я пришел - уже все поели, встали из-за стола. Пригласила хозяйка и меня, но я решил лучше купить за деньги оставшуюся четверть банки меда. Заплатил хозяйке 50 рублей. Банку, правда, со стола не убрал. Пришел Пустовой и Аминов. Стали есть варенье, а потом и за мед взялись. Ребята сказали им, что мед куплен. Пришел Руднев, тоже стал ложкой есть. Ему сказали, что мед мой. И тогда Руднев стал разглагольствовать, что, коль я не спрячу его, - они все поедят. А позже Запрягайло подошел ко мне и сказал: "Ты опять подлость сделал: отобрал мед у бойцов, что ели его и заплатил свои 10 рублей". И потом, не удовлетворившись этим необоснованным упреком, подошел к бойцам и стал среди них пропагандировать эту выдумку.