Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов

• Название: Дневники 1941-1946 годов
• Автор: Владимир Гельфанд
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Антюфееву я как бельмо в глазу. Сам-то он боится направить меня в батальон и поэтому изыскивает окольные пути. Сегодня, например, когда он стоял с замкомполка по строевой, и я проходил мимо, ему пришло на ум напомнить майору, что я без дела и меня нужно направить в батальон.

- Он, товарищ майор, сидит только в дудки играет, - разрисовывал Антюфеев.

- Немедленно в батальон! - сказал майор, и потом, подумав, - нет, лучше не ходите пока. Я переговорю с командиром полка, и мы посмотрим, может перемещение сделаем (я говорил им, что не хочу к Семенову).

Так до сих пор и не решили этого вопроса.

Писем и сегодня не получил. Третий день! Это же невообразимо! Впрочем и я не стал писать сегодня, хватит баловать их!

С квартирой совсем плохо вышло. Теперь даже под кроватью мне места не было. В комнату Шишикина перешел Ладовщик, а Шишикин - в нашу, и всех выгнали. Но все хорошо, что хорошо кончается - я попал в лучшее место. Рота автоматчиков приютила меня, "сиротинушку".

Семенов, старший лейтенант, дежурил сегодня. Он пришел в мою комнату и смотрел журнал боевых действий, который я веду.

- Это полезная и хорошая вещь - сказал он, покивав головой, а потом спросил - Вы здесь спите?

- Да! - я ответил. Он удивился.

Майор из политотдела проводил беседу с офицерами в батальонах. Мне удалось попасть на заключительную часть. Речь шла о победах, одержанных полководцами прошлого в борьбе с врагами, об их тактике и стратегии, а также о нашем военном мастерстве, о гениальности наших генералов, о прозорливости и умении нашего Сталина руководить войной.

Эта интересная тема была, однако очень сухо развита. Лектор говорил плохо, заученными фразами, и слушатели дремали или смотрели в потолок. Когда он окончил - все облегченно вздохнули. Вот пример плохой лекции!

Волей случая привелось слушать ту же лекцию во второй раз - майор Ладовщик заставил. В штабе. И опять лились те же неинтересные, скучные слова, тянулись бесконечно, так, что хотелось даже закрыть уши и думать о другом, о чем-то совсем отвлеченном.

13.10.1944

Антюфеев не унимается. Он как злой демон преследует меня. Вот и сегодня он напомнил обо мне командиру полка, когда я оказался в штабе по вызову Шишикина, который, кстати сказать, поручил мне переписать в батальонах и спецподразделениях в общий лист, специально для этого заготовленный, людей. В результате чего я всю ночь не спал (только возле Бондаренко я простоял около часа - он ужинал, потом курил, а затем просто действовал мне на нервы - я ушел, и только вечером сегодня получил сведения на него у писаря).

Командир полка вызвал меня.

- Вы пишете?

- Пишу.

- Стихи пишете?

- Пишу.

- А "Историю" пишете?

- Нет, ее я оставил, но веду теперь журнал боевых действий.

- Вот-вот, это же и нужно! - обрадовался майор Ладовщик, но майор Лынев этим не удовлетворился.

- А миномет знаете?

- Знаю.

- Людьми командовать сумеете?

- Смогу.

- А на какое расстояние стреляет миномет?

- На 3100, - ответил я неуверенно

- А для чего служит стабилизатор?

- Для направления полета мины, придания ей устойчивости в полете, растерявшись обилию вопросов со стороны присутствующих штабных, ответил я.

Но все молчали, а сам он, как видно, был не глубоко осведомлен в правильности моих ответов.

16.10.1944

Долго я простоял в кабинете начальника штаба, где собиралось совещание, в ожидании выйти, но командир полка не отпускал. Наконец ПНШ-1, сказал, чтобы я вышел. Я обрадовался и незаметно выскользнул из комнаты.

На другой день Антюфеев придумал новый трюк, который, наконец, ему удался.

Вечер. В резерве дивизии. Сейчас все выезжают. Село Крупичи.

Командир полка, когда я сказал ему о намерениях Антюфеева, согласился было оставить меня в полку и сказал даже начальнику штаба об этом. Но когда я его вторично спросил, он отклонил мое желание, и я решил не добиваться больше. Так я попал в дивизию.

Майор Ладовщик, которому я дал посмотреть чернила, не отдал мне их, а когда я стал добиваться - часа два заговаривал мне зубы, танцевать меня тянул. Нахальный он человек до невозможности. Сегодня, например, забрал у одной санитарки часы, а когда та стала требовать их назад - грубо вытолкнул ее.

Но черт с ними со всеми. Главное - писем жалко!

Напоследок написал Песню о 902 полку. Пусть поют солдаты! Может в песне найдут отраду и справедливость...

17.10.1944

Село Нири.

Саша Лобковенко устроился в транспортную роту командиром взвода. Теперь и мы возле него.

Ночевали в деревне. Дивизия уже выехала, но транспортная рота еще на месте. Полагают, что мы будем действовать в Чехословакии. Я бы этого очень желал.

Капитан Романов и лейтенант Султанов жалеют, что не попали в армейский резерв - там лучше, говорят они. Но я нет. Моя единственная цель - быть на передней линии и заслужить хотя бы один орден, о котором так мечтают глупенькие девочки, и без которого на меня будут смотреть с презрением люди тыла. Что я смогу ответить им, чем оправдаться? "Ты не воевал!" - скажут мне, и это будет внешне выглядеть правильно. Какой парадокс!

Пархоменки и полушкины, не видевшие смерти такою, какой она есть в бою, все эти люди, которые лишь пропивали и прогуливали государственные деньги, живя в свое удовольствие, не испытывая нимало чувства патриотизма и не понимающие в настоящем смысле что такое любовь к Родине, к народу, к человеку - они выйдут героями из войны, будут, и уже увенчаны, лаврами героизма и мужества. Но все-таки все их ордена и медали, все их незаслуженные чины и отличия, не стоят, гордой пусть, пустой подчас, груди настоящего воина, сына своего отечества, который верой и правдой, кровью и жизнью, послужил и не устает служить своему народу.

Не хочу я славы этих людей-лицемеров-шкурников, рвачей, лишенных и тени совести. Но все-таки, одна награда - скромное и вполне заслуженное желание мое.

Смотрю на природу и вспоминаю. Темно-густые леса, с чуть сероватым туманцем, далеко раскинулись вокруг, и кажется, нет им конца и предела, ни в пространстве, ни во времени.

Но теперь эти леса не привлекают моего внимания так, как вначале. Теперь мой взор не загорается восторгом и в глазах не рябит от их зеленого бархата. Я привык, пожил в лесу, подышал его сосновым запахом и вдоволь насладился его высотой и бескрайним величием. Хочу перемены и без тоски покидаю эти места.

Ночь. Без пяти минут 2. Немного тряхнул. Хозяйка скупа, без денег не соглашалась нам дать. Николай предлагал ей гимнастерку - она стояла на своем. Тогда я вынул свою последнюю сотню. Поллитра на троих - конечно слабая штука. Закусили.

Перед этим, еще при дневном свете, в другой квартире познакомился с девушкой. Она 26 года. Хотел у них остановиться, но там находился один лейтенант, и отпала всякая необходимость и даже возможность для этого.

Второй раз туда пошли вместе с Николаем Султановым. Он увлекся меньшей сестрой (29 года), я, конечно, старшей. В этот день я был смел, как никогда. Началось с фотокарточек. Мать не возражала, даже когда Катюша называла меня Вовочкой, была раскованна и, как мне думается, искрила страстью.

Подробности завтра, но сейчас я решил ее поцеловать, взять под руки. Ведь никогда еще я не умел и не смел делать этого. Попросил девочек проводить нас. Мать, к моему удивлению и радости, сама помогла нам в этом, сказав Кате одеться потеплей, - ветер, и проводить нас к соседям, показать их квартиру, где мы, по ее словам, могли бы переночевать.

Дорогой, как только мы вышли, я взял ее под руки, затем обхватил за талию. Наконец, стал целовать в щеки, шею, лоб, губы. Все лицо исцеловал, но мне не показалось это вкусным. Почему, не знаю.

Люди, особенно поэты, считают, превознося, поцелуй самой великолепной вещью. Я первый раз целовал девушку, не считая Оли, и разочаровался в этом. Катюша - красивая, но, тем не менее, даже поцелуй в губы не произвел на меня возможно должного впечатления.

Она не противилась, но сама не целовала, и только открывала или смыкала губы для поцелуя. Самое нежное во всей нашей встрече - это прикосновение моего лица к ее мягкой, ласковой шее, и рук к еще не вполне развившейся, груди. Руки у нее были жесткие, хотя маленькие, девичьи, но измученные работой.

Когда еще днем я пробовал ей помочь молотить зерно, то, показав свое неумение, вызвал смех у нее. Катя - жемчужина, выросшая среди чертополоха. Жизнь ожесточила ее своею требовательностью и суровостью. Она так хочет жить! В ней много любви, и потому даже поцелуй незнакомого ей человека явился для нее неожиданной радостью. Я не решился сделать последний шаг, о котором так много и часто думал.

18.10.1944

Вот сегодня выпил неплохо. Водка крепкая. Говорят, что я пьян, но нет, это впустую, и кляксы... - люблю кляксы. Когда напился - так хорошо стало на душе, тепло, и весело в сердце.

Чернила разлил. Чем я буду писать? Горе мне и только! Люблю писать и хочу писать... Мне сказали - закрой дневник и не порть его (капитан Романов), и я решил закрыть и не портить, но не имею промокашки - все в чернилах. Пьяный, сумасшедший бред, бред ума, лишенного смысла, по причине выпитой самогонки.