Валерий Елманов - Перстень Царя Соломона

• Название: Перстень Царя Соломона
• Автор: Валерий Елманов
• Издательство: Альфа-книга
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2010 г.
• ISBN: 978-5-9922-0538-1

Как быть, если девушка твоей мечты, случайно встреченная во время невероятного путешествия, так запала в душу, что жизнь без нее невозможна? И что делать, если тебя и ее разделяет не пространство, а само время, ибо она живет в далеком XVI веке?

Константин Россошанский – обычный парень, никогда не считавший себя суперменом, сумел решить этот вопрос. Он отправился в погоню за своей призрачной любовью. Опасно? Еще бы! Вот так вот окунуться в клокочущую Русь, где без острой сабли и заряженной пищали можно не дожить до следующего вечера, где потерять голову легче легкого, это даже не авантюра, а настоящее безумие.

Но когда ты любишь, ничто другое не имеет значения. Да и терять-то особо нечего. Разве что жизнь, но зачем она нужна без НЕЕ?

---

– Богу все известно! – зычно выкрикнул юродивый, поднял руку с двумя вознесенными перстами, победоносно потряс ею и торжествующе оглядел стрельцов,- Все! – громогласно повторил он.- Бог зрит, что ты не полностью погряз во грехе, и сызнова шлет тебе слово свое: покайся и очистишься.

Вторая рука Мавродия меж тем скользнула к губам, словно желая вытереть их, но вместо этого на одно-единственное мгновение воровато приложила к ним палец. При этом блаженный хитро подмигнул узнику.

– Поведай о грехах своих, очисть душу пред Страшным судом! – с новой силой заорал юродивый и радостно возопил: – Услышала мой глас душенька его, услышала! И впрямь покаяться решила! – И тут же последовала решительная команда стрельцу, шедшему в двух шагах сзади: – Ну-ка, отойди, добрый человек. Али не ведаешь о таинстве исповеди?

Стрелец заколебался, не зная, как поступить, но тут юродивого вновь поддержал десятник:

– Отыди, отыди, Калина. Исповедь – дело святое. Опять же и Григорий Лукьянович дозволил, так что неча тут прыть попусту выказывать.

– Допрежь того, яко откроешь мне душу свою, дай длань на главу тебе положу да очистную молитву зачту.- Во как я загнул.

Нуда, я. Прошу любить и жаловать – новоиспеченный юродивый Мавродий по прозвищу Вещун. Третий день пребываю в этом имени и этих лохмотьях. Входя в образ, ночевал я тоже, как подобает настоящим блаженным, на паперти небольшой деревянной церквушки Святой Татьяны, располагавшейся на Великой улице в Китай-городе. Правда, рано поутру был изгнан с нее нищей братией – завсегдатаями этого места. Изгнан, но не разоблачен, после чего, сделав вывод, что маскарадный костюм выглядит вполне прилично и роль мне удается, рванул к Тимофеевской башне Кремля, куда должны были привезти из Александровой слободы обвиняемых в измене новгородцев и уличенных в сговоре с ними москвичей. Повидаться с Висковатым, правда, не получилось, зато я изрядно поработал на свою рекламу, оправдывая прозвище.

Между прочим, я предсказал не только день казни, но и еще кое-чего. Вначале мне удалось незаметно подкинуть копейку-новгородку в сапог стрельца. Спустя полчаса я невинным тоном попросил у него Христа ради на пропитание. Когда тот развел руками, я сокрушенно попрекнул его в том, что он зажал серебрецо, запрятав его за голенище, да только со мной у него это не пройдет, ибо мне дано «зрить человеков наскрозь». После того как стрелец, разувшись, действительно нашел в сапоге монетку, мною заинтересовались остальные, и можно было начинать пророчествовать.

Напустить туману в слова, чтобы они трактовались двояко,- пара пустяков. Для этого надо произнести, образно говоря, известную фразу «казнить нельзя помиловать», но без запятых, а уж тот, к кому она относится, пусть сам думает, где поставить знак препинания. Думаю, пример понятен.

Гораздо неприятнее было торчать на солнцепеке в драном рубище да еще пытаться не обращать внимания на рой мух, которые так и вились вокруг меня, почуяв запах свежей крови, которой я старательно промазал обнаженную грудь в тех местах, где ее перекрещивали цепи. Все та же кровь, раздобытая на скотном ряду и смешанная пополам с грязью, надежно закрывала мои руки и босые ноги. Пригодились и изрядно отросшие волосы, которые я низко-низко опустил на самые глаза, надежно зафиксировав каким-то убоищем, по недоразумению именуемым головным убором. Медный здоровенный крест, свисающий с тощей шеи, венчал мое живописное убранство.

– Во имя Отца и Сына и Святага Духа,- громко начал я свою «очистительную молитву», постепенно понижая голос и переходя на невнятное бормотание.

А как иначе, если я в этих молитвах ни в зуб ногой, тем более что здесь они произносились только на церковнославянском, а это, доложу я вам, такая штука, которая существенно отличается от современного языка (только и общего, что упоминание Христа, если оно там присутствует, да еще финальное «аминь»), ну в точности как старый побитый «запорожец» от новенького «мерседеса». У них ведь тоже общее лишь одно – гордое название «иномарка». Вот и получается, что без бормотания никак. Заодно между невнятных «шурум-бурум» можно незаметно сунуть и информацию – тоже не услышат.

– Как видишь, и впрямь сбылись все мои пророчества,- с горечью заметил я.

– А как же иначе? Ведь ты Вещун, как я только что слыхал.- И по краешку губ Висковатого неприметным облачком скользнула улыбка.

– А ныне мне веришь ли? – торопливо осведомился я.

– Верю. Ты и впрямь словно вещун. Иной раз мнилось, может, мне тебя господь прислал, чтоб упредить. Яко ангела-хранителя во плоти. Токмо мы – люди грешные, все сами норовим опробовать. Авось и пронесет.

– Тогда вот тебе мое последнее пророчество: покайся,- твердо сказал я,- Покайся – и он тебя простит.

Висковатый растерянно отмахнулся, не поверив своим ушам.

– Бывает, что и пророки ошибаются,- медленно произнес он.

– Бывает,- кивнул я,- Но тут ошибки нет. Нужен ты царю. Очень нужен. Сам посуди, тебя даже не били.

– По лику моему судишь,- усмехнулся он и предложил: – А ты бы на спину поглядел. Места живого не оставили.

– Были бы кости, а мясо нарастет,- возразил я.- Кости же у тебя целы. Думаешь, Малюта вежество свое проявил? Царь повелел. Потому и лик цел, чтоб ты чрез седмицу мог сызнова с иноземными послами говорить, если прощенье получишь.

– За что прощенье-то? За то, что не свершал? – горько осведомился дьяк и терпеливо пояснил, как ребенку: – Пойми, синьор… то есть юрод,- поправился он.- Ежели я покаюсь, то тем всю свою честную службу перечеркну, как и не было ее вовсе. И тогда я уже не я буду, а яко тряпка поганая, навроде твоего рубища. Мне после того одна дорога – в монастырь, ежели я не хочу, чтоб царь об меня сапоги свои вытирал. К тому ж мнится мне, что на сей раз ты промашку дал в своих пророчествах. Все одно – казни предаст. Насладится тем, что сумел-таки в грязь втоптать, а потом…- И непреклонно заметил: – Нет уж. Да и ни к чему оно,- добавил он с какой-то обреченностью.- Устал я чтой-то. Были хлеба, да полегли, были и скирды, да перетрясли, было и масло, да все изгасло, была и кляча, да изъездилась.

Я не успел возразить – он слишком быстро переменил тему, начав расспрашивать о семье. Узнав, что, несмотря на все мои усилия, его жена с матерью по-прежнему пребывают на подворье и там же находится его сын, поморщился, прокомментировав:

– Худая весть. Убьют их теперь. Потерзают всласть, а потом живота лишат.

Я промолчал, не зная, что сказать. Наконец выдавил, что кое-что придумал, только не знаю, получится ли.

– Получится,- кивнул в ответ Висковатый,- Верю, что получится. Как же иначе,- он натужно улыбнулся,- ты ж ангел. А у меня к тебе одна просьбишка: не уходи допрежь того, как меня казнят. До конца все досмотри. Все полегче, коль знать буду, что стоит сейчас рядышком душа христианская, коя ведает, что неповинен я. Тогда не сломлюсь. А потом, придет время, сыну все обскажешь, как было. Пусть ведает, что батюшка его и в час своей кончины душу не согнул и смерть приял гордо, пред мучителями не склоняясь, а… ежели инако узришь – о том не сказывай. Пусть он о моем позоре не ведает.

Ох как не хотелось мне обещать ему это. Понимал, что нельзя отказать человеку в его последней просьбе, но уж больно тяжкий крест она на меня налагала. Я и живодера-то, который, скажем, кошку или собаку мучает, готов до полусмерти отлупить, а тут придется смотреть на людские муки. Смотреть и молчать.

Нет, я и сам за смертную казнь, если она заслужена. Отменить ее в нашей стране мог только блаженный идиот, которому главное – прославиться среди гуманной мировой общественности и плевать на мнение большинства собственного народа. Но мучить – это перебор.

К тому же вина нынешних узников, кое-как бредущих по дороге к месту казни,- выдуманная. Таким признаниям в измене, когда тело извивается от нестерпимой боли, а глаза от нее же вылезают из орбит, и ты готов на все, чтоб получить хоть одно мгновение передышки, да и сама смерть видится избавлением от мук, то есть ожидается не просто с радостью, но и с нетерпением,- грош цена.

Я не хотел соглашаться. Но я не мог и отказать. После недолгого колебания я кивнул, нехотя выдавив хриплое:

– Буду. И расскажу.- Добавив с угрозой в голосе: – Все расскажу. Пусть знает.- И просительно: – А может, покаешься?

Тот упрямо мотнул головой:

– Не бывать шишке на рябинке, не расти яблочку на елке, а на вербе груше. Как ни гнись, а поясницы не поцелуешь. Мало ль чего хочется, да не все можется, потому и…

Он не договорил. Чья-то тень упала на лицо Висковатого, а мое плечо сжала тяжелая властная рука:

– Все, юрод. Кончилось твое время. Теперича царское наступает, так что иди отсель да помолись лучше за православные души.

Я огляделся. И впрямь дотопали. Оставалось перекрестить на прощание Ивана Михайловича, после чего, шагнув в сторону от телеги, я истошно завопил: