Сидони-Габриель Колетт - Свидание

• Название: Свидание
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: Орлов и сын
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-318-0

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы и повести, впервые изданные во Франции с 1930 по 1945 годы, знаменитые эссе о дозволенном и недозволенном в любви «Чистое и порочное», а также очерк ее жизни и творчества в последние 25 лет жизни. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– Ахмед…

Бернар позвал его вполголоса; Ахмед вздрогнул.

– Возвращаемся, Ахмед.

Словно спрашивая согласия Одетты и Розы, Ахмед обернулся к ним со своей широкой улыбкой, на которую обе женщины не замедлили ответить одинаково снисходительными гримасами; Бернару это не понравилось. Башмаки без задников и проворные, словно бесплотные лодыжки Ахмеда указывали дорогу; Бернар отмечал про себя все повороты и ориентиры: «Проще простого… От первой развилки вверх по большой аллее… Да и журчание воды слышно издалека…» Но он ощущал смутное недовольство, усталость, хотя было едва за полдень, и какую-то вялость от слишком яркого света и усиливающейся жары. А неплохо было бы, вдруг пришло ему в голову, обзавестись большим домом с усадьбой, типично восточным, по его представлениям.

«Я распрощался бы с Одеттой и Бесье. Заперся бы там с Розой. Со мной остался бы Ахмед и та девочка-марокканка, что мы видели внизу, такая маленькая дикарка…»

Ниже на склоне они вновь увидели синеватые кедры и сосны, потом – заросли аронника; Ахмед небрежно сшибал на ходу их белые головки.

Когда они спустились ещё ниже, очень смуглая черноволосая девочка в окружении стайки белых кур пересекла перед ними дорогу. Волосы её были заплетены в косички и закручены наподобие маленьких рожек, сползшее платье наполовину обнажило одно плечо, острые груди оттопыривали арабский муслин.

– А! Вот и та славная девчушка, которую мы видели возле кухни! – воскликнула Одетта.

Славная девчушка метнула на неё презрительный взгляд и скрылась, не проронив ни слова.

– Афронт!.. Ахмед, как её зовут? Малышку, да-да, эту самую… Не прикидывайся дурачком, со мной этот номер не пройдёт. Так как её зовут?

Ахмед в нерешительности поморгал длинными ресницами.

– Фатима, – произнёс он наконец.

– Фатима, – повторила Роза. – Как это мило… Она только Ахмеду улыбнулась. А нам такую мину состроила!..

– У неё изумительный рот, – сказал Бернар, – и дивные крепкие зубы – я такие обожаю…

– Он обожает! – повторила Роза. – А больше вы ничего не заметили? Одетта, ты слышишь?

– Слышу, – отозвалась Одетта. – Плевать мне, что он там говорит. У меня ноги разболелись.

Они уже дошли до полуразрушенной ограды парка. Задержались, чтобы пожать на прощание руку по-прежнему безмолвному Ахмеду. Бернар отметил, что одна створка ворот отворена, а изъеденный ржавчиной замок болтается на конце ненужной цепи…

Все трое свернули на залитую солнцем тропинку, по обеим сторонам которой ощетинились кактусы. Одетта шла впереди; глаза её между чёрной чёлкой и белоснежной полоской зубов были почти закрыты. Роза подвернула ногу и вскрикнула от боли. Бернар, шедший следом, подхватил её под локоть, сжав его почти со злобой.

– У вас что, тоже неудобная обувь? Хоть бы у одной из двух хватило ума взять для поездки в Африку что-нибудь кроме этого безобразия из белой замши!

– Да что же это такое? – простонала Роза. – Мало того, что мне больно, я должна ещё выслушивать…

– Брось! – перебила её Одетта, даже не обернувшись. – Знаю я таких. Сначала уговаривают: «Наденьте сандалии», а потом недовольны, что у вас без каблуков юбки сзади обвисают…

Бернар угрюмо промолчал. Этот полуденный час, вконец изнуривший его усталых спутниц, почему-то пробудил в нём зверя. Он смотрел на море, которое, казалось, отступало по мере того, как они спускались, и таяло в дымке за кудрявыми холмами; на голые весенние поля, на маленькие домики, утопающие в цветах и будто бы необитаемые. «В такое время надо сидеть дома, а не шляться… И ещё эти две тут… Та еле ноги волочит, спотыкается на каждом шагу, другая хромает… А уж когда раскроют рот, так одна другой стоит. Не пойму, что, собственно, я тут делаю…»

Однако он понимал это прекрасно и потому сказал себе, что надо быть мягче; теперь он даже не без удовольствия смотрел на ласточек, которые то проносились, почти касаясь крыльями земли, то, со свистом рассекая воздух, круто взмывали ввысь.

В обнесённом белёной оградой дворе «Мирадор-отеля» в скором времени должны были расцвести арабские сады и экзотические цветы на глади водоёмов, пока же приходилось довольствоваться скромным патио[1] в жёлтых тонах: его широкие низкие своды являли взору в силу эффекта отражения всевозможные оттенки жёлтого. Один казался зеленоватым над пышным пучком дикого овса, другой, под которым цвели алые герани, был телесно-розовым, как мякоть недоспелого арбуза. От горшка с голубым крестовником ложился на жёлтую стену синеватый отсвет, словно лазурный мираж в пустыне. В душе Бернара Боннемена воскрес некогда убитый им самим художник.

«Какой свет… Почему бы не поддаться искушению – прожить долгую, неспешную жизнь… Здесь… Нет, где-нибудь ещё дальше… У меня была бы молоденькая наложница или две…» Устыдившись своих мыслей, он спохватился: «Или Роза. Но с Розой это невозможно, и вообще, с ней – дело другое…»

Запах аниса сильнее разжёг в нем желание выпить. Он повернул голову и увидел Бесье-старшего: тот что-то писал, сидя за одним из маленьких столиков.

– Ты здесь, Сирил! – крикнула Одетта. – Пари держу, ты только что спустился.

Но Боннемен уже заметил, что на столе стоят три высоких стакана, а рядом, на высоком столике, среди выжатых лимонов, рюмок и сифонов с содовой водой, валяются голубоватые листки, вырванные из блокнота Бесье. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы схватить сразу все эти детали, и в нём шевельнулась профессиональная ревность, такая же скорая на выводы, и куда более проницательная, чем ревность женская.

– Ошибаешься, – лаконично ответил Бесье. – Ну а вы как? Хорошо прогулялись? – Он на миг поднял на вновь прибывших свой взгляд стареющего красавца-блондина и опять склонился над бумагой. Не облысевший, но поблёкший, он вёл себя как покоритель сердец довоенных времен, любил одеваться в светлые, почти белые костюмы, искусно начёсывал на лоб серебристую прядь, моргал белёсыми ресницами и близоруко щурился с некоторой наигранностью.

«Он раздражает меня, как перезрелая кокетка, – думал Бернар. – В сущности, я ничего не имею против него, кроме того, что он деверь Розы…»

Привыкшие молчать, когда Бесье работал, обе женщины ждали, присев к столу и положив шляпки на колени. Роза, украдкой послав Бернару чуть просительную улыбку, вернула ему ощущение своей власти над нею. «Большая всё-таки редкость – блондинка, на сто процентов блондинка. Как это мило выражается Одетта? "В двадцать пять – румянец, в сорок пять – багрянец". Да, с возрастом проступят красные прожилки, но пока она восхитительна». Он не сводил глаз с Розы, следя за игрой карминных отсветов на её обнажённой шее, под подбородком, на нежно просвечивающих ноздрях, и ему безумно хотелось написать её такой. Она поняла его желание по-своему и потупила глаза.

– Я закончил, – сказал Бесье. – Сегодня же повезут почту в город… А вы пришли перекусить? Боннемен, у вас разочарованный вид. Посвежевший, но разочарованный. Прогулка того не стоила?

Он потирал кончиками пальцев свои выпуклые, чувствительные к свету глаза и машинально улыбался снисходительной улыбкой.

– Нет… Нет, стоила, – нерешительно произнес Бернар.

– Стоила, стоила, – подхватила Роза, – это просто чудо! А мы не видели и четверти всего! Вам надо было пойти с нами, Сирил. Какая там зелень! А апельсины! Я съела штук двадцать и могла бы ещё столько же!.. А цветы! С ума можно сойти!

Бернар удивлённо посмотрел на неё. Как не походила та Роза, которую он знал, его Роза, на эту хорошенькую болтливую мещаночку. Потом он вспомнил, что Роза, принадлежавшая клану братьев Бесье, и не могла быть иной: ей полагалось разыгрывать из себя маленькую девочку, краснеть по любому поводу и порой ляпать глупости, встречаемые добродушным и умилённым смехом. Он стиснул губы: «Ничего, это у тебя пройдёт, Роза, дай только срок…»

– А вилла? – спросил Бесье. – Как вам вилла? Говорят, сущее безобразие, это правда?

– Вилла?

– Нет там никакой виллы, – сказала Одетта, – только…

– Может быть, Ахмед имел в виду виллу, – вспомнил Бернар, – когда показывал на вершину холма?.. Но наши дамы и знать ничего не пожелали. А Ахмед не говорит по-французски, и…

Бесье недоумевающе поднял брови:

– Не говорит по-французски?

– Это он утверждает, – ввернула Одетта. – У меня на этот счёт есть свое мнение.

Бесье повернулся к Бернару и заговорил, словно обращаясь к восьмилетнему ребёнку:

– Милый мой Боннемен, вам нечего тревожиться о вилле, у меня всё уже здесь.

– У вас всё здесь?.. Что – всё?

Бесье театральным жестом подтолкнул к нему два-три листочка из блокнота, какой-то пожелтевший, истёртый на сгибах план и старую фотографию.

– Вот, – провозгласил он. – Пока вы прохлаждались, я…

Роза встала, и, когда она склонилась над фотографией, её круто вьющиеся золотистые жёсткие волосы коснулись уха Бернара. Но Бернар, внутренне сжавшись, не думал больше о Розе. Старый порыжевший снимок приковал всё его внимание.