Юрий Герман - Один год

• Название: Один год
• Автор: Юрий Герман
• Жанр: Русская классическая проза

---

- А разве все люди, которые не стрелялись, дешево стоят? - осведомился Лапшин. - Я товарища Горького очень уважаю, но могла, между прочим, выйти у него, допустим, описка. Может, как раз хотел написать "дорого", а написал "дешево". Давай лучше, Давид Львович, соснем, утро вечера мудренее.

Он лег и закрыл голову подушкой, а Ханин в носках зашел в нишу к Патрикеевне и попросил:

- Ты меня, старая, покорми, покуда я здесь. Вот тебе две сотни на расходы. Согласна?

- Тут будешь жить?

- Тут. И там. Всяко.

- А жена не заругает?

- Жена у меня померла, - сказал Ханин петушиным голосом. - Приказала долго жить.

И вдруг, всплеснув длинными руками, он зарыдал так горько, так тихо, хрипло и исступленно, что Патрикеевна побелела, а через несколько секунд и сама заплакала.

- Ты не знаешь, старая, какая она была, - говорил Ханин, уже успокоившись и только стараясь подавить судорожные подергивания лица. - Ты не знаешь. Никто не знает. Только я один знаю. Я - журналист, пишу. Я очень много дурного писал, ну, как бы это тебе объяснить, шелухи, мусору. И она всегда судила меня, мое все судила и всегда права была. Она половина меня, и лучшая. Ты должна понять, ты не можешь не понимать. Я спорил с ней, ссорился, мучил ее, требовал объяснений - почему то плохо, а это хорошо. И она никогда не могла объяснить. Она чувствовала и жалела меня, что я злюсь. И вот она умерла. Понимаешь?

Выплакавшись, он сидел возле кровати Патрикеевны на табуретке, пил воду и жаловался, что пропал. А она советовала ему ходить в церковь, молиться, говеть и разное другое в этом же духе. Вначале он не понимал, потом рассердился. В это время зазвонил телефон. Лапшин, шлепая босыми ногами, обошел кровать, взял трубку и свежим голосом сказал:

- Выезжайте! Спускаюсь.

- Ты куда? - спросил Ханин. И зашептал: - Возьми меня с собою, Иван Михайлович, сделай одолжение, пожалуйста...

...Лапшин сел впереди, рядом с Кадниковым, Ханин втиснулся на заднее сиденье с Криничным и Толей Грибковым. Кадников сразу так нажал на педаль акселератора, что всех отбросило назад.

- Далеко? - спросил Ханин.

Толя, узнав журналиста, почтительно ответил:

- В Детском Селе. Он там не один.

- Кто он и почему не один?

- Да Корнюха, - с готовностью стал объяснять Грибков. - Сначала мы имели сведения, что там просто одна... женщина...

- Понятно...

- Короче, с которой у него связь. Ну а потом выяснилось, что их вообще там несколько. Кажется, вооружены.

- "Кажется"! - передразнил со своего места Иван Михайлович. - Такие вещи точно нужно знать. Вот Мамалыга "кажется" был не вооружен, что из этого вышло?

Толя виновато промолчал.

- Жми, жми, Кадников, не стесняйся! - велел Лапшин. - Обгоняй колонну.

Он сам потянул поводок сирены, и длинный вой разнесся над спящим городом.

- Над чем вы сейчас работаете? - спросил Толя Ханина. - Я читал, будет серия очерков о полярной авиации.

- Вроде бы! - угрюмо отозвался Ханин.

- Это здорово интересно, наверное, полярная авиация. Действительно соколы там могут работать. Вообще, моряки, скажем, и всякие исследователи белых пятен - замечательный народ. Вы, когда на "Красине" находились, еще там свою книжку написали или потом?

- Книжку я тоже читал, а вот что вы автор, не сообразил, - сказал Криничный. - Будем знакомы.

- А я - Грибков! - сказал Толя. - Анатолий.

Машина миновала бойни и вырвалась на прямую мглистую и холодную дорогу. "Дворники" со скрежетом обметали леденеющее ветровое стекло. Ханин взглянул на светящиеся стрелки часов - было десять минут четвертого.

- Вот бы вы о ком написали, - доверительным шепотом произнес Толя, указывая на широкую спину Лапшина. - Вот бы про какого человека.

- А как о вас писать, когда вы все кругом засекречены? - усмехнулся Ханин.

Криничный посипел трубкой, опять раскурил ее и сказал:

- Люди, товарищ Ханин, не засекречены. А в нашем деле, знаете, главное - человек. Я, конечно, со своим мнением не навязываюсь, я как читатель говорю, но возьмите вы, к примеру, нашего Бочкова Николая Федоровича. Это ж золотой мужик. Как он, допустим, ненавидит людей, которые пренебрежительно отзываются о бухгалтерах, о счетоводах; вообще в кино, например, бывает, если идиот - то главбух, а если дура - то пишмашинистка. И вообще, если взять жизнь Бочкова, целиком...

- Где нас ждать будут? - перебил Лапшин.

- У лицейской арки, - сказал Криничный.

Кадников резко переложил баранку, машина повернула налево. Огоньки Пулкова мелькнули наверху.

- Стесняешься ты ездить что-то нынче, - сердито сказал Лапшин. - Давай мне баранку.

- Так гололед же, Иван Михайлович.

- Бандитам это наплевать - гололед или не гололед. Уйдут, тогда с кого спросим? С господа бога?

Тяжело протиснувшись за руль, Лапшин сразу же нажал на акцелератор так, что стрелка спидометра показала девяносто.

- Гробанемся! - пообещал Кадников.

- Охрана труда, где ты! - сказал Лапшин. - На поливочную машину тебе, старик, надо переходить. Или есть такие машины, песочницы, что ли? Песком улицы посыпать. Спокойная работа. Давай сирену, там какой-то лопух разворачиваться вздумал...

Над застывшими, замороженными полями вновь взвыла сирена, мигнул и погас фонарь шлагбаума. Ханин, слушая рассуждения Толи Грибкова, вдруг восхищенно подумал о Лапшине: "Вот ведь черт! И нипочем ему, что машину так и водит по льду. В бессмертие верит, что ли?"

- Хорошо бы у нас кружок для начинающих создать, - говорил Толя. - У нас многие ребята пишут. Кто стихи - знаете, балуются, - но есть со способностями. Есть частушки комические пишут, есть раешник, один у нас роман написал.

- Про что?

- Вообще-то не слишком удачно, из жизни капиталистической зарубежной полиции...

- А он там был?

- Нет, но материалы поднял большие. Там любовь описана сильная и как полиция применяет к забастовщикам слезоточивые бомбы...

- Ну что ж, - рассеянно сказал Ханин. - Возможно.

В свете фар мелькнули и исчезли Египетские ворота. Кадников жидким от страха тенором бормотал что-то насчет лысых покрышек и насчет тормозочков. Под аркой лицея, на морозном ветру, мучительно продрогший, стоял Побужинский, Лапшин, несмотря на предупреждение Кадникова, тормознул, машину занесло, крутануло раз и другой. Побужинский распахнул дверцу.

- Где? - спросил Иван Михайлович.

- Ушли, - ответил Побужинский. - То есть не совсем ушли, - поправился он, - к железнодорожной линии ушли. Там будка есть стрелочника, вот засели...

От стужи у него не попадал зуб на зуб.

- Залезайте к ним на колени, - велел Лапшин.

Побужинский просунулся к Ханину, залез всем на колени, тихо пожаловался:

- Ну и ну! Все кости проморозил. И челюсть ноет!

От него шел холод, как от куска льда. И дышал он холодом, словно вьюга.

- Хоть бы спирт нам давали для таких происшествий, - вздохнул Криничный. - Небось у Корнюхи есть чем согреться.

Машину кидало по скользким, глубоким ухабам, Побужинский изредка командовал "направо", "налево", "в переулок". Ханин тоже начал мерзнуть, было холодно и очень неудобно сидеть. Все смолкли, кроме Толи Грибкова, который продолжал свой литературный разговор. Ханин отвечал на его вопросы все короче и все резче, а когда Толя спросил его, что он думает насчет творческой лаборатории писателя, Ханин совсем обозлился:

- Бросьте вы эти слова, юноша! Писатель, творческая лаборатория! Ваять, творить, поэты! Я журналист, газетчик, понимаете, и от этого высокого стиля у меня всегда такое чувство, будто меня обкормили соевыми шоколадками.

- Куда? - спросил Лапшин.

- Прямо, вдоль линии!

Морозный ветер засвистел пронзительнее.

- Вон, где огонек светится! - сказал Побужинский. - Левее немного.

Иван Михайлович поставил машину у обочины. Жестяно захлопали дверцы, Побужинский вынул маузер и на бегу крикнул:

- Там поезд идет, товарищ начальник, нужно их от поезда отрезать, Николаю Федоровичу и Окошкину не совладать при помощи курсантов.

Поезда еще не было видно, но уже слышалось его далекое и натужное пыхтение. И свет паровозного прожектора мелькнул на верхушках телеграфных столбов.

Они побежали по неглубокому, жесткому снегу, и Ханин тоже побежал рядом с Грибковым. На бегу, немножко задыхаясь, он услышал, как Толя спрашивает, есть ли у него оружие, но отвечать не хотелось, и Ханин сделал вид, что не слышит. Слева, там, где чернела будка стрелочника, громко и отчетливо затрещали выстрелы, но людей не было видно, наверное, залегли.

- К полотну, к полотну! - крикнул Лапшин. - За мной, и рассыпайтесь вдоль рельсов!

Он успел обогнать Побужинского и бежал легко, легче других, иногда только поскальзываясь сапогами на ледяных проплешинах полосы отчуждения.

Все остальное, как показалось Ханину, произошло в одно мгновение.

Мгновенно появился паровоз, заливая ярким светом прожекторов залегших в снегу военных, мгновенно распахнулись двери будки, и три черные тени, непрестанно стреляя из пистолетов, побежали навстречу Ханину. Они, разумеется, бежали не к нему, а к поезду, чтобы прыгнуть на подножки вагонов и через три километра исчезнуть в лесу. Но Ханину показалось, что они все трое бегут на него. И как это было ни нелепо, как ни глупо было безоружному кидаться на трех вооруженных бандитов, - он все-таки кинулся. Кинулся им наперерез, нелепо размахивая длинными руками, потеряв шляпу, путаясь в длинных полах пальто. И так же молниеносно, как и все предыдущее, он увидел перед собою невысокого, тонкого, ловкого, успевшего обогнать его Толю Грибкова. Под мерный и глухой грохот колес медленно ползущего пригородного состава Ханин услышал и одновременно увидел, а может быть, сначала увидел, а потом услышал, что в него стреляют, услышал цоканье пуль и увидел человека, который возник вплотную перед ним, закрыл его собою и, стреляя, закричал ругательные слова. Светлые квадраты окон поезда проносились почти у плеча Ханина, грохотало железо, гудел почему-то паровоз, а Толя Грибков лежал в наступившей внезапно тишине у ног Ханина, и рука его странно вытягивалась и заламывалась, словно он пытался достать что-то невидимое во вновь наступившем мраке ночи. Выстрелов больше не было, поблизости слышалось только какое-то кряхтение да отрывочные слова: "Вяжи руки, гляди, у него нож, осторожнее, Бочков!" И еще раз где-то далеко, по мосту может быть, прогрохотал поезд.