Юрий Герман - Один год

• Название: Один год
• Автор: Юрий Герман
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Ну? - откуда-то издали спросил Лапшин.

Жмакин огляделся. Иван Михайлович стоял теперь у окна, покуривая.

- Я на тебя, Алеха, надеюсь, - сказал он, шагнув к Жмакину. - И я надеюсь, и откровенно признаюсь, мне и народу моему очень важно, чтобы именно ты нам сейчас помог. Мы на тебя, как говорится, поставили, мы тебе давно поверили, еще до всяких доказательств твоей непричастности в этой истории с ножом. Я тебе по-товарищески говорю: нам с тобой трудно пришлось. И неприятности у нас были. Да, впрочем, что нам с тобой толковать, если ты, как я понимаю, просто кодлы боишься, жизнью дорожишь...

Жмакин хитро, боком взглянул на Лапшина, усмехнулся. И Иван Михайлович понял - этот маневр с воровским судом он применил зря, да и вообще, пожалуй, со Жмакиным хитрить больше не следует. В открытую так в открытую.

- Ну ладно, это я - из воспитательных соображений, - тоже усмехнулся Лапшин, - давай прямо. Нам Балага Корнюху не даст. Да и Корнюха не прост Балага сам не знает, где тот окопался. Если мы Балагу возьмем - последняя связь оборвется. Ты парень неглупый, должен понять. Кстати, Балага твои последние художества знает, как ты резался и в больнице находился.

- А еще что он знает?

- Знает, что из больницы ты убежал.

- Симулировал там?

- Допустим, в психиатрической и симулировал.

- Ладно, попробую, - поднимаясь, сказал Жмакин. - Но не обещаю ничего. Сорвется - не моя вина.

- Дров только не наломай! - вглядываясь во внезапно побледневшее лицо Алексея, не торопясь сказал Лапшин. - Вот Толя Грибков покойный...

- Толя Грибков, я слышал, хорошего человека спас своей грудью, перебил Жмакин. - Это не называется дров наломать...

Лапшин промолчал: что-то происходило со Жмакиным на его глазах, какая-то трудная внутренняя работа, и понять ее было не легко.

- Ладно, - сказал Лапшин, - иди, Алексей, действуй. Деньги-то у тебя есть?

- А полон город. Сумочки, бумажники, кошельки, часы. Все ваше - будет наше. Техника на грани фантастики...

Он криво и болезненно усмехнулся, еще стыдясь того, что происходило в нем. И Лапшин, понимая это, как бы пропустил его слова мимо ушей. Впрочем, пожалуй, и не следовало ему в его нынешнем состоянии предлагать деньги.

- Записочку мне дайте, чтобы не взяли меня ваши орлы раньше времени, и телефоны все ваши, и служебные и личные, - сказал Жмакин. - Более ничего не требуется. Согласно закону божьему.

Лапшин все написал, Жмакин аккуратно спрятал подальше, в маленький карманчик брюк.

- Пересуд мне еще будет? - погодя спросил он.

- А как же? Воровать-то ты воровал?

- Значит, получу по совокупности?

- Согласно науке, по закону.

- А за братишек Невзоровых, когда я у них финку из рук выкрутил и срок имел, - это в зачет или бог простит?

Иван Михайлович не ответил.

Взяв со стула кепочку, обмахнувшись ею, словно веером, Жмакин пошел к двери. Лапшин догнал его, повернул к себе за худое, мускулистое плечо и сказал сурово:

- У нас, когда человек на серьезное и опасное дело идет, принято желать ему удачи. Так вот я тебе, Алексей, желаю удачи...

- У вас человек притом пистолет имеет, не говоря об удостоверении. А у меня бумажечка от начальника - всего арсеналу...

Быстро и жестко взглянув на Лапшина своими зелеными окаянными глазами, Жмакин вывернул плечо и аккуратно закрыл за собой дверь.

Из той получки в мастерской у него еще оставалось рубля три с мелочью. Трамвай домчал его до Старо-Невского, очкастый Хмеля сам ему отпер дверь и отступил, открыв от изумления рот.

- Не бойся, дурашка, - ласково и быстро сказал Жмакин, - я за делом. Помоги как другу: денег надо...

Хмелянский отступил на шаг, потом еще глубже.

- Много денег надо, но ты не бойся. А если мне не веришь - можешь Лапшину позвонить. Да не бойся ты, чудило, ясно говорю, есть телефон?

И, наступая на совсем потерявшегося Хмелянского, Жмакин впихнул его в узкий коридор большой перегороженной коммунальной квартиры, заставил зажечь лампочку и назвал телефонистке номер коммутатора, а потом кабинет Лапшина. Иван Михайлович еще был на работе и нисколько не удивился, когда Жмакин попросил его удостоверить "бараньей голове" Хмелянскому, что все в порядке.

- Все в порядке! - подтвердил Лапшин. - Ты его, Хмеля, поддержи.

- Морально? - испуганным тенорком спросил Хмелянский.

- Поддержи по-товарищески. Ясно?

- А это действительно вы, товарищ начальник?

- Это я, Иван Михайлович Лапшин, кстати тебе нынче никакой не начальник. Вот так! Будь здоров.

Хмеля покрутил в руке телефонную трубку, взглянул на Жмакина совсем испуганно и повел его к себе в комнату. Окно здесь было распахнуто настежь, белую занавеску раздувал весенний ветерок. На столе стопкой лежали тетрадки и учебники, заношенные как у школьника.

- Патефончик приобрел! - заметил Жмакин. - Ты какую музыку больше любишь - танцевальную или посерьезней? Я-то лично за развлекательные мелодии.

Развалившись на стуле, он стрелял по комнате зелеными глазами, дразнил робеющего Хмелю, рассказывал ему, что теперь он у Ивана Михайловича первый человек, тот его даже на машине возит, а когда он болел, то Лапшин ему в клинику возил передачи. Вообще, жизнь налаживается, туговато пока с деньгами. Обещают платить тысячи четыре в месяц, на меньшее он, разумеется, не согласен, но на сегодняшний день еще затирает. Так вот, не будет ли Хмеля так добр и не слазит ли за своей кубышкой. Только быстренько, без затяжек, проволочек и бюрократизма.

- Вообще-то у меня деньги в сберкассе, - на всякий случай соврал прижимистый Хмеля. - Тебе сколько нужно?

- Пару тысяч нужно.

- С ума сошел?

- Ага, - охотно согласился Жмакин. - Я, между прочим, на излечении в сумасшедшем доме был. У меня даже справка есть...

И он полез было за справкой, но Хмеля совсем испугался, и Жмакин милостиво съехал с двух тысяч до пятисот. Пока Хмеля рылся за платяным шкафом, вздыхая и томясь особой, ни с чем не сравнимой тоской скупого человека, навеки расстающегося с собственными деньгами, Жмакин рассказывал ему, как в трамвае заметил у одного "придурка" толстый бумажник и не взял исключительно потому, что сейчас вышел на честную дорогу и хочет во всем подражать своему другу Хмелянскому, чтобы затем впоследствии выйти в большие начальники. Ведь и Хмелянский не всегда будет только грузчиком. И ему "засветит солнце на небосводе", и ему "подадут персональную автомашину".

- Вот, ровно пятьсот! - сказал Хмелянский.

- А там у тебя еще целая куча! - ответил Жмакин. - Ничего себе, хороший ты товарищ, не можешь подкинуть другу пару тысяч для нового, светлого пути! Ты ж меня сам, своей рукой на новые преступления толкаешь... Имей в виду, попадусь - тебя продам, на твою скупость все свалю.

Он болтал всякую чепуху, но взгляд его был таким же ищущим и сосредоточенным, как давеча у Лапшина, он что-то напряженно и трудно обдумывал и не мог окончательно решиться, не мог ухватить какую-то ниточку, веревочку. "Веревку!" - решил он и понял, что действовать будет веревкой, сам, и только потом позвонит, когда дело будет сделано, не наведет, а позвонит и скажет, что "повязал", - вот это будет номер, это будет шик, это будет работа. "Если он меня, конечно, сам первый не кончит, это он умеет, на такие штуки он мастак", - подумал Жмакин о Корнюхе и спросил у Хмели, не найдется ли еще ко всему прочему в придачу кусок хорошей веревки.

- Какой такой веревки? - обиженным голосом спросил Хмелянский. Сидя на краю белоснежной девичьей постели, он платком протирал очки. - Еще веревка теперь, оказывается, нужна...

Но веревка нашлась, не такой у Жмакина был характер, чтобы он душу не вытряс, если ему что понадобилось. Нашлась хорошая, короткая, крепкая, удобная веревка. Жмакин свернул ее кольцом и сунул в карман, потом подмигнул Хмеле и отправился в знакомый подвальчик - выпить и все подробно обдумать. Добродушные старички, упившиеся до того, - что стали совсем тихими, пригласили его за свой столик. Жмакин со скуки сказал им, что работает воспитателем в детдоме.

- И тяпаешь?

- Тем не менее.

- А дети?

- Французские дети все пьют, но исключительно вино, - сказал другой старичок. - И в Грузии пьют с малолетства...

Нет, здесь не подумаешь!

Опять Жмакин побрел по улице, думая на ходу. А когда все продумал и все решительно, как ему казалось, предусмотрел, легко вошел в мраморный с позолотой вестибюль бывшего ресторана, а теперь столовой номер девятнадцать, что в переулке неподалеку от Манежной площади. Ливрейный швейцар отворил ему дверь и низко поклонился.

- А, Балага! - вяло сказал Жмакин, но подал руку и внимательно вгляделся в набрякшее и нечистое лицо старика. - Здорово, Балага!

- Всё ходите-бродите, - почему-то на "вы" сказал тот.

- Хожу-брожу.

- А был слушок, что вас взяли.

- Болел я сильно.

- Резались?

- Ты и это знаешь, старый черт...

- Я все знаю.