Юрий Герман - Один год

• Название: Один год
• Автор: Юрий Герман
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Только? - покачал головой Лапшин.

- Ага, только.

- Все?

- Потом гражданин Дроздов уехали отдохнуть в Симеиз.

- Так это было, Дроздов? - спросил Лапшин.

- Вам виднее! - сипло ответил Мирон.

Иван Михайлович нажал кнопку один раз. Опять Корнюха замигал глазами, словно засыпая. Мирон попросил разрешения взять газету "в виде веера, сказал он, - немножко обмахнуться от этой жарищи".

- Обмахнитесь! - ответил Лапшин.

Бочков, загорелый дочерна (он был из тех ленинградцев, которые все свободное летнее время проводят на маленьком пляже возле Петропавловской крепости), в рубашке апаш, ни дать ни взять никакой не сыщик, а нападающий удачливой сборной футбольной команды, привел степенного, в годах дворника с канала Грибоедова, дом 9-а.

Дворник, неожиданно для Лапшина, Бочкова и Окошкина, учтиво поздоровался за руку сначала с Дроздовым, потом с Корнюхой, потом с остальными. Впрочем, это могло и помочь нормальному течению дальнейших событий...

Бочков сразу же ушел, Окошкин присел на диван. Дворник двумя руками разгладил генеральскую, на два конца, сивую, холеную бороду, сел, закурил предложенную папиросу. С удовольствием даже опознал Дроздова, назвав его "из органов, как же!".

Беседа завязалась спокойная, неторопливая, солидная. Дворник все точно помнил. К Дроздову он оборачивался уважительно, не понимая, разумеется, сути дела, хвалил его за вежливое обращение с этим "жуком Коркиным, на которого пробы негде ставить". Деньги, верно, были изъяты из большой банки жестяной, которая находилась в тайнике под паркетом. Тут они были и пересчитаны. И "в акурат" товарищ из органов их в чемоданчик сложил, а он - дворник Паршин Илья Петрович - "к сему" расписался на бланке. "Все форменно, честь по чести". Насчет Корнюхи он показал тоже хорошо, что "они сейчас, верно, больные, потому что видоизмененные, но нахальства с их стороны и тогда не было, они охраняли квартиру Коркина снаружи, вот как обстояло дело".

Дроздов слушал молча. Глаза его постепенно раскрылись, заблестели желтым светом. Меж морщин пробежала одна улыбочка, другая, потом улыбки пошли подряд. И наконец он сказал, сложив руки на впалом животе, поигрывая пальцами, вытягивая вперед тонкую шею:

- Оно все так, гражданин начальник, и прекрасно все для вас складывается, но за малым дело: за потерпевшим. Вот когда он меня опознает, когда, более того, он сознается в том, что вышеуказанные огромнейшие деньги действительно хранил в тайнике, тогда мое дело битое. А так как ничего подобного никогда не было и вы мне шьете чистую липу, вместе с неизвестным мне этим вот бандитом и подкупленным вами дворником, то я заявляю протест, требую немедленно прокурора, которому надеюсь подчеркнуть все, что о вас думаю. Я старый человек с погибшей жизнью, но издеваться над собой никому никогда не позволю. И делать на моей судьбе карьеру я тоже никому не разрешу...

Ушел он с поднятой головой.

Оставшись один, Лапшин позвонил Бочкову и попросил его зайти. Николай Федорович с порога вгляделся в Лапшина и посоветовал:

- Поехали бы вы, товарищ начальник, на острова, что ли. Нехорошо выглядите. Я и раньше смотрел на вас, ей-богу, отдохните денечек-другой.

Против ожидания Лапшин согласился. Сидел он сбычившись, взгляд у него был напряженный.

- Душно действительно здорово. Я и вправду нынче махну на травку, отдышусь. Ну а ты, Николай Федорович...

- "Текстильтруд", - подхватил Бочков. - Понимаю, Иван Михайлович. У меня уже там ребятки давно разбираются...

- Сам займись. Дело богатое, - сказал Лапшин, - и по твоей натуре...

Глаза у него засмеялись.

- Ты парень такой - деньгу любишь!

- Я большие тысячи люблю, - живо и весело подхватил Бочков. - Мне, Иван Михайлович, лестно с миллионами копошиться. И, знаете, ведь что замечательно в нашей жизни. - Он присел на подлокотник кресла. - Знаете, что? Вот крадет такой Коркин, ну и что? Какая ему надобность, кроме страха? Ну, запрется в комнате, покушает там, допустим... - Бочков помедлил, ему не шло в голову, что особенное может "покушать" Коркин, потом сообразил: - Покушает, допустим, анчоусы в соусе, торт крем-брюле, котлеты четыре порции, а дальше? Для чего он живет? Какой у него при этом смысл? Ну, еще напьется...

Лапшин молчал.

А Бочков вдруг неожиданно, с тоской в голосе, со злобой и даже с отчаянием сказал:

- Не воровали бы, не безобразничали, господи твоя воля, какая бы жизнь у нас открылась, а, Иван Михайлович? Это ж уму непостижимо! Комбинаторы чертовы!

Уходя, он вдруг сконфузился и попросил у Лапшина до получки тридцатку. Иван Михайлович, чему-то улыбаясь, вынул из кармана деньги, а Бочков, краснея, подробно объяснил, что с получкой нынче получилось неладно, он купил Галине ко дню рождения велосипед и немножко неподрассчитал ресурсы.

- Я могу еще дать, - сказал Лапшин, - у меня во! Четыреста рублей полных. Не веришь - посчитай.

Но Николай Федорович не взял.

Лапшин плотно притворил за ним дверь и позвонил Катерине Васильевне.

- Тут вот какое дело, - робея, сказал он, - я что-то приустал нынче малость. Может, махнем к морю? Душно, и солнце припекает. Как у вас в отношении времени?

Катя сказала, что времени у нее сколько угодно и что она "с громадным удовольствием".

- Ну, значит, заметано, - счастливым голосом ответил Иван Михайлович. Пообедаем там в ресторане, все честь по чести. Ждите, я за вами заеду.

Кадникова он постеснялся вызывать и, побрившись у себя в кабинете, натянул белую, свежую гимнастерку, почистил сапоги и вышел из Управления под пекучее, совсем не ленинградское солнце.

В АВГУСТЕ

Давай поехали!

В часовне шел урок.

Никанор Никитич Головин еженедельно по вторникам и пятницам от пяти до семи преподавал всем желающим работникам автобазы теорию автомобильного дела, дабы впоследствии нынешние мойщицы, уборщицы, вахтеры и счетоводы с машинистками могли сами сесть за руль автомобиля. Этот маленький отряд своих учеников Никанор Никитич не очень жаловал за "текучесть" состава и за "верхоглядство", как он выражался. Современный автомобиль представлялся эталоном сконденсированного человеческого гения, старый инженер никогда не уставал восхищаться остроумной простотой устройства того или иного узла автомобильной конструкции, не уставал находить особую, "неповторимую прелесть" в самых разных системах двигателей, в том, как организованы приборы системы смазки, даже процесс карбюрации вызывал в нем чувство гордости за человека, который "такую штуку, черт дери, выдумал".

С совершенно особым жаром рассказывал он разные невеселые притчи, связанные с историей автомобиля, с тем, как бесславно, в глубокой нищете, никем не признанные, гибли талантливейшие конструкторы, не пожелавшие пойти в услужение к автомобильным магнатам. Вся автобаза со слов Никанора Никитича знала печальную повесть о жизни и смерти инженера, построившего прекрасный автомобиль "Линкольн". Несколько таких машин с хромированными собаками на радиаторах порою проносились по Ленинграду, и странно было думать, что человек, построивший этот прекрасный автомобиль, умер в глубокой нищете и гроб его везли на кладбище ребристые, нарочно очень плохие лошади, чтобы все видели, как не надо вступать в конфликт с сильными мира сего, особливо с такими, как Генри Форд.

И сейчас, когда Жмакин вошел в часовню, Никанор Никитич тоже рассказывал о самоубийстве талантливого итальянского конструктора моторов и о том, что секрет этого, по всей вероятности замечательного мотора погиб вместе с изобретателем. Вахтер дядя Веня, всегда сердитая, с поджатыми губами уборщица Еля, мойщицы, счетовод Анна Анфилопиевна, которую звали "Антилоповна", слушали пригорюнившись, потом поднаторевший на международных вопросах кладовщик Лошадный подытожил:

- Я так считаю, товарищ Головин, что в капиталистических странах развитие различных видов транспорта происходит хаотично, на основе конкуренции крупнейших промышленных и транспортных акул. Исключительно в погоне за прибылями и в страхе перед кризисами...

- Да, да, пожалуй, так! - торопливо согласился Головин. Он всегда очень быстро соглашался с Лошадным...

Жмакин немного еще послушал, потом пробрался к себе в алтарь, где теперь стояла его койка, немножко подремал, с полчасика, не больше, проснувшись, взглянул на ходики и опрометью кинулся во двор к Геннадию, который его уже ждал. Дежурный техник, тот самый давний неприятель Жмакина, который всегда расхаживал в желтой кожаной куртке - фамилия его была Цыплухин, - велел взять "девяносто шестьдесят два".

- Так она же бросовая машина! - возразил Геннадий. - На ней нормально заниматься совсем невозможно.

- Вам же ломать? - сказал Цыплухин. - Или вы хотите ломать новую?

И закусил лошадиными зубами свежую папиросу.

- Ладно, пойдем! - сказал Жмакин. - Не расходуй на него свои нервы, Геннадий. Со временем разберемся.