Сидони-Габриель Колетт - Гнездышко

• Название: Гнездышко
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ, орлов и сын
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-318-0

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы и повести, впервые изданные во Франции с 1930 по 1945 годы, знаменитые эссе о дозволенном и недозволенном в любви «Чистое и порочное», а также очерк ее жизни и творчества в последние 25 лет жизни. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– Даже если ты довела его до отчаяния, Коломба? Коломба взглянула на сестру с выражением величественного простодушия.

– Как же он может прийти в отчаяние, если я рядом? Говоря логически, он может отчаяться, только если меня больше рядом не окажется…

– Мне нравится это «логически», – сказала Алиса Коломбе улыбаясь.

Но Эрмина покраснела до корней волос. Более скрытная, чем сёстры, она порой хуже, чем они, умела скрывать свои чувства.

– Вы обе… вы говорите нечто неслыханное! – вскричала она. – Вы лишаете человека права случайно, непреднамеренно упасть в воду!

– Ну разумеется, – сказала Алиса.

– О!.. А ведь этот человек думал о тебе и думает даже после смерти, он позаботился, чтобы обеспечить твоё существование…

– Ну и дальше что? – резко спросила Алиса. – Материальные благодеяния, знаешь ли, для меня… Моё существование – лучше бы он больше думал о своем собственном.

– Ох! Ну, ты… Ты…

Эрмина оторвала от бумажной скатерти длинную ленту и едва слышно произнесла что-то обидное. Коломба и Алиса ждали, чтобы она успокоилась, и их терпение и сдержанность, по-видимому, задели её. Когда она неосторожно вздохнула: «Бедный Мишель!», Алиса взяла её за руку:

– Полегче, малютка. Ты нынче вечером много выпила. Из нас четверых ты одна ничего не понимаешь в вине. Мишель – это моё дело. Даже там, где он сейчас находится. И если я теперь не смогу говорить вам обеим то, что думаю, если я не могу просто позволить себе какую-то неправоту, в силу природной несправедливости или… любви…

Эрмина порывисто высвободила руку и прильнула щекой к руке Алисы:

– Что ты, что ты! Ты можешь! – воскликнула она негромко. – Будь неправой! Будь! Не обращай внимания! Ты же знаешь, я самая младшая!

– Тш-тш-тш, – с упрёком сказала Коломба.

– Не сердись на неё, – попросила Алиса.

С умилением и не меньшей тревогой она ощущала тяжесть горячей щеки на своей руке, а по зелёному с коричневым рукаву, непривычному для неё самой, беспорядочно разметались мягкие белокурые волосы.

– Возьми себя в руки, крошка. Не забывай – здесь ещё присутствует достойный служитель с усами, как у банщика… Пошли, отправляемся на боковую. Коломба, ты сегодня поедешь к Балаби в его заведение?

Коломба ответила на это лишь отрицательным и грустным кивком.

– А ты, Эрмина, пойдёшь ещё куда-нибудь?

– Нет – глухо ответила Эрмина. – Куда мне идти?

– Тогда забросьте меня домой, я оплачу такси. Умираю от усталости.

– Скажи, – спросила Коломба, – тебе кто-нибудь ещё помогает по хозяйству?

– Завтра утром придёт Неспящая.

– А сегодня вечером?

– Сегодня не будет никого.

Они замолкли и собрались уходить, пытаясь скрыть друг от друга общую для всех мысль о пустой квартире, где Алиса должна будет ночевать в одиночестве.

– Скажи, Алиса, – спросила Эрмина, – а ты оставишь себе эту квартиру – я хочу сказать, свою квартиру?

Алиса воздела руки.

– Ты ещё спрашиваешь!.. Да разве я знаю? Нет не оставлю. То есть оставлю – пока, на время. Ладно, помчались, а то я просто засну под столом.

Туманная и тёплая ночь была безветренной и лишённой запахов. В такси Алиса уселась между сёстрами, продела руки под их руки – похожие на свои собственные и такие же красивые. Но со стороны Эрмины к ней прижималось исхудавшее тело, чувствовался острый локоток. «Да что же всё-таки происходит с малюткой Эрминой?»

– Если тебе что-нибудь понадобится, – внезапно сказала Коломба, – звони «Одеон двадцать восемь – двадцать семь».

– Ты что, наконец-то завела у себя телефон? Это великое событие!

– Это не я, – коротко ответила Коломба. – Он стоит в комнате Эрмины.

Ступив на тротуар, все три подняли головы и глянули на окна четвёртого этажа, словно опасаясь увидеть там свет. Подождав, покуда не уедут сёстры, Алиса закрыла за собой тяжёлую дверь. Уже стоя в медленно ползущем и украшенном готическими металлическими завитушками лифте, она в полной мере ощутила владеющий ею страх. Скрежет ключа в замке, скрип паркетных дощечек под ковром при её проходе через переднюю, другие привычные звуки – те же, что сопровождали ночные возвращения Мишеля домой, – ясно свидетельствовали, что хладнокровие покинуло её. Будучи мужественной, она относилась к страху как к своего рода недомоганию и, допуская его, старалась его перебороть. «Надо просто не гасить свет всю ночь», – подумала она.

Уверенным движением она отворила дверь кабинета Мишеля, зажгла все лампы в комнате, вдохнула слабый запах туалетной воды, кожи, табака и книг, от которого к горлу подступило благодатное рыдание, слёзы возвышенной скорби, которые было бы приятно проливать долго. Но в глаза ей бросилась лежащая на бюро пара мужских перчаток из грубой светло-жёлтой кожи, перчаток Мишеля, и, поглядывая искоса на эти жёлтые перчатки, утолщённые и слегка согнутые пальцы которых воспроизводили склад знакомой и живой руки, она покрылась лёгкой испариной. Наклонив голову, она призвала себя к благоразумию и собранности, прислушалась к биению своего сердца, прикидывая, удастся ли ей провести более или менее спокойную ночь. Она уже предвидела неизбежность встречи с пижамой Мишеля, висящей в ванной комнате, и особенно с пустой и накрытой рыжеватым бархатным покрывалом половинкой двухспальной постели, бок о бок с её собственной. С тех пор как она в Крансаке увидела лежащего ничком Мишеля, которому не суждено было встать, она изо всех сил отгоняла от себя видение его постели, постели, не существующей более ни для отдыха, ни для наслаждений.

Гордость и благоразумие заставили её сдержаться, и она осталась стоять посреди кабинета, перед столом, на котором царил порядок, легко поддерживаемый мало пишущими людьми. Посередине – бювар с кожаными уголками, рядом с ним – пресс-папье, красные и синие карандаши, хромированная металлическая линейка. «Линейка, – отметила Алиса. – А на что она? Я никогда не видела здесь линейки… И эта пепельница… Как же я могла допустить, чтобы у него стояла такая пепельница, словно из пивной…» Она попыталась улыбнуться. Но ей стало ясно, что выдержка покинет её. Чёрная чёлка прилипла ко лбу. Пройдя между створок закрытых ставень, в комнату влетело дуновение ветерка, и один из листков бумаги на столе приподнялся…

«Довольно», – подумала Алиса. Капля пота ползла у неё по виску. Усилием воли она изгнала из своего сознания, своего мысленного взора то облако, что рождало видения, и вышла из комнаты, не забыв потушить свет.

Лестница, на которой она зажгла освещение, стала настоящим испытанием для её дрожащих коленей. «Почти дошла… Ещё один этаж… Всё, конец». Перед ней была улица, торопливые прохожие-полуночники, а над головой – затуманенные звёзды… Чувствуя себя разбитой, она улыбалась и машинально взывала: «Гнёздышко… Родное гнёздышко…»

На лестничной площадке у родной квартиры она услышала голос Коломбы, перекликающейся с Эрминой, и тихонько постучала условленным стуком. Коломба воскликнула: «Ну ты подумай!» и отворила. Она была облачена в пижаму папаши Эд, а её влажные волосы, зачёсанные щёткой назад, обнажали лоб, более белый, чем всё остальное лицо.

– Входи, мой птенчик. Вернулась? Что случилось? Поникшее лицо Алисы исказилось от подступивших слёз.

– Я боялась быть одной, – призналась она без всякого стеснения. – А где спит младшая?

– В спальне. На настоящей постели. А я осталась в гнёздышке.

Алиса смотрела на широкий диван, небрежно застеленный простынёй, на ложбинку посередине, на вечерние газеты, лежащие поверх служащего одеялом пледа, и на лампу на рояле, прикрытую на ночь фунтиком из синей бумаги…

Полчаса спустя она покоилась в полудрёме, как обычно любят отдыхать животные. Когда Коломба легла рядом, Алиса не просыпаясь выпрямила согнутую руку. Она смутно чувствовала, как её длинная, чуть поджатая в колене нога легла, точно следуя изгибу такой же ноги рядом. Рука приподнялась, как бы ощупывая воздух, и опустилась на грудь, прикрывая её. Губы Коломбы наугад поцеловали краешек уха, прямые волосы Алисы, она прошептала: «Тихонечко, тихонечко», отгоняя дурные сновидения, и затихла до утра.

– Белый цикорий! Чудесный дикий цикорий!.. – распевал голос на улице. Алиса прислушивалась, не веря своим ушам. Одна половина её существа бодрствовала, а другая не могла пробудиться ото сна.

«Белый цикорий!.. Это слишком хорошо. Я сплю… – грезила Алиса. – А может быть, сейчас мне двадцать шесть лет и сегодня вечером у меня с Мишелем свидание в маленьком театре "Гревен"».

Арпеджио на рояле и последовавший за ним речитатив – вступление к «Шахерезаде» – привычно разбудили её. Она лежала одна в ложбинке родного гнёздышка под большим окном мастерской, задёрнутым зелёной занавеской. Сливаясь с роялем благодаря прижатой к нему спинке дивана, она, как и в прежние времена, впитывала в себя музыку, вибрациями сообщающуюся её пояснице, бёдрам, наполненному воздухом пространству её лёгких. Она ощутила такую наполненность звуком, что прогнала от себя остатки сна и простёрла руки к зелёному дневному свету, к мелодии, к музыкантше, к своим прежним двадцати шести годам…