Антон Дельвиг - Полное собрание стихотворений

• Название: Полное собрание стихотворений
• Автор: Антон Дельвиг
• Жанр: Поэзия

В истории русской литературы Дельвиг известен прежде всего как лицейский товарищ, задушевный друг и литературный спутник Пушкина, якобы всецело находившийся под его влиянием. Между тем такое представление о Дельвиге приходится признать недостаточным: он был хотя и не очень крупным, но талантливым и самобытным поэтом и старался идти самостоятельным творческим путем.

---

Июль 1827, Ревель

Идиллия

Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов,
Первые чувства познали любви и, полные счастья,
Острым кремнем на коре сих дерев имена начертали:
Титир — Зои, а Титира — Зоя, богу Эроту
Шумных свидетелей страсти своей посвятивши. Под старость
К двум заветным платанам они прибрели и видят
Чудо: пни их, друг к другу склонясь, именами срослися.
Нимфы дерев сих, тайною силой имен сочетавшись,
Ныне в древе двойном вожделеньем на путника веют;
Ныне в тени их могила, в могиле той Титир и Зоя.

1827

«Хвостова кипа тут лежала»

Хвостова кипа тут лежала,
А Беранже не уцелел!
За то его собака съела,
Что в песнях он собаку съел!

1827

«Друг Пушкин, хочешь ли отведать»

Друг Пушкин, хочешь ли отведать
Дурного масла, яйц гнилых?
Так приходи со мной обедать
Сегодня у своих родных.

Между 1827 и 1831  

«Я в Курске, милые друзья»

Я в Курске, милые друзья,
И в Полтарацкого таверне
Живее вспоминаю я
О деве Лизе, даме Керне!

1828  

Хор для выпуска воспитаниц харьковского института

Т р и   и л и   ч е т ы р е г о л о с а
Подруги, скорбное прощанье
И нам досталось на удел!
Как сновиденье, как мечтанье
Златой наш возраст пролетел!
Простите... Жизненное море
Уже принять готово нас;
На нем что встретим? Счастье ль, горе? -
Еще судьбы безмолвен глас!
О д и н г о л о с
Но не безмолвен голос сердца!
Он громко мне благовестит:
Кто здесь призрел меня, младенца,
Меня и там приосенит.
И наша матерь, наше счастье,
Отрада стороны родной,
Нам будет в жизненно ненастье
Путеводительной звездой.
Х о р
Свети, свети, звезда России,
Свети бескровных благодать!
Пусть долго с именем Марии
Мы будем радость сочетать.
А ты, святое провиденье,
Внемли молению детей:
Она всех бедных утешенье,
За их воздателем будь ей!

1828  

В альбом Е. П. Щербининой

(В день ее рождения)

Как в день рождения (хоть это вам забавно)
Я вас спешу поздравить, подарить!
Для сердца моего вы родились недавно,
Но вечно будите в нем жить.

1828

Конец золотого века (Идилия)

П у т е ш е с т в е н н и к
Нет, не в Аркадии я! Пастуха заунывную песню
Слышать бы должно в Египте иль в Азии Средней, где рабство
Грустною песней привыкло существенность тяжкую тешить.
Нет, я не в области Реи! о боги веселья и счастья!
Может ли в сердце, исполненном вами, найтися начало
Звуку единому скорби мятежной, крику напасти?
Где же и как ты, аркадский пастух, воспевать научился
Песню, противную вашим богам, посылающим радость?
П а с т у х
Песню, противную нашим богам! Путешественник, прав ты!
Точно, мы счастливы были, и боги любили счастливых:
Я еще помню одно светлое время! но счастье
(После узнали мы) гость на земле, а не житель обычный.
Песню же эту я выучил здесь, а с нею впервые
Мы услыхали и голос несчастья и, бедные дети,
Думали мы, от него земля развалится и солнце,
Светлое солнце погаснет! Так первое горе ужасно!
П у т е ш е с т в е н н и к
Боги, так вот где последнее счастье у смертных гостило!
Здесь его след не пропал еще. Старец, пастух сей печальный,
Был на проводах гостя, которого тщетно искал я
В дивной Колхиде, в странах атлантидов, гипербореев,
Даже у края земли, где обильное розами лето
Кратче зимы африканской, где солнце с весною проглянет,
Сном непробудным, в звериных укрывшись мехах, засыпают.
Чем же, скажи мне, пастух, вы прогневали бога Зевеса?
Горе раздел услаждает; поведай мне горькую повесть
Песни твоей заунывной! Несчастье меня научило
Живо несчастью других сострадать! Жестокие люди
С детства гонят меня далеко от родимого града.
П а с т у х
Вечная ночь поглотила города! Из вашего града
Вышла беда и на нашу Аркадию! сядем,
Здесь, на сем береге, против платана, которого ветви
Долго тенью кроют реку и до нас досягают. -
Слушай же, песня моя тебе показалась унылой?
П у т е ш е с т в е н н и к
Грустной, как ночь!
П а с т у х
А ее Амарилла прекрасная пела.
Юноша, к нам приходивший из города, эту песню
Выучил петь Амариллу, и мы, незнакомые с горем,
Звукам незнаемым весело, сладко внимали. И кто бы
Сладко и весело ей не внимал? Амарилла, пастушка
Пышноволосая, стройная, счастье родителей старых,
Радость подружек, любовь пастухов, была удивленье,
Редкое Зевса творенье, чудная дева, которой
Зависть не смела коснуться и злобно, зажмурясь, бежала.
Сами пастушки с ней не ровнялись и ей уступали
Первое место с прекраснейшим юношей в плясках вечерних.
Но хариты-богини живут с красотой неразлучно,
И Амарилла всегда отклонялась от чести излишней.
Скромность взамен предподчтенья любовь ото всех получала.
Старцы от радости плакали ею любуясь, покорно
Юноши ждали, кого Амарилла сердцем заметит?
Кто из прекрасных младых пастухов назовется счастливцем?
Выбор упал не на них! Клянусь богом Эротом,
Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий,
Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка.
Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньи
Даже думали, глядя на них: «Вот Арей и Киприда
Ходят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем,
В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади,
Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она же
В легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье,
Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным».
Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен,
Что в городах и образ прекрасный, и клятвы преступны.
Я был младенцем тогда. Бывало, обнявшись руками
Белые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я,
Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвы
Всеми богами: любить Амариллу одну и с нею
Жить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах.
Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнам
Гамадриады присутственны были. Но что ж? и весны он
С нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простое
Черной измены не умело. Его Амарилла
День, другой, и третий ждет — все напрасно! О всем ей
Грустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли,
Как Адон'иса, его растерзал; не ранен ли в споре
Он за игру, всех ловче тяжелые круги метая?
«В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!»
Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами:
«В город к нему побежим, мой младенец!» И сильно схватила
Руку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали.
Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред нами
Каменный, многообразный, с садами, столпами открылся;
Так облака перед завтрашней бурей на небе вечернем
Разные виды с отливами красок чудесных приемлют.
Дива такого я не видывал! Но удивленью
Было не время. Мы в город вбежали, и громкое пенье
Нас поразило — мы стали. Видим: толпой перед нами
Стройные жены проходят в белых как снег покрывалах.
Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновой
Женщины чинно за ними несут. А младые рабыни
Резвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие,
Около блещут очами лукавыми в пляске веселой,
Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головою кудрявой
Длинную вазу несет и под песню тарелками плещет.
Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали!
Стройные жены вели из купальни младую супругу
Злого Мелетия. — Сгибли желанья, исчезли надежды!
Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись,
Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья!
Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной
(Страшно и ныне воспомнить),что более нет Амариллы -
Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,
Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.
Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:
Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось
Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.
Вот вскочила, вот побежала из города, будто
Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!
Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!
Нет... Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,
Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,
Где для священных венков и цветник разведен благовонный
(Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла,
С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.
Зевс милосердный! с визгом каким и с какою улыбкой
В роще сей песню она выводила! сколько с корнями
Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!
Скоро страшный наряд изготовила. Целые ветви,
Розами пышно облитые, словно роги, торчали
Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;
Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям
Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.
Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини,
К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?
Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых
Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя.
Смолкла — и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом
Грустным стала просить удивленную матерь: «Родная,
Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастл'ива, счастл'ива!»
Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.
«Разве была ты когда несчастл'ива, дитя дорогое?» -
Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.
«Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдут
Стройные жены, резвые девы навстречу невесте!
Там, где он молвил впервые «люблю» Амарилле-пастушке,
Там из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:
Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы!
Пойте: Гимен, Гименей! И ведите невесту в купальню.
Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!»
Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,
Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.
Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец
Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой,
То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,
Слезный источник — ныне ж, тихо склоняся друг к другу,
Сном последним заснули они. Амарилла запела,
Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,
К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,
Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались
С нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.
Но — наряд ее, голос и взгляд... Пастухи и пастушки
Робко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.
Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,
Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,
Мрачным туманом подернулись? Вечно зеленые сени,
Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.
Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видеть
Снова веселья! Если б и Рея с милостью прежней
К нам возвратилась, все было б напрасно! Веселье и счастье
Схожи с первой любовью. Смертный единожды в жизни
Может упиться их полною, девственной сладостью! Знал ты
Счастье, любовь и веселье? Так понял и смолкнем об оном.
Страшно поющая дева стояла уже у платана,
Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежно
Древо свое украшала. Когда же нагнулася с брега,
Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочной
Эту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,
Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетела
В волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалея
Юной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,
Кругом широким поверхность воды обхватив, не давало
Ей утонуть? Не знаю, но долго, подобно Наяде,
Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,
Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,
Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.
Грустную песню свою не окончив — она потонула.
Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!
В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели
В мире их нет и от нас от последних их позвали боги!

Примечание: