И. Бестужев-Лада - Социальное прогнозирование

• Название: Социальное прогнозирование
• Автор: И. Бестужев-Лада
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2002
• ISBN: ISBN 5-93134-152– 8

---

РЕЛИГИОЗНЫЕ, УТОПИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКО‑ИСТОРИЧЕСКИЕ КОРНИ ТЕОРИИ ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

Формирование представлений о будущем находилось в тесной связи с эволюцией первобытной мифологии от примитивных ми­фов‑сказок, фантастически истолковывавших наиболее простые явления природы, к мифам, объясняющим установление родовых нра­вов и обычаев, затем происхождение людей и мира в целом, а также судьбу умерших. На этой основе сформировались самые древние из существующих – религиозные концепции будущего.

Помимо сравнительно примитивных концепций такого плана, которые либо не дожили до наших дней, либо не имеют значительно­го распространения, выделяются две, связанные с существующими мировыми религиями:

а) сложившаяся в I тысячелетии до н.э. и более развитая индуистско‑буддистско‑джайнистская концепция, согласно ко­торой история представляется в виде постоянной смены цик­лов регресса (охватывающих миллионы лет) – от «золотого века» к «концу света», затем «сотворения нового мира», вновь регресса и т.д. без конца. Счастливое будущее с таких пози­ций видится в том, чтобы «добродетельным поведением» из­бавиться от бесконечных «перевоплощений» души после смер­ти, от этого вечного «коловращения» мироздания и попасть в «нирвану» – качественно иное состояние, при котором от­сутствуют и желания, и страдания. Такие взгляды характерны для современной религиозной идеологии в обширном регионе Юго‑Восточной Азии, и с ними приходится сталкиваться на международ­ных конференциях или в «литературе о будущем» стран указанного региона;

б) сложившаяся в I тысячелетии до н.э. – I тысячелетии н.э. и менее развитая иудаистско‑христианско‑исламская кон­цепция, согласно которой «история будущего» представляет­ся в виде прихода «спасителя‑мессии», установления «царства божия», наступления «конца света», «Страшного суда», нако­нец, опять‑таки перехода в качественно новое состояние, «вечного блаженства» для праведников и «вечных мук» для греш­ников. С такими взглядами также приходится сталкиваться на конференциях и в литературе, причем, если это касается христианства, их пропаганда становится все активнее, поскольку час­тью верующих в очередной раз ожидается «конец света».

Со времен завершения своего формирования тысячу и более лет назад религиозная эсхатология (учение о «конце света») не дала ничего существенно нового. Однако было бы ошибкой на этом ос­новании недооценивать значение религиозных концепций будуще­го. Религиозно‑философская мысль древних выработала целый комплекс идей, доживших до наших дней: идеи «воздаяния» в загробном мире сообразно поведению человека при жизни, провиденциализ­ма (божественного провидения, целенаправленно определяющего ход событий независимо от воли человека), мессианизма (упования на приход «спасителя‑мессии», который радикально изменит к луч­шему существующие порядки) и т.д. Религиозные концепции буду­щего сыграли важную роль в социальной борьбе минувших тысяче­летий. Они оказали сильнейшее влияние на эволюцию утопизма и разнообразной философии истории. Без них трудно понять особен­ности некоторых течений современной футурологии.

В I тысячелетии до н.э. следом за религиозными концепциями будущего и в тесной связи с ними стали развиваться утопические концепции. Они отличались от религиозных тем, что «иное буду­щее» человечества определялось не сверхъестественными силами, а самими людьми, их разумом и действиями. В историко‑социологическом смысле утопия определяется как произвольное представ­ление о желаемом будущем человечества, уже не связанное непос­редственно с провиденциализмом, но еще не основанное на науч­ном понимании закономерностей развития природы и общества. Объективно утопические концепции являются чисто умозритель­ными благими пожеланиями, надуманными искусственными конструкциями, оказывающимися в непримиримом противоречии с действительностью (что обычно и вызывает неминуемый крах уто­пий при попытках их реализации).

Большая часть утопий посвящена проблемам будущего обще­ства и относится к разряду социальных. Но некоторые из них затра­гивают проблемы науки, техники, технических вопросов градостро­ительства, здравоохранения и т.д., лишь косвенно касаясь социаль­ной стороны дела.

В зародышевой, примитивной форме такие «технические» уто­пии встречаются еще в древности, но становятся заметным явлени­ем в средние века (например, утопия Р. Бэкона, XIII в.) и получают развитие в новое, а особенно в новейшее время. Чаще, впрочем, встречаются социально‑технические утопии, в которых учитывают­ся некоторые социальные аспекты технических нововведений (наи­более яркий пример – утопия Ф. Бэкона, XVII в.). Существуют так­же пацифистские утопии. Наконец, особый тип составляют антиуто­пии, рисующие произвольные картины нежелаемого будущего Зем­ли и человечества.

В основу классификации социальных утопий целесообразно, на наш взгляд, положить не те или иные формы утопических произве­дений, как это нередко делается, а основной принцип: какой именно социальный строй фактически изображается в данной утопии? С этой точки зрения социальные утопии разделяются на общинные, рабовладельческие, феодальные, буржуазные и социалистические, идеализирующие соответствующий строй. Каждый тип подразделя­ется на подтипы: второго, третьего и так далее порядка. Например, социалистические утопии распадаются на собственно социалисти­ческие (провозглашающие принцип «каждому по труду») и комму­нистические («каждому по потребностям»). При этом, естественно, перечисленные типы утопий носят конкретно‑исторический харак­тер, т.е., как будет показано ниже, могут рассматриваться лишь в рам­ках определенной исторической эпохи.

Было бы неправильным относить к утопиям только так называемые государственные романы или социально‑полити­ческие трактаты. Элементы того, что составляет суть утопии, встречаются в самых разнообразных произведениях. Это де­лает целесообразным применение понятия «утопизм» как уто­пического подхода к проблемам настоящего и будущего. В таком плане история утопической мысли предстает не просто как ряд произведений, а как процесс эволюции утопизма.

Первые представления о лучшем будущем не в «ином мире», а на Земле, первые утопии возникли во второй половине I ты­сячелетия до н.э. в Древней Греции и в Китае, где уровень фи­лософской мысли был относительно высок, а религия не по­давляла ее так сильно, как в Египте, Персии, Индии. Воп­реки утверждениям ряда историков, буржуазных и тем более социалистических утопий тогда еще не появлялось. Утопии но­сили характер либо идеализации родового строя (Лао‑цзы, Мо‑цзы, Эвгемер, Ямбул), либо «рационализации» рабовладения (Конфуций, Платон), а позднее – феодализма (Шан Ян и др.).

Второй этап охватывает эпоху средневековья. Засилье ре­лигиозной идеологии в течение почти полутора тысячелетий сделало немыслимым появление значительных утопий. Неко­торый подъем наблюдался в XI—XIII вв. только на Ближнем и Среднем Востоке (аль‑Фараби, Ибн‑Баджа, Ибн‑Туфайль, Низами и др.). Однако последовавший затем упадок продол­жался здесь до середины XIX – начала XX в. До той же поры почти не прогрессировал утопизм в Китае, Индии и других странах Азии.

Третий этап связан с эпохами Возрождения и Просвеще­ния (XVI – первая треть XVIII в.: условно от «Утопии» Мора до «Завещания» Мелье и «Философских писем» Вольтера). В это время рабовладельческие утопии исчезают, а феодальные отходят на второй план, уступая место буржуазным и особен­но социалистическим (Мор, Кампанелла и др.). Утопизм на­ряду с религиозными концепциями будущего становится иде­ологией буржуазных революций XVI—XVII вв. В нем впер­вые ставится проблема связи между социальным и научно‑тех­ническим прогрессом (Ф. Бэкон).

Четвертый этап охватывает остальные две трети XVIII в. (условно от Мелье до Бабёфа). Он отличается от предыдуще­го резким разрывом с религией и эсхатологией, использова­нием достижений западноевропейской философии нового вре­мени (Ф. Бэкон, Гоббс, Декарт, Спиноза, Локк и др.), тесной связью с идеологией просветительства (Вольтер, Руссо, Мон­тескье, Гольбах, Гельвеции, Дидро, Лессинг, Гёте, Шиллер, Джефферсон, Франклин, Новиков, Радищев и др.), а также более четким характером конкретных программ политической борьбы. Последнее относится не только к утопиям Морелли и Мабли, но и в особенности к утопиям Великой французской революции (Бабёф и др.). Даже «общинная» по форме утопия Руссо объективно приобрела в этих условиях характер мелко­буржуазной эгалитаристской утопии. Вновь растет число фео­дальных утопий (Новалис, Щербатов), но сохраняется и усили­вается преобладание буржуазных и особенно социалистических.

Пятый этап приходится в основном на первую половину XIX в. (от Сен‑Симона, Фурье и Оуэна до Л. Блана и Кабе, Дезами и Вейтлинга, а в России – до Герцена и Чернышевс­кого включительно). К его отличительным чертам относятся: попытки критического осмысления опыта Великой французс­кой революции, в ходе которой несостоятельность утопизма проявилась особенно наглядно; стремление связать утопизм с пролетарским движением (отсюда – разнообразные типы «со­циализма», перечисленные К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Ма­нифесте Коммунистической партии»); попытки использовать не только идеологию просветительства, но и классическую философию (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель), а также класси­ческую буржуазную политическую экономию (Смит, Рикардо, Сисмонди и др.) – попытки, которые не увенчались и не могли увенчаться успехом.