Мартин Эмис - Информация

• Название: Информация
• Автор: Мартин Эмис
• Издательство: «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-868-8

Знаменитый автор «Денег» и «Успеха», «Лондонских полей» и «Стрелы времени» снова вступает на набоковскую территорию: «Информация» — это комедия ошибок, скрещенная с трагедией мстителя; это, по мнению критиков, лучший роман о литературной зависти после «Бледного огня».

Писатель-неудачник Ричард Талл мучительно завидует своему давнему приятелю Гвину Барри, чей роман «Амелиор» вдруг протаранил списки бестселлеров и превратил имя Гвина в международный бренд. По мере того как «Амелиор» завоевывает все новые рынки, а Гвин — почет и славу, зависть Ричарда переплавляется в качественно иное чувство. Теперь он готов поставить на карту все, чтобы уничтожить автора «Амелиора» в том или ином смысле…

---

Ричард проиграл ноль — три.

Они поужинали в столовой при свечах копченой лососиной, перепелиными яйцами и креветками в горшочках, приготовленными или вынутыми из упаковки Памелой. Ричард, которого на этой стадии уже мало чем можно было поразить, был тем не менее поражен поведением Памелы. Оно просто не могло не поражать. За Ричардом Памела ухаживала сердечно; за Гвином — с мелодраматической бесцеремонностью.

— Что с ней такое? Я хочу сказать, кроме того, что она твоя подружка. Что-то не так?

— Да нет. Просто у нас с Деми в последние дни прекрасные отношения. И Одра Кристенберри в городе. — Где-то хлопнула дверь. Гвин швырнул салфетку на стол. — Думаю, мне лучше пойти и разобраться с этим.

Разбирательство заняло сорок пять минут. Ричард в это время пил и курил. Руки его были заняты: одна — бокалом, а другая — сигаретой. Когда Гвин снова появился в дверях столовой и кивнул, приглашая следовать за ним, Ричард сказал как нечто само собой разумеющееся:

— А что с этим делать? — Он развел руками над столом. Он имел в виду грязные тарелки, объедки, беспорядок…

— Памела все уберет.

Но, прежде чем этим заняться, Памела подала им кофе и бренди в восьмиугольную библиотеку (где они собирались играть в шахматы) — и задержалась, чтобы взбить для Гвина подушки и помочь ему прикурить сигару. Все это она проделала с таинственным и благоговейным выражением лица. Ричард не мог отвести глаз от шахматных фигур. От этих божественно тяжелых фигур. Даже пешки чутко откликались на силу земного тяготения — вы могли физически ощутить их связь с центром Земли.

Дверь закрылась. Они остались одни. Гвин сказал:

— Отрочество лучше всего. Хорошо, что я так поздно вышел из этого возраста. Это вершина жизни. Помнишь, как мы были сексуально одиноки? Лежишь один в постели и думаешь: господи, на свете, наверное, миллионы женщин, которые чувствуют то же, что и я. Они так же сексуально одиноки. Ничего на самом деле не меняется. Даже у Толстого были такие мысли. Время старит только тело. А в голове все остается по-прежнему. Ты, как раньше, стоишь у окна и смотришь, как они все проходят мимо. Мне по-прежнему пятнадцать. Конечно, есть разница. Они уже не там. Они здесь. Или их номера в памяти моего мобильника. Одра Кристенберри. Гэл Апланальп. Да, кстати, я перешел к Мерседес Соройя. Ты был прав. Клиенты у Гэл — брр! Романы, написанные кутюрье. Романы чемпионок по синхронному плаванию. А Мерседес. Ах, дружище. В таких глазах можно утонуть. И вот еще что: ну-ка, угадай. Гэл была от тебя без ума, тогда, давно. Когда мы были детьми. Знаешь, мне действительно повезло, что я женился на католичке. Они никогда тебя не бросят. Ага. Е-четыре. Постой. J'adoube.

— Сдаюсь, — вздохнул Ричард второй раз за последние полчаса.

Он сидел, все так же глядя на доску. Не то чтобы Гвин сделал что-нибудь особенное. Просто в шахматах все складывалось так же, как и везде.

Последняя попытка.

— Помнишь ту странную малышку, которую я как-то привозил к тебе — Белладонну? — Ричард помолчал, опустив голову. — Что у вас было?

— Могу рассказать, если хочешь.

— Естественно. — Он помолчал. — Ты ее трахнул, да?

— Ты что, спятил? Или ты думаешь, что я спятил? С какой-то черномазой? Я ведь весь на виду. Чтобы она потом за десять шиллингов позвонила из автомата и сообщила в «Рейтер», что я ее изнасиловал или что она от меня беременна? Очень нужно. Не говоря уже о том, что можно какую-нибудь заразу подцепить.

В целом Ричард остался доволен собой. Разочарование оказалось не таким уж болезненным и сильным.

— Ты что! — возмутился Гвин.

— И все-таки?

— Нет. Я просто позволил ей сделать мне минет.

Лицо Гвина было открытым и торжественным: лицо человека, который жаждет изложить информацию во всех подробностях.

— Сначала она разделась и немного потанцевала, — начал Гвин. — А потом спросила, что мне больше всего нравится. Я ответил. Это было очень забавно. Знаешь, что хорошо, когда они это делают, — они волей-неволей молчат. Но не эта. Она вынимала его каждые десять секунд, чтобы что-нибудь сказать. Про меня на телевидении. Про себя на телевидении. И держала его как микрофон. Просто блеск, потому что это длилось два часа. Чего только она не вытворяла. Спорю, ты думаешь вставить это в свою статью. Но ты этого не сделаешь. Нет.

— Про Белладонну — нет. Не уверен, но мне кажется… Ядовитый паслен. Думаю, она нарвалась.

— Да? — Гвин задумался. — Ничего удивительного. Целыми днями делать то, что кому-то нравится.

…Глядя на расстановку белых фигур — они выстроились полукругом, словно очерчивая линию волос, — на плывущие в млечно-белой дымке квадраты, Ричард подумал, что доска напоминает ему картинку из телевизора: скрытое смазанными квадратиками лицо какого-нибудь преступника, детоубийцы или чокнутого — лицо Стива Кузенса. Как и в первой игре, позиция была далека от завершения. Просто в шахматах все складывалось так же, как и везде.

— Уже поздно.

Они оба встали. Неожиданно — Ричард даже вздрогнул — Гвин повернулся и схватил его за плечи. Что это означало? Рецидив отрочества?

— Но ты-то ее не трахал, нет? — спросил он с выражением безыскусной тревоги на лице.

— Кого? Нет.

И они оба склонились над шахматной доской.

— Я тронут… — сказал Ричард. — Это странно. Что бы ни происходило, мы уравновешиваем друг друга. Мы как Хенчард и Фарфри из «Мэра Кастербриджа» Томаса Гарди. Ты часть меня, я — часть тебя.

— Знаешь, что я тебе скажу? Я понял, что ты имеешь в виду. И с этим я никак не могу согласиться.

Указав на расставленные на доске фигуры, Ричард сказал:

— Это блеф. — Собственно, он имел в виду весь день. — Я еще вернусь, и в следующий раз я тебя сделаю.

— Я так не думаю. Следующего раза просто не будет. Теперь мы квиты. Это конец.

_____

Ричард шел домой пешком. Подходя к Кэлчок-стрит, он посмотрел на небо. Две из полудюжины звезд, которые все еще светят над Лондоном (довольно крупные или близкие), светились, но в окнах его квартиры света не было. Ричард поднялся по лестнице, прошел мимо велосипедов. На кухне он выпил один за другим стакан воды, стакан молока и стакан сладкого вермута. Высунув голову в окно кабинета, выкурил последнюю на сегодня сигарету. Потом сел и прислушался: никакого шума, причину которого можно было бы установить. Но из квартиры доносились негромкие звуки.

Ричард вышел в коридор… Ничего. Просто мальчишки. Он слышал, как они ворочаются и перешептываются — там, у себя. А это было плохо: Марко был болен. Ричард вошел в спальню близнецов и сказал, что уже очень поздно. Они потребовали от него сказку — из тех новых сказок, которые он начал им рассказывать, не подумав хорошенько. Это были сказки о близнецах, которые в этих сказках неизменно отличались изобретательностью и храбростью. Ричард чувствовал беспокойство, рассказывая эти сказки (Мариус вдруг понял. Это был Марко…). А мальчики лежали в своих кроватях, стискивая детские кулачки и глядя в потолок одурманенными глазами. Никаких сказок, сказал Ричард. Но все же он рассказал им одну. В ней они отважно спасали папу — спасали и выхаживали, залечивая его раны.

Ричард прислонился к холодной наружной стене у оконной рамы. И подумал: Лунный человек год от года выглядит моложе. Раньше его лицо напоминало комическую маску: лицо клоуна. Но это было давно. Теперь вид у него самый обычный, как у любого нашего современника. Я знаю таких людей — круглощеких, бледных, лысых. Он похож на меня. Раньше его лицо улыбалось. Теперь оно умоляет. Он недоволен своим видом. Когда я состарюсь, он будет надувать губы и пускать слюни. Лунный человек станет похож на младенца — на бога младенцев.

Зачем эти машины? Зачем эти звезды? Зачем фунты и пенсы? Зачем туманы, зачем облака? Зачем холод и золото, зачем прах и ржа? Зачем бродяги и зачем вампирши, герцоги и вышибалы, драки и секс? Зачем самолеты, поезда, работа? Зачем презренный металл? Зачем время? Зачем грязь под ногами? Зачем огонь?

Сейчас я встану… Сейчас я встану, возьму чемодан и пойду в телефонную будку. И позвоню оттуда. Вот только кому? Бальфуру? Р. Ч. Сквайерсу? Киту Хорриджу? Гвину, своему самому старинному — единственному — другу: впрочем, Гвин никогда не входил в число кандидатов. И уже не войдет. Ричард понял, что этот ряд всегда замыкала Энстис (ждущая его в своем городском гнезде — пыльном и заваленном безделушками, где никогда не появится птенца), но Энстис уже не было в живых.

Ричард отвернулся от окна. Близнецы спали. Даже больше, чем просто спали. Их тела были похожи на тела павших на поле битвы, неподвижные, брошенные. Они тоже были похожи на мертвых… Ричарду не хотелось рассказывать им эти сказки о них самих. От них один вред. Эти сказки напомнили Ричарду порнографию.