Юрий Гончаров - Последняя жатва

• Название: Последняя жатва
• Автор: Юрий Гончаров
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Юрий Даниилович Гончаров широко известен повестями и рассказами о Великой Отечественной войне. «Повесть о ровеснике», «Дезертир», «Неудача», «Трое с винтовкой», «Сто холодных ночей», «Нужный человек», «В сорок первом» и другие произведения писателя заняли прочное место в нашей советской литературе о войне. В них запечатлена историческая память народа о беспримерном мужестве и великом подвиге.

Повесть «Последняя жатва» написана Ю.Гончаровым с нравственной позиции сегодняшнего дня и является своеобразным призывом к совести потомков – в заботах мирного времени не забывать о том, какой ценой была добыта наша Победа.

«… Василий Федорович доехал до края пахоты, посмотрел на отвесный срез почвы: глубоко ли берут плуги. Он невольно залюбовался жирной, густой чернотой земли, под верхней сухой коркой сохранившей рассыпчатую рыхлость. Земля всегда была интересна, притягательна для Василия Федоровича, даже как-то вкусна ему, его глазам и чувствам. Совсем по-крестьянски, как делали его отец и дед, а до них, наверно, незнаемые им предки, Василий Федорович любил брать комья и разминать в ладонях, чувствовать совсем живое их тепло, улавливать пахучее их дыхание, снова и снова, как всю свою жизнь, восторженно и преклоненно думать – какое это богатство, вот эта простая, нехитрая с виду земля, как выше оно всех придуманных людьми сокровищ, потому что оно истинное, безусловное и ничем не заменимое: лишь пока она есть, земля, пока она жива, родит и кормит, живет и будет жить и сам человек…»

---

С Василием Федоровичем, председателем «Силы», у редактора много лет были неизменно хорошие, добрые отношения, но месяца два назад они, как говорится, «поцапались», и с тех пор, когда встречались, хотя и здоровались, и разговаривали, но – холодновато, натянуто, без прежней дружеской близости. Поводом послужила колонка «На контроле – производство молока», которая появлялась в газете из номера в номер. Весной из-за трудностей с кормами районное животноводство сбавило свои цифры, и колонке решили придать более острую, «действенную» форму: разделили ее на два столбца – «Идут впереди» и «Позорно отстают».

С молоком в «Силе» последние годы обстояло неплохо – и приличные надои на каждую корову, и высокая цифра ежедневной сдачи на государственный заготовительный пункт. Василий Федорович строил широкие планы на будущее, и прежде всего – улучшить породность стада. А то что же это за производительность, всего по полторы-две тысячи литров молока в год от коровы. Три, четыре, пять тысяч – вот какие должны быть надои. Неужели так уж хитро достичь таких цифр? К нынешнему лету, чтоб по первому же теплу вывести скот на пастбище, иметь солидный запас сочных зеленых кормов, Василий Федорович засеял травой большие площади. Но сухая весна перечеркнула его расчеты и ожидания. Выгонять на пастбища скот было бессмысленно, ничего не мог он там защипнуть. Дойное стадо тянуло на зимних запасах – на запаренной соломе, остатках силоса. Скот стал заметно худеть, надои неудержимо покатились вниз, и в один из дней Василий Федорович увидел свой колхоз в графе «Позорно отстают». За просто «Отстают» он бы не обиделся, это было действительно так, он сам с сокрушенным сердцем подписывал для райкома и райсельхозуправления эти невеселые ежедневные сводки. Но – «позорно»!

Скакунову, редактору, лучше было бы в этот день объехать «Силу» стороной, но он, не предвидя, что его ожидает, завернул на своем «козле» в Бобылевку.

Василий Федорович стоял с колхозниками у правления. Кормодобывающая бригада отправлялась на машинах в соседний район, на Битюг, подкосить там хоть сколько-нибудь травы среди приречных кустарников и на лужках местного лесхоза, – выпросил Василий Федорович эту подмогу «Силе»; колхозные машины должны были вот-вот подойти, и он давал последние указания людям.

Завидев подъезжающего редактора, он тут же отделился от толпы и пошел на Скакунова – не к нему пошел, а на него, именно так, рослый, отяжеленно-грузный от своей сердечной болезни, с отечными голубоватыми подпухлостями под плазами, шаркая по пыли войлочными тапочками.

– Что ж это вы нас срамить вздумали, позор на нас возводить? – не здороваясь, заговорил он с нешуточной обидой. – За что позор? Позор – если человек лодырь, бездельник, пьянчуга… А доярки наши затемно каждое утро встают. Семей своих не видят. Подоят – и не домой, к детишкам, а с косами, серпами по ложкам, яркам, – хоть щепоть свежей травы сыскать, коровушкам своим подкинуть. За это им – позор? Это беда, стихийное бедствие, вот оно – солнце, – ткнул он ввысь рукой, – жжет, как в аду, и ему не прикажешь… Вы там, в кабинете, черкнули перышком, а не подумали, что это как в лицо нашим женщинам плюнуть. Пришла газетка – они в слезы. С каким они настроением теперь на ферму пойдут? И пойдут ли? Не уверен. Могут завтра и не выйти, все, поголовно. И вот, как председатель, говорю – полное у них на это право. И уж если так случится, – надвинулся Василий Федорович на Скакунова, – тогда я всю вашу редакцию на ферму силком притащу. Кормите, поите, поднимайте удои! На своей шкуре испытайте, каково это в такую весну хотя бы такие удои удержать, позор это или слава…

Редактор смутился. Возражать было невозможно. Оставалось только согласиться, что в своем стремлении призвать, подтолкнуть районных животноводов газета действительно перехлестнула, не проявила должного такта.

Свидетелей горячей схватки колхозного председателя с редактором газеты было много: за Василием Федоровичем к редакторской машине подошли и все находившиеся возле правления колхозники, окружили их полным кольцом. Возможно, что и Володька присутствовал в толпе. А нет, так от других слышал, как крепко выбранил председатель редактора, а тот только краснел и давал заверения, что слово «позорно» в газете больше не появится.

Так или иначе, но Володька наверняка имел в виду эту стычку, когда сочинял свою заметку. Редактор, рассуждал он, в обиде на председателя, – каково это принародно выслушивать брань! Такого никто не простит и при подходящем случае сквитается за резкие слова. Так вот он, этот случай, пожалуйста! Как не шпильнуть председателя фактом, что в колхозе не поддерживают трудовой энтузиазм молодых механизаторов, не стараются, чтоб и дальше росли передовики, показывали новые высокие достижения! Да это просто неслыханное «чепэ», тут надо в самые громкие колокола бить, а таких руководителей – в тот же миг на бюро райкома да по шапке!

Кто-нибудь на месте Скакунова, может быть, и порадовался бы Володькиным листкам, поспешил бы использовать их для мести. Но Скакунов был не мстительный человек. К тому же он чистосердечно был согласен, что Василий Федорович абсолютно прав, даже в той резкости тона, с какой он отчитывал редактора. И правильно, что он сделал это при людях, громко, а не повел Скакунова шептаться куда-нибудь в сторонку. Доярок обидели в открытую, перед лицом всего района, перед всем народом, и народ слышал, как председатель так же в открытую за них заступился.

Полагалось бы кинуть Володькины листки в корзину. Но авторы – Скакунов знал это издавна – люди особой породы, иной свои каракули почитает чуть ли не сокровищем мира, документом величайшей важности. Упаси боже их утерять! Было однажды, не сберегли вирши одного пенсионера, так он замучил потом, в суд заявление носил.

И редактор отправил Володькины листки не в корзину, а в нижний ящик стола, куда клал все заметки, статьи, корреспонденции, непригодные для использования в газете.

18

Препятствия только разжигали Володьку, делали его упорней, злей. Если что-то не выходило, не получалось, куда-то Володьку не пускали, что-то ему не давали, страдало его самолюбие – желание настоять, вырвать, любой ценой добиться своего становилось таким властным, захватывающим, что он лез без всякой уже совести, совсем настырно, даже в тех случаях, когда то, чего он хотел, было ему не так уж нужно или даже совершенно не нужно.

Сейчас ему было не просто нужно, он не просто хотел, – «Колос» и все то, что мог он принести, сделались для Володьки такой приманкой, так уже вросли в его плоть, что он решительно не мог представить себя без «Колоса», расстаться с этой мечтой.

Через пятнадцать минут после того, как он покинул редакцию, он уже входил в здание райкома партии, на второй этаж, где находились кабинеты секретарей.

В райкоме Володьке бывать еще не случалось. Но он шел бесстрашно, без робости и размышлений. Неудача у редактора взвихрила в нем гневную решимость сокрушить перед собой все преграды. Сапоги его гулко грохали по ступеням лестницы, по коридору второго этажа, но он не старался шагать тише, в сознании, что здесь, в райкоме, он, простой колхозный механизатор в грязном рабочем комбинезоне, главный, первостепенный гость, все здесь заведено и существует как бы лично для него, Владимира Гудошникова: и само это просторное здание, и все райкомовские секретари и работники, и все эти двери, и эта красивая ковровая дорожка, протянувшаяся по коридору, которую он без смущения топчет своими сапогами.

Он вошел в комнату с целым столбцом табличек на двери: «Первый секретарь», «Второй секретарь», «Технический секретарь». На стульях вдоль стен сидели в ожидании люди сугубо служебного вида – с портфелями, папками в руках и на коленях. Володька, не останавливаясь на них взглядом, направился через комнату прямо к столу техсекретарши – миловидной девушки с модной высокой прической. Ничем не занятая, она, однако, имела крайне деловое выражение лица, как будто уже одно ее пребывание за столом с разноцветными телефонами было серьезной и важной работой.

– Мне к товарищу Елкину.

– Семен Петрович в Воронеже на совещании. Принимает Алексей Андреевич Ларионов, второй секретарь. Вот эти товарищи все к нему. Вы откуда, по какому делу?

– По неотложному, – сказал Володька с тем же чувством своей первостепенной важности, своего внеочередного права войти в любую дверь, потребовать к себе немедленного внимания любого райкомовского работника.

– У всех товарищей срочные дела. Вам придется обождать.

– Некогда мне ждать! – отрезал Володька. – Мне за это зарплату не начисляют, чтоб на стуле сидеть. Я работу бросил, меня работа ждет. Из колхоза «Сила» я, Гудошников моя фамилия. Механизатор. Ударник коммунистического труда, – само соскочило у него с языка, хотя он не собирался так себя называть, слов этих даже за мгновение, как выскочить, не было у него в уме.