Лев Линьков - Капитан "Старой черепахи"

• Название: Капитан "Старой черепахи"
• Автор: Лев Линьков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1959

В книгу Льва Линькова вошли повесть "Капитан Старой черепахи" о борьбе с контрреволюционным подпольем на юге страны в первые годы Советской власти, и цикл "Пограничные рассказы" о борьбе пограничников с врагами советской власти.

М., Молодая гвардия, 1959

Художник К. Кащеев

---

— Больно? — сочувственно прошептал Ивакин.

— Ничего, ничего, тяни... Ну, теперь беги. Сооб­щи все Никитину и достань где-нибудь лошадь... Осто­рожней будь.

— Я быстренько, Макар Фаддеевич, одним ду­хом, — Ивакин поправил съехавшую на живот кобу­ру и, пригнувшись, побежал по шпалам.

Репьев отполз подальше от насыпи, в траву, при­слушался, перезарядил обойму. В пистолете осталось всего два патрона, а он может еще пригодиться.

Лежать было неудобно, левая рука затекла, будто сотни иголочек кололи онемевшее плечо. Репьев хотел повернуться на другой бок, но услышал легкий отры­вистый свист. Через секунду-другую свист повторился.

«Неужели это беглец подает кому-то сигнал? Мо­жет, он тоже повредил себе ногу?..» Репьев оглянулся на свист, поудобнее переложил в руке пистолет.

Ответный свист раздался совсем близко, за спи­ной, так близко, что подумалось — за насыпью.

Новый свист послышался уже откуда-то слева, по­том справа. Репьев прижался к мокрой от росы траве.

И тут, почти перед самым лицом, в каком-нибудь аршине, появился маленький черный силуэт. Вытянул­ся, замер, свистнул: «Пьюит, пьюит!»

«Зверек!»

Учуяв человека, зверек стремительно скрылся.

Обостренный опасностью слух уловил какие-то новые звуки. Что-то прошуршало в траве. «Не гадю­ка ли? А может, желтобрюхий полоз?»

Чем больше вслушивался и всматривался Репьев в ночную степь, тем больше убеждался, что и ночью степь живет неизвестной ему доселе жизнью: мелодич­но и тонко стрекотали кузнечики; один за другим, вы­соко и быстро подпрыгивая, пересекли полотно желез­ной дороги какие-то длинноногие зверьки.

Вот что-то хрустнуло, из ковыля выбежал заяц, на­ткнулся на Репьева, остолбенел на миг, прижал уши к спине, подскочил, словно на пружинах, и пустился наутек вдоль насыпи широкими стелющимися прыж­ками.

Пахло чебрецом, шалфеем и еще какими-то осен­ними травами. Над головой мерцали непостижимо да­лекие звезды, гигантская, через все небо, река Млеч­ного Пути.

Часы разбились при падении. «Сколько же сейчас времени?» Макар Фаддеевич нашел ковш Большой Медведицы. Она висела почти вертикально, рукояткой книзу — часа три.

Давно не приходилось ему так вот смотреть в звездное небо и определять время по Большой Мед­ведице. И сразу как наяву представилась холодная, сырая одиночная камера Николаевской тюрьмы, куда заточили его после забастовки на судоверфи. Первые две недели он не мог даже встать с прогнившего со­ломенного тюфяка — во время ареста был жестоко избит жандармами. Они повредили ему легкие, в гру­ди что-то сипело, и он долго харкал кровью.

Трижды жандармский ротмистр приходил в камеру и увещевал одуматься, не губить свою молодую жизнь, выдать остальных организаторов забастовки и перей­ти на службу в охранку. А у него даже не было сил поднять голову и плюнуть ротмистру в физио­номию.

Как мечтал тогда Макар о свободе, о степи, о зе­леных травах, о солнце — решетчатое окно глядело в мрачный серый забор, и солнце никогда не прони­кало в одиночку. Только маленький клочок неба был виден сквозь окно, и ясными ночами на нем вот так же сверкали звезды. В три часа там появлялась Боль­шая Медведица, в четыре ее уже не было видно. А он не мог уснуть, с тоской смотрел на звезды и шептал горьковские стихи:

Сквозь железные решетки
В окна смотрят с неба звезды.
Ах, в России даже звезды
Смотрят с неба сквозь решетки...

Ему было невыразимо тяжело и физически и ду­шевно. Думалось, что все уже кончено, — в двадцать лет толстые заплесневевшие стены тюрьмы казались стенами склепа, но именно здесь, несмотря на то, что он чувствовал себя больным, обессилевшим, окрепла его вера в будущее.

Перестукиваясь с большевиком, заключенным в соседней одиночке, Репьев узнал, что тот приго­ворен к смертной казни через повешение и отказал­ся подать ходатайство о помиловании на высочай­шее имя.

«Убийцу-царя молить не стану... Наша жертва не пропадет даром... Рабочий класс завоюет свободу... Победа близка, — выстукивал сосед. — Не падай ду­хом, товарищ!»

И она пришла, эта победа, — пролетарская рево­люция свершилась! Репьев был счастлив, что служит освобожденному пролетариату. Если на пути его вста­вали преграды, он повторял про себя, словно заповедь, слова неизвестного соседа по Николаевской тюрьме: «Не падай духом, товарищ!..» И думал, как бы быст­рее преодолеть эту преграду.

Вот и сейчас он размышлял, долго ли придется ле­жать тут, в степи, чурбаном, в бездействии?.. В Губчека каждый человек на счету, а он выбыл из строя. Никитин рассердится и будет прав! Он уверен, что Репьев выполнил поручение и завтра сможет за­няться фальшивомонетчиками. И вдруг такой промах!

А ведь во всем виноват он сам, только сам: не сумел выпрыгнуть, следовало прыгать вполоборота, лицом по ходу поезда.

Боль в ноге становилась нестерпимой: не только подняться, повернуться нет возможности. Надо было попросить Колю посильнее дернуть за пятку, может, все обошлось бы само собой.

От боли или, может быть, от озноба все тело тряс­ло как в лихорадке. Ночи стали прохладными. Скоро осень. Сегодня уже двадцать третье августа. Два­дцать третье!.. Выходит, позабыл о собственном дне рождения: двадцатого стукнуло тридцать лет!..

4

На вокзале Ермаков с Ковальчуком угодили в облаву и верный час простояли в замусоренном семечками и окурками зале ожидания, откуда че­кисты выпускали пассажиров по одному после проверки документов и тщательного обыска, во время которого у Ковальчука отобрали полпуда муки.

— По какому праву?! — попытался было протесто­вать боцман.

— По приказу товарища Дзержинского, — холодно ответил чекист. — Не задерживайтесь, проходите... Следующий!..

— Разгрузили трюм! — проворчал Сима, ко­гда они оказались на улице.

— Со спекуляцией борются, — примиряюще ска­зал Андрей. — Зачем ты волок муку?

Связав ремнем чемоданчик Ермакова и свой полегчавший мешок, Ковальчук перекинул ношу через пле­чо и, приноравливаясь к прихрамывающему товарищу, медленно пошел рядом.

В сравнении с Ермаковым Ковальчук казался гигантом. Все черты его лица были под стать могучей фигуре: широкие скулы, мясистый нос, большие губы, хитровато-добродушные круглые карие глаза, чуб кур­чавых каштановых волос.

Ермаков был ростом чуть выше среднего, поджа­рый и угловатый. Длинное лицо, тонкий нос с неболь­шой горбинкой и резко очерченными ноздрями, черные брови, тесно сдвинутые над серыми, широко постав­ленными глазами и выдающийся вперед подбородок говорили о крутом нраве.

— Отца моего видел? — спросил после недолгого молчания Андрей.

— Часто вижу, прыгает! Твой Роман Денисович все на маяке... Хороший старик!

— А наших из эскадры? Петра Лопухова, Ваню Рыбакова, Михаила Васюткина?

— Никого не видать на горизонте. Васюткина под Петроградом встречал, Рыбаков где-то у Перми погиб. Разметала революция моряков по сухопутью. По­терялись кто где.

— Моряки не потеряются, — раздраженно попра­вил Андрей.

— Так-то так, — смутился Ковальчук. — А тебя где это ковырнуло?

— Под Касторной...

— В кавалерии служил?

— Ив кавалерии пришлось.

— Поплавали, одним словом, — усмехнулся боц­ман.

— Поплавали, — подтвердил Андрей. — А ты как живешь? Работаешь-то где? Плаваешь?

— Как же, плаваю... на бочке в лимане! — Коваль­чук помрачнел. — В дворниках я на телеграфе...

Сима рассказал, что воевал под Петроградом про­тив Юденича («Лохань английскую мы там с одним дружком подбили, танком называется», — не преминул похвастать он), потом был пулеметчиком на броне­поезде «Смерть капитализму». Под Перекопом про­дырявило осколком бок, думал, отдать концы и рас­проститься с жизнью придется, да обошлось: живучи черноморцы! Год провалялся в Симферополе в гос­питале, в мае уволили по чистой. Куда было податься? Махнул к старухе матери в Одессу. Хотел плавать— не вышло. Обида! Бил, бил буржуев и всяких интер­вентов, всякую шкуру барабанную, а торгаши и спе­кулянты опять расплодились, словно тараканы в кам­бузе, к ногтю бы их всех!

Сима обрадовался возможности отвести душу со старым другом и говорил без умолку. За свою го­ворливость он ведь и получил на «Смелом» прозвище «Пулемет».

Андрей, не любивший рассказывать о себе и жа­ловаться на превратности судьбы, предпочитал слу­шать и с волнением глядел по сторонам: вот она, род­ная Одесса!..

Когда миновали Портовую, дома сгорбились, тро­туары сузились. Здесь, на окраине, обитали рабочие одесских заводов, портовые грузчики, извозчики, мел­кие торговцы. Андрей знал на Молдаванке каждый переулок. Одним из них мальчишки всегда ходили к морю на рыбалку; за длинным желтым забором должна быть старая выемка, через которую можно пробраться в таинственные катакомбы, а в Дюковском саду они гуляли с Катей...