Дмитрий Мамин-Сибиряк - Самоцветы

• Название: Самоцветы
• Автор: Дмитрий Мамин-Сибиряк
• Жанр: Прочая документальная литература

Мой приятель Василий Васильич и «наши». — Вода тронулась. — Торфяники. Окунька едет в Париж на выставку. — Читали ли вы сочинение господина Ипполита Тэна? — Нарядчик Захар Иваныч. — Старый завод.

---

— Вези нас к богатому мужику, у которого самый большой самовар, скомандовал Василий Васильич.

— И то к богатому повезу… — согласился ямщик. — Ну, вы, котятки, помешивай!

Через пять минут мы уже входили в избу богатого мурзинского мужика, только что поставленную из кондового соснового леса и полную аромата смолистого дерева. Хозяин принял нас за «земских», но мы должны были его разочаровать:

— Мы по своему делу, — объяснил Василий Васильич. — Как у вас насчёт камней?

— А кто ево знат… У соседа надо спросить, он любопытничает когда. Третьего дни с Алабашки приехал. Сказывал, что струганцев привёз.

Богатый мурзинский мужик жил по-богатому: всё туго, всё толсто, всё крепко, всё сыто, всё кругло. Бревно, так бревно, точно оно выросло на заказ для богатого мужика, баба, так баба, ширококостная, точно из подошвенной кожи, хоть запрягай её в корень, девка-дочь вроде бревна — круглая, с сбитым телом, которого не ущипнуть самому бойкому деревенскому парню. Поданный самовар походил на средней руки локомобиль. Хозяин тоже походил на самовар. Усевшись на лавочку, он степенно погладывал, как мы пили чай.

— Так у вас нынче камней не добывают?

— Мало. Плохое это рукомесло, а так, охотка одна. Другой с неделю ищется где-нибудь в яме, а принесёт домой ничего… Старики сказывали, что прежде струганцев много попадалось: смольяки больно хрушкие,[1] аматисты, шерла, тяжеловесы. Разный камень шёл… Вон тут на Тальяне и добывали, а ноне изубожилось всё. По деревням-то хрестьяны ищутся: в Алабашке, в Луговой, в Южаковой… Кто чему, значит, подвержен, а от нас камень отдалел.

Относительно камней образовалась целая мужицкая номенклатура: «струганец» — кристалл вообще, «тумпас» употребляется в том же значении и отчасти заменяет слово штуф, смольяк — дымчатый горный хрусталь, раух-топах, тяжеловес благородный топаз и т. д. В Мурзинке сохранилось ещё своё собственное название для всех драгоценных камней: тальяшки или тальянчики, т. е. камни, которые когда-то разыскивали выписанные на Урал итальянцы. Большинство камней носят испорченные названия, прилаженные к мужицкому говору: аматист, шерла. Замечательно, что такие испорченные слова обошли весь Урал: на заводах и на рудниках везде говорят вместо кварц — «скварец», вместо колчедан — «колчеган», как те же рабочие окрестили ватерпас «вертипасом», а домкрат «панкрашкой». Из вашгерда на южно-уральских золотых промыслах получился «машерт».

— А вы слыхали про знаменитый берилл из Мурзинки, который сейчас хранится в венском минералогическом музее? — спрашивал меня Василий Васильич, когда речь зашла о мурзинской старине.

— Слыхал, но сам не читал.

— А я читал… Видите ли, как было дело. Шереметьев или Строганов, не помню хорошенько, в сороковых годах послал своего дворецкого на Урал, именно в Мурзинку, чтобы купить здесь камней на месте. Дворецкий отправился и прожил в Мурзинке целое лето. Ну, известно, летняя пора, народ весь в поле… Вот однажды дворецкий захотел напиться холодного квасу и полез в погреб. Только смотрит он, а на кадушке с грибами или с капустой лежит гнёт, т. е. камень, и камень совсем правильный, призмой. Дворецкий-то был со свечой и присмотрел камень к огню: просвечивает камень. Захватил он камень с собой и говорит хозяйке, когда приехали с поля, чтобы та продала ему камень. Ну, конечно, баба глупая, ничего не понимает, — рада, что двугривенный получила. Поехал дворецкий в Петербург с камнями, а на дороге, как на грех, встречает какого-то англичанина, который ехал в Мурзинку тоже за камнями. Разговорились: то-сё… Дворецкий показывает свои камни, англичанин смотрит, а потом и говорит: "Продайте вот этот". Это он насчёт бабьего гнёта. И сразу, понимаете, синенькую в зубы дворецкому. Ну, тот сообразил, что за двугривенный выгодно получить синенькую, и отдал, а англичанин-то продал в Англии камень за 10 тысяч рубликов. Оказался прекраснейший берилл густого кровяного цвета, длиной в 8 дюймов и шириной в 4 дюйма, — он был в кожухе, ну, настоящего-то цвета и не видно. Потом уж этот берилл попал в Вену за 50 тысяч рублей.

Василий Васильич клялся, что читал об этом в какой-то старинной минералогии, и я оставляю этот рассказ на его совести.

Невозможного ничего нет, тем более, что встарину не только люди были лучше, но, как оказывается, даже и камни…

IV

Новая мера. — Гора Тальян. — Громкое название: копь цветных камней. Старинная копь на Тальяне. — Как «руководствуют» цветной камень нынче. Якунъка и Пронька. — Характеристика различных названий копей. — Величина копей. — Архиерейский камень, искусственные самоцветы, шерлы.

Пока нам закладывали хозяйскую лошадь, чтобы съездить на гору Тальян, где нужно было осмотреть старинные и новые копи цветных камней, под окно подошёл тот "любопытный сусед", который ездил промышлять камни на реку Алабашку. Это был ветхий старец, предварительно из приличия поговоривший о совершенно посторонних предметах и только потом вынувший из-за пазухи мешочек с тумпасами.

— Все тут, — объявил он, вытряхивая драгоценности прямо на лавку. — Шерла есть, тяжеловесы, струганцы…

Принесённые сокровища не имели никакого интереса ни в минералогическом, ни в промышленном отношении, но из любезности я выбрал один штуф горного хрусталя и спросил цену.

— А какая цена известно… Давай на полштофа.

— Это сорок пять копеек?

— В самую точку…

В Екатеринбурге выбранному мною штуфу красная цена гривенник, но пришлось из любезности дать на полштофа, — тоже беспокоили человека. Во время нашего разговора подошёл другой старец с мешочком и тоже показал камни, — хорошего ничего не оказалось. Отбираю штуф полевого шпата с вросшими кристаллами раух-топаза и спрашиваю цену.

— Давай на два полштофа…

— Да у вас, что ли, на всё такая цена? — удивляется Василий Васильич подобной сделке.

— Из-за чего бьёмся, милый человек! Ты думаешь — его легко искать в земле-то? Не накладено их для нас, струганцев-то.

— А больше ни у кого нет камней в Мурзинке? — спрашиваю я.

— А как поедете на Тальян, так за рекой мужик Матвей живёт: у ево сколько угодно… Агроматные эти струганцы попадают. Как-то в третьем годе ребята на Алабашке нашли тумпас, может, пудов в шесть: как свинья, в таком роде. Только больно чёрен… Ну, захотели цвет-то отпустить, чтобы с золотистым отливом был. Натопили печь, завернули тумпас в тесто и сейчас, например, в печь… Небольшие-то струганцы отходят таким манером в золотистый отлив, а тут попритчилось… Что бы ты думал, братец ты мой: как вынули тумпас из печи, он и распался весь, вроде того, как на полштофы… ей-богу!..

Опять полштоф, — нет, это решительно какая-то единица меры, как фунт, аршин, метр.

В лёгком коробочке мы спустились к Нейве, переехали через неё по высокому деревянному мосту, кое-как «настороженному» на деревянных козлах, — мост убирается каждою осенью, — и очутились на левом берегу. Отыскать мужика Матвея не составило большого труда, но его коллекция камней уж совсем никуда не годилась.

— Которы получше были, в Южакову свёз перед пасхой, — сумрачно объяснил сам Матвей. — На вино деньги нужны были, — ну, на три полштофа дала Ульяна Епифановна.

Подъём на гору Тальян очень невелик. Наш коробок катился сначала по просёлку, а потом свернул влево к небольшому леску, топорщившемуся на взлобочке. Едва заметная колея вела по меже, а затем исчезла, точно истощившись на всевозможные повороты.

— Вот тебе и старинная яма, — объяснил наш проводник, когда коробок остановился у перелеска.

— Где?

— Да во, где стоим… Ишь земля не родная, а насыпь.

Сюда значит, валили пустую землю, а вот тут самая ихняя копь обозначена.

Старая копь, сделанная ещё итальянцами, так осыпалась и заросла сорняком, что трудно было что-нибудь разобрать здесь. Несколько обвалившихся и засыпанных ям, кругом бугры неправильно сваленной земли — и только. В красной глине одного размытого дождём отвала мы захватили несколько щёток горного хрусталя.

— Это ищо старички робили, а мы дальше руководствуем, — объяснял проводник, когда мы поехали в гору. — Тут земли изрыто множество. Значит, земля-то сверху, а потом камень зачнётся. Страсть, сколь этого камня наворочено…

Нынешняя копь совсем в лесу и наружный вид имеет самый беспорядочный. Прежде всего, вал из мелкого щебня, кварца и гранита, точно земля здесь припухла, как на краях свежей раны. Взобравшись на одну из каменных куч, мы увидели глубокую яму неправильной формы, выбитую в плотном камне. Получалось что-то вроде каменоломни, да и то очень плохой, — работа шла по наслоению каменных пластов и в глубину подавалась очень туго. Определить место, где проходила жила, крайне трудно.

— Что же вы тут добывали? — спрашивал я проводника.