Джулиан Барнс - Любовь и так далее

• Название: Любовь и так далее
• Автор: Джулиан Барнс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023039-7, 5-9660-0089-1

Лауреат Букеровской премии Джулиан Барнс — один из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии. Возможно, основной его талант — умение легко и естественно играть в своих произведениях стилями и направлениями.

Тонкая стилизация — и едкая ирония, утонченный лиризм и доходящий до цинизма сарказм, агрессивная жесткость и веселое озорство — Барнсу подвластно ВСЕ ЭТО и многое другое…

В книгу вошла вторая часть дилогии; первый роман — «Как все было».

---

Обычно на этом они затыкаются, что неудивительно. Обычно, но не всегда.

— Нет, мы сняли верхний слой краски.

— Нет, мы провели анализ всех слоев краски вплоть до холста.

— Нет, вы согласились на это.

— Нет, картину мы не «испортили».

Она остается невозмутимой. А в конце говорит:

— У меня есть одно предложение. — Она делает паузу, чтобы удостовериться, что ее слушают. — Когда вы заплатите нам по счету и заберете картину, мы пришлем вам полный отчет и анализ краски, и если он вам не понравится, вы его сожжете.

На этом, как правило, разговор и заканчивается. Джилиан вешает трубку с видом — каким? — не то чтобы торжествующим, но очень в себе уверенным.

— Он к нам нескоро еще обратится, если вообще обратится, — говорю я, частично имея в виду: а ты не отпугиваешь ли клиентов?

— Я не буду работать на таких идиотов, — говорит она.

Может быть, вы считаете, что работа у нас спокойная, академическая, но и тут тоже бывают свои напряги. Человек покупает картину на каком-нибудь провинциальном аукционе, его жене она нравится, эта картина, и потому что она вся темная и изображает библейскую сцену, он решает, что это Рембрандт. А если нет, тогда «кто-то вроде Рембрандта», как он это определяет, как будто есть такой человек, «вроде Рембрандта». Он заплатил за картину 6000 фунтов и рассматривает реставрацию и экспертизу в качестве прибыльных инвестиций, каковые должны превратить первоначальные шесть в шестьдесят, если вообще не в шестьсот тысяч. И ему не нравится, когда ему говорят, что в итоге он получил должным образом отреставрированную и очищенную картину, которая стоит все те же 6000 фунтов, если, конечно, найдется кто-то, кто столько заплатит.

Она очень прямой человек, Джилиан. И она хорошо распознает подделки. И в картинах, и в людях. И раньше, и теперь.

ОЛИВЕР: И вот еще что забавно. Я отвез вверенных мне утяток в местное заведение по насильственному кормлению малышей, где этим милым пушистым малюткам нежно массируют горлышки, пока Большая и Мудрая Утка изливает им в ротики потоки знаний, как потоки зерна. Квартира выглядела так, словно лары и пенаты[46] ушли в многодневный загул, и мой художественный порыв низвести хаос к порядку выразился в следующем: я положил несколько грязных тарелок в раковину, после чего крепко задумался, чем заняться: попробовать все-таки одолеть сборник неиздававшихся при жизни автора коротких рассказов Салтыкова-Щедрина или устроить себе обстоятельную мастурбацию часа этак на три (и не зеленейте от зависти, это я так шучу), — как вдруг пронзительные борборигмы[47] телефона вернули меня к реальности внешнего мира, как это нелепо определяют философы. Может быть, это кто-нибудь из голливудских продюсеров, который не может заснуть от мысли, что мой сценарий еще не готов, и вот он мучается, бедняга — ночной лемур Малибу, потто обыкновенный из Бел-Эйра? Или, что более вероятно, это моя дорогая moglie[48] с каким-нибудь меркантильным напоминанием о том, что в ближайшее время — то есть, не то чтобы очень в ближайшее, но уже скоро — у нас закончится жидкость для мытья посуды. Но реальность — и в этом аспекте философы уходящего тысячелетия были пугающе правы — в который раз оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял.

— Привет, это Стюарт, — сказал чопорный самодовольный голос в трубке.

— Хорошо тебе, — ответил я со всей резкой горечью утренней меланхолии. (Вы не замечали, что подавленное настроение всегда особенно мрачное по утрам? У меня есть даже своя теория на этот счет. Разделение дня, которое всегда одинаково и неизбежно: рассвет, утро, полдень, время от полудня до вечера, сумерки, ночь, — являет собой настолько очевидную метафору человеческой жизни, что при приближении войлочных сумерек, когда непроглядная ночь уже совсем скоро сотрет все краски, вполне простительно призадуматься о хрупкости, бренности и тщете всего сущего и о неотвратимом конце; а ранним вечером, когда эхо полуденных пушек гремит звоном в ушах, вполне логично подумать о прошлом, это время хрустящей кукурузной tristesse,[49] кисломолочного отчаяния, время внутренних противоречий prima facie.[50] И в предчувствии этих противоречий утро вгрызается в нас, словно острые зубы бешеной собаки, и ирония пузырится, как пена.)

— Оливер, — повторил голос, явно расстроенный моим ответом. — Это Стюарт.

— Стюарт, — тупо повторил я и вдруг понял, что мне нужно протянуть время. — Прошу прощения, мне послышалось — Стюард.

Он ничего не ответил на это. Он спросил:

— Как жизнь?

— Жизнь, — сказал я, — в зависимости от того, как ты воспринимаешь окружающую реальность, либо величайшая из иллюзий, либо единственная настоящая «жизнь», данная тебе в ощущениях.

— Узнаю старину Оливера. — Он восхищенно хихикнул. — Ты ни капельки не изменился.

— А это, — парировал я, — есть предмет для дискуссии как философской, так и физиологической. — Я выдал ему сжатое резюме концепции полного обновления клеток и подсчитал вероятный процент ткани — в биологическом смысле слова, — оставшейся на данное время от прежнего артефакта, которого он знал как Оливера сто лет назад.

— Я подумал, может быть, встретимся?

И только тогда до меня дошло, что это никакая не фантасмагорическая эманация моего утреннего настроения и даже не международный звонок — что явилось бы подтверждением тезиса, что «мир» воистину таков, каким его воспринимает большинство. Стю-малыш — мой малыш Стю — вернулся в город.

6. Просто Стюарт

СТЮАРТ: Похоже, Оливер слегка обалдел, когда я позвонил. Ну, наверное, это и не удивительно. Человек, который звонит, всегда больше думает о человеке, которому он звонит, а не наоборот. Есть люди, которые, когда звонят, говорят: «Привет, это я», — как будто в мире есть только один человек с именем «я». Хотя, как ни странно, обычно ты понимаешь — пусть тебя это и раздражает, — кто этот «я», который тебе звонит. Так что, в каком-то смысле, «я» и вправду есть только один.

Прошу прощения, я отвлекся.

Когда первое потрясение прошло, Оливер спросил:

— Как ты нас нашел?

Я на секунду задумался и ответил:

— По телефонной книге.

Короткая пауза, а потом Оливер рассмеялся. Точно как в прежние времена. Это был смех из прошлого, и я рассмеялся вместе с ним, хотя мне было совсем не так смешно, как, очевидно, ему.

— Узнаю старину Стюарта. Ты ни капельки не изменился.

— Я бы так не сказал, — сказал я, имея в виду, что не надо делать поспешных выводов.

— Как так нет? — Типичное для Оливера построение вопроса.

— Ну, во-первых, я теперь весь седой.

— Правда? Кто из известных людей сказал, что ранняя седина — признак шарлатанства? Такой остроумный денди. — Он принялся перечислять имена, но я вовсе не собирался беседовать с ним до вечера.

— Меня обвиняли во многих грехах, но шарлатаном еще никто не называл.

— Стюарт, я не имел в виду тебя, — сказал он, и я даже ему поверил. — Подобное обвинение в твой адрес прозвучало бы неубедительно. Подобное обвинение в твой адрес было бы истинным нонсенсом. Это было бы…

— Как насчет четверга? Мне надо уехать на пару дней.

Он сверился по несуществующему ежедневнику — я всегда понимаю, когда люди так делают, — и записал меня на четверг.

ДЖИЛИАН: Когда долго живешь с человеком, всегда понимаешь, что он от тебя что-то скрывает, правда? Точно так же, как ты понимаешь, когда он не слушает, что ты ему говоришь, или что ему хочется побыть одному, или… ну, в общем, все в этом роде.

У Оливера есть одна трогательная черта — сначала он «собирает» все, что хочет мне рассказать, а потом приходит ко мне, как ребенок с ладошками, сложенными чашечкой. Такая вот у него привычка, которая, как мне кажется, происходит частично из-за того, что у него в жизни мало событий. Я знаю, что Оливер — такой человек, который будет искренне радоваться успеху и которого успех никогда не испортит. Я в это действительно верю.

Мы сели ужинать. Макароны с томатным соусом, который приготовил Оливер.

— Двадцать вопросов, — объявил он именно в тот момент, когда я подумала, что он сейчас это скажет. Мы часто играем в эту игру, потому что так можно растянуть удовольствие от рассказа о том, что случилось за день. Я имею в виду, что мне тоже особенно не о чем рассказывать Оливеру, когда я возвращаюсь из студии, где занимаюсь работой, вполуха слушаю радио и беседуя с Элли. В основном, о проблемах с ее бойфрендом.

— Давай, — согласилась я.

— Угадай, кто звонил?

Совершенно не думая, я ответила:

— Стюарт.

Повторяю, я это сказала, совершенно не думая. Брякнула первое, что пришло в голову. Я даже не сообразила, что испортила Оливеру всю игру. Он так на меня посмотрел — как будто я жульничаю или как будто я знала ответ заранее. Ему явно не верилось, что я назову это имя вот так вот просто.