Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн

• Название: Манхэттенский ноктюрн
• Автор: Колин Харрисон
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Детектив
• Год: 2004
• ISBN: 5-94145-262-4

Портер Рой – репортер, ведущий колонку происшествий в крупной нью-йоркской газете. У него есть любимая жена и двое маленьких детей. Но на одном из приемов Портера соблазняет красотка Кэролайн, вдова популярного режиссера Саймона Краули, ставшего жертвой загадочного убийства. До Портера скоро доходит, что молодая женщина хочет его как-то использовать, но о целях ее догадывается далеко не сразу.

---

Я поднял глаза. Кэролайн следила за мной.

– Продолжайте, – обронила она.

Я повиновался. Несмотря на тот факт, что Краули стал обедать в компании звезд и голливудского руководства, сообщалось в другой заметке, он по-прежнему был известен своими ночными вылазками в город, причем сопровождала его в этих походах небольшая, пользовавшаяся его полным доверием свита приятелей-кутил. Одним из них, по-видимому, был условно освобожденный убийца, другим – беспутный сын миллионера. После ночных кутежей Краули иногда находили в бессознательном состоянии то в запертом лимузине, то голым на полу из итальянского мрамора в вестибюле многоквартирного дома и так далее. Актрисы настойчиво домогались ролей в его картинах, даже те, которые публично распинались в своей нелюбви к «режиссерам – тупым мачо». Стоимость третьего фильма Краули с большим бюджетом превысила запланированную на тридцать процентов; поползли слухи о борьбе на съемочной площадке и о том, что руководство студии орало на него в закрытых буфетах. А он, как сообщалось, вопил в ответ, брызжа слюной, что никого из них не боится, и, чтобы доказать свою решимость, схватил столовый нож и пропахал им собственное предплечье; это склонило потрясенное руководство к уступчивости, а на рану длиной дюйма три пришлось наложить двадцать швов. Его звезда, очень юная и чрезвычайно обаятельная Джульет Тормейна, дразнившая старых холостяков Голливуда (включая ныне женатого Уоррена Битти), заявила, что спала с Краули и что «секс с ним – это лучшее, что у меня когда-либо было». И так далее. Обычное раздувание популярности, обычный бред о культуре, определяемой знаменитостями. Когда фильм «Обратной дороги нет» был выпущен на девятьсот экранов по всей стране, он имел оглушительный успех, его прокат в первую же неделю принес двадцать четыре миллиона, долларов дохода – сумму неслыханную для «серьезного» фильма; критики вознесли его до небес как бесценный, вызывающий портрет Америки конца девятнадцатого века, «жесткой, огромной и безмерно тревожной». Эта работа была номинирована на три награды Академии и получила одну из них за лучший киносценарий, написанный Краули. Его видели в каждой голливудской и нью-йоркской забегаловке. Он был арестован за драку, затеянную им с Джеком Николсоном в кафе «Бретвуд», которого он в присутствии других обзывал «старым мешком с дерьмом и одним-двумя дешевыми актерскими трюками». Он объявил, что Спайк Ли, этот так называемый темнокожий режиссер, талант весьма относительный, чья работа, как всем известно, заурядна. Кэтлин Тёрнер, продолжил он свои комментарии, «стала жирной и посредственной, с толстым и безвольным подбородочком дрянной актрисы, которая не способна сыграть даже уличную девку, так почему я должен хотеть снимать ее?». Далее он оповестил всех, что работы Квентина Тарантино представляют собой обыкновенные карикатуры.

И так далее и тому подобное. Я отложил папку и поднял голову.

– Они так ничего и не раскрыли, – сказала Кэролайн.

– Кажется, я что-то припоминаю.

– И никого не арестовали, в общем – ничего!

– Но я думаю, они все-таки здорово старались.

Если вспомнить множество разных домыслов, появлявшихся в средствах массовой информации, то, значит, официальные инстанции уделили смерти Краули должное внимание. Смерть знаменитости в американской культуре – это товар, стоящий кучу денег, пока она жива в памяти нации.

Кэролайн принесла мне еще одну порцию спиртного, и я взял ее, хотя совершенно не хотел. Теперь мы, я полагал, достигли той стадии, которой она стремилась достичь.

– Итак, это и есть то, что вы хотели мне показать? – поинтересовался я.

– Как ни странно, нет.

– Нет?

Она покачала головой.

– Не понимаю.

– Это то, что мне нужно было показать вам в первую очередь, прежде чем я покажу то, что мне хочется вам показать.

– Надо понимать, вы меня надули?

Она улыбнулась:

– Нет, не совсем. В конце концов это все обретет смысл.

– Я могу взглянуть на то, что вам действительно хотелось показать мне?

– Я хочу, чтобы вы увидели эту вещь, но не сегодня вечером. Может быть, утром или завтра?

Это прозвучало эгоистически: можно подумать, у меня не было ни работы, ни семьи, или, по ее мнению, она настолько хороша, что я должен забросить свои служебные и семейные обязанности ради изучения жизни ее покойного мужа, хотя, не исключено, что пока она была рядом, я, пожалуй, готов был поступить именно так.

– Чего вы хотите? – спросил я. – Хотите, чтоб я написал статью о вашем покойном муже? О нем уже и так все написано.

Кэролайн вздохнула:

– Нет.

– Тогда что? Полиция очевидно не может раскрыть это дело.

– Да, – тихо ответила она. – Я все это знаю, Портер.

Казалось, ее охватила тоска, и я вдруг сообразил, что даже не поинтересовался, как она пережила все это: убийство мужа, жестокий удар по своей прежней жизни.

– Как долго вы были знакомы с ним? – От выпивки мой голос звучал хрипло и как-то механически.

– Мы были вместе всего около полугода.

– Вы быстро поженились?

– Да. Очень. Он был такой… – Она аккуратно закрыла толстый альбом. – Я тоже была такая.

Мы проводили время со странным расточительством. Мы молчали. Кэролайн скрутила три сигареты, две положила на стеклянный кофейный столик и снова села, закурив третью. Я отправился на кухню, чтобы взять немного льда, и внезапно обратил внимание на безжизненность белых стоек, застекленных шкафчиков и бытовой техники. Я вовсе не ожидал увидеть фотографию ее покойного мужа, но там не было ничего вообще, ни телефонных номеров родственников или друзей на холодильнике, ни карандашей в пустой банке, ни сваленной в кучку почты, ни потрепанных кулинарных книг, ни оставшихся с прошлого лета морских ракушек. Только вернувшись в гостиную, я осознал, что вся квартира была поистине стерильна. Похожая на гостиничный номер, хотя и отделанная с гораздо большим вкусом, она не имела никаких характерных особенностей, в ней не ощущался дух ее обитателей. Жилища людей, долго живущих в Нью-Йорке, пропитаны их прошлым; и это справедливо в отношении как бедных, так и богатых; быть может даже, в первую очередь богатых, которым нужны документальные свидетельства собственных достижений. Мне доводилось бывать во многих богатых домах в качестве репортера, и если в гостиных и не чувствуется ничего, кроме хорошего вкуса и презрения к беспорядку, это компенсируется наличием уютной уставленной растениями комнатки с призами, полученными на чемпионате гольф-клубов, или детскими рисунками, или вставленными в рамочки профессиональными дипломами, или фотографией тридцатилетней давности, запечатлевшей хозяина дома в момент обмена рукопожатием с Бобби Кеннеди. Но в квартире Кэролайн не было ничего личного, только роскошная обстановка. Мне пришло в голову, что полное отсутствие исторических деталей говорит не о том, что у Кэролайн не было прошлого, а о том, что у нее было такое прошлое, которое она не хотела выставлять напоказ.

– Вы не из этого города, – заявил я, вернувшись в комнату.

Она подняла на меня взгляд, погруженная в свои мысли:

– Нет, не из этого.

Ее подтверждение рассеянным тоном стало для меня откровением. Наверное, это можно было бы назвать и интуицией, и удачной догадкой, но ведь я к этому времени уже двадцать лет кантовался в Нью-Йорке – срок достаточно долгий, чтобы начать кое-что понимать, и в случае Кэролайн Краули я вдруг понял, что она слишком тяжело заработала то, чем владела, или, вернее, то, чем она владела, далось ей очень дорого, – и не только муж. Я часто думал, что самыми решительными людьми в Нью-Йорке являются не молодые адвокаты, стремящиеся объединяться в товарищества, и не биржевики с Уолл-стрит, и не чернокожие юноши с задатками профессиональных баскетболистов, и не жены руководителей разных рангов, ведущих жестокие состязания друг с другом в сфере благотворительности. И не иммигранты, прибывающие из мест, где люди готовы на все, – бангладешский шофер такси, вкалывающий сто часов в неделю, китаянка, работающая на предприятии с потогонной системой, – такие люди проявляют чудеса непоколебимой стойкости и выносливости, я считаю их участниками борьбы за выживание. Нет, я бы сказал, что самые решительные – это молодые женщины, которые приезжают в Нью-Йорк со всей Америки, да что там – со всего мира, чтобы продавать тем или иным способом свои тела: модели и стриптизерши, актрисы и танцовщицы, знающие, что время работает против них и что юность пока что составляет им протекцию при получении временной работы. Мне приходилось задерживаться ночами в темных задних комнатах двух-трех лучших в городе стриптиз-клубов – в помещениях, где мужчины ради женских ласк покупают бутылку за бутылкой трехсотдолларовое шампанское, будто кидают двадцатипенсовики в парковочный счетчик, – и беседовать с девочками; и, надо сказать, я был просто ошарашен теми суммами, которые они рассчитывают заработать – пятьдесят—сто—двести пятьдесят тысяч долларов – за такое-то и такое-то время. Они точно знают, сколько времени им потребуется работать, каковы будут текущие расходы и так далее и тому подобное. А еще они знают, в какой физической форме они должны пребывать и как ее сохранять. (Вообразите, например, какая нужна выносливость, чтобы танцевать по очереди с разными мужчинами, непременно сексуально, на высоких каблуках, в прокуренном клубе, по восемь часов подряд пять дней в неделю.) Как и манекенщицы, они живут в небольших квартирках, где никто не помнит имени съемщика, где комнаты передаются как звенья в цепи времени, когда каждая из женщин, сделав свои деньги, возвращается обратно в Сиэтл, Монреаль или Москву. Такие же точно проблемы и переживания у манекенщиц. Ничем не лучше жизнь и у танцовщиц из джаз-клубов и балета. (Помню, как-то я повредил колено и, во время визита к ортопеду, увидел прелестную девушку лет двадцати пяти, проковылявшую на костылях в приемную. Она, похоже, страдала от страшной боли, и ей сразу подали знак зайти в кабинет. Сестра случайно оставила дверь в приемную открытой, и я услышал, как девушка с отчаянием в голосе говорила: «Прошу вас, сделайте мне укол». Мужской голос что-то ответил. «Ну, пожалуйста, – она всхлипнула, – я же ведь должна сегодня танцевать».) Кэролайн Краули, насколько мне известно, не была ни стриптизершей, ни моделью, ни актрисой, но я мог лишь догадываться, что у нее были на этот счет кое-какие планы, когда она приехала в Нью-Йорк, и что здесь она намеревалась вступить в диалог с судьбой и понимала, как понимает это каждая по-настоящему красивая женщина, что одной из тем беседы непременно станут ее лицо, зубы, грудь и ноги.