Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

• Название: Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
• Автор: Акакий Гецадзе
• Издательство: Издательство «Мерани»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Роман А. Гецадзе повествует о жизни крестьян одного из горных районов Западной Грузии в дореволюционное время. Автор интересно и увлекательно рассказывает о быте и нравах грузинской деревни, передаёт сочный колорит её жизни, с художественной убедительностью рисует целую галерею образов. В центре романа судьба двух друзей — Карамана Кантеладзе и Кечо Чаладзе. Они с ранних лет дружат, вместе тянут суровую и безрадостную лямку жизни, вместе отправляются в город на поиски лучшей доли, но, потеряв надежду выбиться в люди, возвращаются обратно в родную деревню. Жизнь их полна лишений и превратностей, однако друзья не утрачивают душевного тепла и внутренней порядочности. И эти качества, а вместе с ними и присущий им необыкновенно тонкий юмор, помогают героям книги сохранить в себе всё самое лучшее, человечное.

---

— Благодари бога, что не забыл я добра, что ты для меня сделал, иначе не сносить тебе головы.

Он действительно казался обиженным. Иногда сущий пустяк обижает. Бывает, сделаешь человеку море добра, и он принимает это, как должное, а если западёт к нему в душу капля обиды, добро тотчас же как волной снесёт. Очень нужно быть осторожным!

Теперь у меня появилась новая забота:

«Как бы этот верблюд не потерял моих денег», — весь день вертелось у меня в голове. Но вечером я об этом забыл. Я так осмелел, что прогуливался по ночам на кладбище, как в собственном дворе. Сторожа нигде не было видно. И всё-таки мне было боязно, как бы меня не накрыли за кражей венков. Так мне ведь и ограбление могли бы приписать, и тогда пропадай моя бедная головушка — схоронят тут же без гроба и венков!

Раз как-то набрёл я на могилу Стеллы и остановился в изумлении — на каменной глыбе, высеченной из мрамора, стояла она, точно такая, какой была изображена на портрете, те же выпученные глаза, раздутые ноздри и отвисшая челюсть, передние лапы растопырены, на шее медаль. Я даже подумал было, что собака ожила, но, присмотревшись хорошенько, увидел, что страхи мои напрасны. Сердце моё преисполнилось нежности к бедной покойнице, я даже приласкал холодный камень. Когда же я отошёл от памятника Стелле, встретился мне человек с палкой в руке и спросил:

— Ты, родной, читать умеешь?

— Как же! и читать и писать, а что?

— Тогда сделай одолжение, почитай мне стихи, высеченные на надгробиях.

Я охотно согласился. Прочёл один стих, другой, третий, а он всё просит, почитай ещё… Все покоящиеся здесь сетовали на то, что рано покинули страну солнца и предпочли бы день жизни в этом мире потусторонней вечности. Некоторые надписи были такие печальные, такие безнадёжные, что я не мог сдерживать слёз, поливая ими землю. Хотя, впрочем, земле, убитой осенними заморозками, это мало чем помогло. Бродили мы долго, я устал от ходьбы и чтения.

— Ну как, дяденька, ты ещё не нашёл того, что ищешь?

— Нет ещё.

— И долго собираешься искать? Устал я уже ходить, больше не могу.

— Ты что же думаешь, я тебя даром так вожу, не беспокойся, отблагодарю как следует.

— Отблагодаришь? — удивился я. — Ты что ищешь, потерянную могилу?

— Нет, что ты, я стихотворение ищу.

— Какое такое стихотворение? Разве на этом кладбище и стихи хоронят? Собаку я, правда, видел, — похоронили здесь одну, а вот стихи?!. Такого что-то не встречал.

— Да нет же, что ты такое придумал. Просто у брата моего сын помер. Огородили ему могилу, камень поставили, на камне надпись хотят высечь, стихотворение написать, а какое — никак не придумают. Сказывали, в городе живёт человек, который за три рубля любое стихотворение напишет. У брата моего ноги болят, ходить не может, вот он меня и послал найти того человека. Приехал я в город, пошёл к дому, где стихотворец этот живёт, прихожу, а у него на дверях девятипудовый замок висит, спрашиваю у соседей, где он, а соседи говорят — на кладбище. Пришёл я на кладбище, спрашиваю у сторожа про этого человека, а он мне рукой на свежий могильный холм показывает, здесь, говорит. Очень мне стало обидно! Да, что делать? Не возвращаться же домой с пустыми руками. Вот я и решил выбрать здесь какую-нибудь подходящую надпись и отвезти её брату. Если поможешь мне, я тебе заплачу хорошенько.

Услыхав об этом, я тотчас же нашёл подходящее к случаю стихотворение и переписал его, благо карандаш и бумага у того человека были при себе. Пришлось заменить только имя.

Человек щедро расплатился со мной. С кладбища я возвратился в очень хорошем настроении, потому что день этот оказался и вправду удачным.

«Караман, — подумал я, — а не заменить ли тебе этого безвременно погибшего стихотворца?! Выдавай надгробные стихи за свои, а денежки — в карман. Большого умения на это не надо и ума тоже, — хныканье о суетности этого мира — дело не трудное, вздохнёшь разок, и стихотворение готово. Попробуй вот смешное что-нибудь придумать! А плакать — это что! Плакать все могут!»

Я раздобыл адрес умершего стихотворца, уселся у его дверей и стал поджидать заказчиков. Они не заставили себя долго ждать.

Сначала завлёк я в свои сети троих охотников до кладбищенских стихов. Потом популярность моя так возросла, что люди облепили меня, как мухи. Переписал я все понравившиеся мне на кладбище стихи, затем кое-что в них переделывал и спокойненько сбывал по назначению. С течением времени так наловчился в переписывании, что и сам начал кое-что пописывать.

Одно такое стихотворение помню как сейчас:

Смерть проклятая, подлая разлучница,
Чтобы сгинула та, кто тебя породила,
Ты зачем призвала к себе милую Этери,
Горем горьким жизнь мою отравила.

Одним словом, разные я писал стихи, и остались они увековеченными на могильных плитах не только в Тбилиси. Жители окрестных сёл тоже немало их на своих кладбищах приспособили. Поскольку писать покойницкие стихи оказалось делом в высшей степени прибыльным, я не стал тратить времени на хождения по келехам и даже от воровства венков воздерживался. Но длилось это недолго, — не выдержала моя душа. Ночью, когда луна плавала в облаках, снова оказался я на кладбище. Остановился перед большим красивым венком и уже протянул было руку, как кто-то большой и грозный, как Микел-Габриел, схватил меня за шиворот:

— Стой, нехристь, стой, паршивец, наконец-таки я тебя словил! Ишь, что вздумал — венки воровать! Получишь ты у меня, иуда, за это! Шкуру спущу, да нагишом в ад отправлю! — Он поддал мне коленом в зад.

Это был всего-навсего седой, тощий старик, и в другое время я бы мог такого в порошок стереть. Однако, как известно, на воре шапка горит. Ноги мои подкосились от страха, но в голову вдруг пришла спасительная мысль:

— Вай ме! — заорал я. — Вай ме, отчего я здесь в такую пору, что меня, несчастного, сюда привело?!

— Чума тебя, окаянного, принесла, вот что! Потащу тебя в полицию, сразу вспомнишь, что тебя привело! Не притворяйся, негодяй, не обманешь, по коленкам вижу, кто ты есть на самом деле.

— Вай ме, вай ме! — вопил я. — Что мне в полиции нужно, кацо? С ума, что ли, ты сошёл!

— Я тебя сведу с ума, сволочь!

— Дяденька, родненький, да послушай, Христа ради! Слышал ли ты когда-нибудь про лунатика, слышал, скажи?

— Ну, слышал, а что из этого?

— Ну вот я и есть лунатик. Не веришь, миленький? Клянусь богом, правда. Брожу я ночами без путей и дорог, спящий с открытыми глазами, будить меня нельзя, — иначе нервный припадок случится. Что ты со мной сделал? Зачем разбудил? Теперь за это ответ держать будешь! Мне только и осталось с ума сойти…

— Ну тише, тише, сумасшедший ты был до сих пор, а теперь я из тебя умного сделаю. Ты мне брось дурачка валять! Лунатик нашёлся… Лунатики, небось, венков не крадут. Ты домашних своих обманывай, а меня не проведёшь, видал я вас таких! А ну, вставай, вставай, марш в полицию, не то проломлю тебе череп вот этим дубьём, глядишь, ворованный венок кстати придётся.

Сила, говорят, гору вспашет. Махнул я рукой и положился на судьбу, а она в образе старика с палкою вела меня с кладбища прямиком на заклание.

«Что же это ты такое, несчастный, натворил! — стал я сердиться на самого себя. Вот сбреют твои усы да угонят в Сибирь — света божьего не взвидишь! Хорошо, если дело Сибирью кончится, а то, неровен час, голову отрубят! Смилуйся, господи, не дай мне грешному погибнуть во цвете лет!» — воззвал я к всевышнему. И вдруг припомнилась мне одна побасёнка, услышанная как-то на келехе.

— Батоно, — обратился я к своему мучителю, — знаешь, что мне недавно рассказали?

Отвяжись, не путайся у меня под ногами! — запахнулся он на меня дубиной.

А я, будто не слыша, продолжал:

— Умер, оказывается, в некоем царстве царь, везири его стали друг у друга царский трон оспаривать. Тем временем один человек, который побойчей других был, изловчился, украл царский венец и на трон уселся. Все же остальные в пояс ему кланяются, шёлком стелются, хвалят да на царство его благословляют: ты, мол, у нас самый добрый, самый смелый, самый достойный, да сопутствует тебе всевышний во всех твоих делах. Видишь, батоно, как несправедливо этот мир устроен?! Вора, укравшего царский венец, похвалами до небес возвели, а я, несчастный, украл всего-навсего обыкновенный венок из цветов и за это должен своей головой расплачиваться. Ну где, скажи на милость, справедливость! Пожалей меня, бог тебе в помощь!

— Ах ты, непутёвый, если ты такой умный, нужно было попробовать царский венец украсть. Да о чём с тобой, дуралей, говорить, если ты даже такой простой вещи не смыслишь, что венец царский одно, а венок мертвецу — другое. Потому-то и крадут царский венец мудрецы, а кладбищенский венок — такие вот глупцы, как ты.