Михаил Авдеев - Тамарин

• Название: Тамарин
• Автор: Михаил Авдеев
• Жанр: Русская классическая проза

Настоящий роман был напечатан отдельными повестями в «Современнике» 1849, 1850 и 1851 годов. Это раздробление имело свои неудобства: общая идея романа и развитие и изменение характеров, представляясь по частям, не были вполне ясны и не производили цельного впечатления. Издавая ныне этот роман вполне, я считаю нужным сказать несколько слов о цели, с которой он был задуман, и моем взгляде на ее исполнение. Автор разбора сочинений Пушкина (в «Отечественных записках») заметил, что Онегин и Печорин составляют один тип и что характер Печорина есть тот же характер Онегина, изменившийся при последовательном развитии. Это замечание, по моему мнению весьма справедливое, дало мне мысль проследить дальнейшее развитие типа героев своего времени, имевшего еще и в нашем своих представителей. Вот цель, с которой я задумал Тамарина.

---

Иванов решительно уже ничего не понимал.

— Кто ж обвиняет Варвару Александровну? — сказал он. — Но я решительно не понимаю, почему мы с вами виноваты!

— Оттого, что мы были причиной разговора Тамарина с Варенькой: я — потому, что смеялась над Тамариным и задела его самолюбие; вы — потому, что подали мне этот случай и возбудили его ревность.

— Я? — спросил с удивлением Иванов. — Г. Тамарин меня считает соперником, и короткость m-me Имшиной со мной возбуждает его зависть! Вот уж этого-то я никак не ожидал! — прибавил он.

— А между тем это так, и вот настоящая причина его неизвинительной выходки. Признавая себя виноватой в ней, я хочу поправить ее последствия. Вам, может быть, дурно пересказали прежние отношения Вареньки к Тамарину, и они огорчили вас. Но вы несправедливы: Варенька ни в чем не виновата; вы не должны на нее сердиться и невесть для чего уезжать от нее.

Иванов увидел свет.

— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Прошлое Варвары Александровны мне хорошо известно, потому что она сама захотела мне все рассказать. На нее я нисколько не сержусь и не имею ни права, ни причины сердиться: она ни в чем не виновата.

— Так зачем же… — И Марион остановилась. — Нет! — сказала она. — Я ошиблась и невольно вовлекла вас в откровенность; я не имею права спрашивать более.

— Вы были откровенны со мной и выказали ваше участие; вы имеете право и на мою откровенность, — сказал Иванов. — Разговор Тамарина действительно имел на меня влияние: он заставил меня дать себе отчет в моих чувствах к Варваре Александровне. Я вам сказал уже, что не знаю, люблю ли ее; но я знаю, что могу любить. Что ж из этого выйдет? Любовь, ставящая нас в ложные отношения! Я враг ложных дорог и положений: пока есть время, я решился ехать. С другой стороны, дело, которое мне поручают, действительно меня интересует: тут я могу дать себе волю служить своему призванию и убеждениям; тут я, может быть, буду полезен. Вот отчего я еду.

Иванов говорил это просто, не драпируя себя героем. Видно было, что он говорил, что чувствовал.

Марион посмотрела на него и невольно сказала:

— Вы благородный человек! — И потом, вздохнув, прибавила: — Но мне жаль бедную Вареньку!

Иванову, кажется, это направление разговора не нравилось, и он поспешил дать ему другой оборот.

— Так я возбуждаю зависть? — сказал он смеясь. — Я кажусь г. Тамарину счастливым поклонником m-me Имшиной; он вмешивается в дело, воображает, что расстраивает наше тихое счастье, и по этому случаю, вероятно, считает себя орудием судьбы, которая бросает его как молот на главу невинных жертв…

Иванов нечаянно, но верно очертил Тамарина, именно таким, как он казал себя перед Марион, и ей стала понятна и смешна искусственная интересность Тамарина.

— В настоящую минуту он рисуется перед Варенькой, — сказала Марион, — я его послала к ней извиниться.

— Я думаю, что Тамарин дурно исполнит ваше желание. Он так самолюбив, что, верно, никогда в жизни не признавался в ошибке, — и не из упрямства, а потому, что он сам уверен, что все, что он сделает, должно быть так сделано. Однако ж мне бы хотелось убедить его, что хоть раз в жизни он ошибся: именно в своем предположении обо мне.

Затем, обменявшись еще несколькими словами с Марион, Иванов поблагодарил ее за участие, ею высказанное, простился и уехал. И прощание их было тепло и радушно: от одного откровенного разговора они будто стали давно и близко знакомы друг с другом, — и Марион было жаль, что уезжает Иванов.

X

В то время, как происходила описанная нами сцена, встреча другого рода была в доме Имшиных.

В урочный час визитов Тамарин довольно лениво, почти нехотя отправился к Вареньке. Ему предстояла не очень завидная роль извинять свой поступок и, может быть, слушать упреки; но он не смущался этим: он был так уверен в своем превосходстве над Варенькой, что вполне надеялся дать такой оборот объяснению, какой ему вздумается.

Тамарин, сказал я, собирался нехотя просто потому, что ему лень было ехать.

В таком расположение духа, мало, впрочем, думая о встрече, Тамарин спокойно вошел в гостиную Имшиных.

Варенька, по обыкновению, сидела одна: муж ее куда-то уехал. Она никого не ждала к себе, но всего менее ждала Тамарина, когда, услыхав шаги, обратилась к двери и увидела его как и всегда холодную и равнодушную фигуру. Варенька была немного бледна и очень интересна; приход Тамарина не изменил ни того, ни другого; напротив, она его встретила так спокойно, как будто ждала его с пустым визитом.

— Видите ли, как я неотступно желаю иметь удовольствие вас видеть, m-me Имшин, — сказал Тамарин. — Вы не хотели пустить меня в первый раз, я пробую счастье во второй.

Варенька очень мило ответила на поклон Тамарина, просила его сесть и стала что-то искать в рабочей корзине: она хотела, чтобы Тамарин сам начал разговор.

— Вы на меня сердитесь? — сказал Тамарин.

— За что? — с удивлением спросила Варенька.

— Мне казалось, что вам не понравился мой разговор прошедшего вечера.

— А вы хотели им понравиться?

— Я не до такой степени неловок, чтобы избирать подобные средства, — сказал Тамарин. — Но есть положения, в которых поддаешься невольному чувству. Я был не прав перед вами и приехал в этом сознаться, и вместе с тем, однако ж, мне бы хотелось объяснить вам причину этого, и, я уверен, вы бы не строго обвинили меня.

— Объясниться?! Перестаньте, mr. Тамарин: это на вас не похоже. Причины — я их очень хорошо знаю: вам просто было досадно, что я встретила вас гораздо равнодушнее, нежели вы ожидали. Признайтесь, вы, я думаю, очень жалели, что у вас не осталось от прошлого ничего, что бы вы могли с презрением бросить перед всеми и сказать: смотрите, как я мало дорожу им; у вас только и было, что несколько намеков и насмешек, которыми вы могли заплатить бывшей деревенской девочке за ее прежние чувства, за то, что ее пылкая голова сделала из вас какого-то героя и слепо и смешно верила в ваши достоинства. Странное средство заставить — не скажу: любить, но уважать себя.

Варенька, говоря это, несколько одушевилась, и на ее бледных щеках заиграл легкий румянец.

Тамарин слушал так равнодушно, как будто дело шло не о нем.

— Вы слишком строги, — отвечал он, — и много приписываете моим словам. Но потрудитесь поставить себя на мое место и тогда осуждайте меня. Я не говорю, что я сохранил к вам прежние чувства; но как хотите, все остается какое-то влечение к той, которая прежде добровольно признавала над собой naine влияние, и кажется, что не может она совершенно отречься от него. И вдруг, когда видишь, что по одной прихоти сердца не только отбросили, но смотрят с каким-то унижающим равнодушием на это влияние, — мало того что, проходя без внимания мимо того, которого прежде так высоко ценили, в его же глазах поклоняются и удивляются невесть кому… О! Тогда очень естественно — придет на язык желчное слово!

— Все это, может быть, очень справедливо с вашей точки зрения: я и не спорю. Разве я обвиняла нас?.. Но одного я тут не поняла. Объясните, пожалуйста, кто этот невесть кто, которому я поклоняюсь и удивляюсь?

— Я нескромных замечаний не объясняю, — сказал Тамарин, — и предоставляю вам самим угадать.

— Один человек, с которым я ближе других знакома, — это Иванов. Если вы говорите про него, — сказала Варенька, — так этот невесть кто может и очень может заменить кого бы то ни было. Я ему не поклоняюсь и не удивляюсь, но искренно уважаю его, и ваше самолюбие может быть покойно: чувства мои к нему совсем другого рода, чем к вам.

Тамарин понял эпиграмму, и, несмотря на его желание быть равнодушным, желчь зашевелилась в нем.

— После ваших слов, — сказал Тамарин — я сам начинаю питать к г. Иванову глубокое уважение, особенно за его умение внушать такие чувства…

— Этих чувств вы никак не поймете, — отвечала Варенька, — они не в вашей натуре.

— Тем интереснее было бы их узнать, — сказал он, улыбаясь, — учиться никогда не поздно.

— Вы хотите их знать, — сказала Варенька, — извольте. В вас я любила какой-то призрак, который создала моя семнадцатилетняя пылкая и неопытная голова; вы сами это чувствовали и как-то искусственно поддерживали его; все наши отношения были ложны, и от этого, оба свободные, мы скрывали, мы инстинктивно стыдились своих чувств. Отношения и чувства мои к Иванову так просты, так естественны и чисты, что мы не имеем нужды их таить, и я, жена другого, могу, не краснея ни перед собой, ни перед мужем, сказать, что люблю Иванова как лучшего друга…

Тамарин встал, поклонился и, улыбнувшись, сказал:

— С чем и имею честь поздравить вас и его.

Но, прежде нежели он вышел, он встретил взгляд Вареньки, и от этого взгляда, может быть, после многих лет самоуверенного спокойствия, он в первый раз почувствовал себя как-то неловко.