Елизавета Водовозова - На заре жизни

• Название: На заре жизни
• Автор: Елизавета Водовозова
• Жанр: Биографии и Мемуары

"Если бы нужно было в немногих словах охарактеризовать покойную Елизавету Николаевну Водовозову-Семевскую, то едва ли это можно было бы сделать лучше, чем сказавши: это был человек 60-х годов" {"Голос минувшего", 1923, № 2, стр. 177.}. Так в журнале "Голос минувшего", где много лет сотрудничала Водовозова, начиналась посвященная ее памяти редакционная статья. И действительно, в формировании взглядов и самой личности автора настоящих мемуаров шестидесятые годы имели решающее значение. О своей литературной деятельности, продолжавшейся более полувека, Водовозова скромно говорила: "Да, пишу всю жизнь. Больше ни на что не пригодна. И пишу-то я про все такое, самое земное…" {Там же, № 3, стр. 153–154.} Писала Водовозова преимущественно педагогические сочинения и книги для детей и юношества. Труды эти, создавшие ей в свое время значительную известность, в настоящее время устарели и теперь представляют интерес лишь для узкого круга специалистов. Иное дело ее воспоминания "На заре жизни". Это яркий мемуарный памятник эпохи, живое свидетельство современника о том, что прошло перед его глазами и стало для новых поколений историей.

Э. Виленская, Л. Ройтберг

Воспоминания шестидесятницы

---

Хотя Васька в конце концов был так завален поручениями, что у него иногда не хватало времени выполнить все, что требовалось, хотя он продажею хозяйственных сбережений начал приносить весьма осязательную выгоду, но он с ужасом думал о матушкиной угрозе: *Ну, а как вдруг да забреют лоб?" Но зато положение его жены Минодоры в качестве нашей горничной совершенно упрочилось. Нельзя было не полюбить это безответное существо, всегда готовое делать все, что приказывают: кроме уборки большого дома, было много починки и шитья, и матушка как будто убедилась, что и это нужно делать кому-нибудь. Хотя она не говорила о том, что Минодора и Василий навсегда останутся в нашем доме, но мы, ее дети, очень любившие эту пару, успокоились насчет ее судьбы.

Трудно представить, как радовалась моя сестра Саша тому, что Васька проявил способности к торговле: она очень любила его за его доброту и внимание к ней, но более всего за его музыкальный талант. К тому же в его несчастной судьбе она находила некоторое сходство со своею собственною судьбою, что заставляло ее как-то особенно горячо сочувствовать ему, как-то болезненно жалеть его. Она смотрела на него, как на чрезвычайно даровитого человека, которого загубил жестокий рок.

В теплые летние вечера, когда на скотном дворе, в хатах дворовых и в господском доме гасили огни, Василий пробирался на сеновал и начинал играть на скрипке, держа в губах что-то вроде маленького свисточка, в который он посвистывал во время игры, — выходило, точно он сам себе аккомпанировал.

— Нянюшечка, дорогая, золотая! — кричала Саша, вбегая в нашу спальню, когда мы с няней готовились ко сну. — Васька играет! пойдем его послушать!.. — И мы отправлялись в сарай, откуда уже раздавались звуки его скрипки. Мы взбирались на сено, а Васька не переставая продолжал играть.

— Как хорошо! Играй, пожалуйста, играй! — умоляла Саша.

— Барышня вы моя драгоценная! Очень я вами доволен: ведь вы одна здесь можете оценить! От одной вас я не слыхал попреков, а то ведь только и есть «дармоед» да «цыган»… И вот извольте рассудить: в другой бы стране… если бы, значит, я вышел на эстраду да заиграл… Может, цветами забросали, а тут только и жди, что в награду тебе лоб забреют…

— А вот, чтобы этого не было, — прервала его няня наставительно, — ты исподволь к сохе да к косе приловчайся. Может, помаленьку дело-то и пойдет! Тогда уж наверное барыня смиловалась бы, потому что ты теперь насчет поручениев очень хорош, а тогда бы уж окончательно в доме упрочился. А то барыне все боязно, что, как эти поручения прикончатся, ты опять без дела останешься. А с пиликаньем своим, Василий, не очень ты заносись из-за того, что Шурочка тебя так выхваляет!.. Она ведь не совсем еще взрослая!.. В твое положение вникнуть не может! Ты ведь не барин какой, должен сам понимать, что все это одна забава…

— Домоправительница вы наша бесподобная! Бесценная вы раба! У вас много понятнее насчет барского добра, готовы вы глотку перервать всякому, кто до него докоснется… А вот насчет того, что касательство имеет до моего дела, так вы ровно ничего не смыслите…

— Опомнись ты, Василий! вот хоть бы и насчет твоих слов… Ведь как ты ими барыню гневишь! Я уж последний человек, а как ты зачнешь их выкидывать, так и меня всю передергивает!.. Ну, скажи по совести, Шурочка, разве он может своей мужицкой головой понимать все свои словечки?

— Ах, нянюшечка, отчего же нет? Он и Пушкина и Лермонтова читал, хорошие пьесы на память заучивал…

— А оттого я думаю так, что мужицкая голова всегда останется мужицкой головой! Я побольше его с господами живу… Вы, деточки, то и дело слова мои выправляете, и покойный барин тоже… А покойная твоя сестрица, красавица моя Манюшечка, пальчиком мне, бывало, то и дело грозит, а сама приговаривает: "нянюшечка, "непременно", нянюшечка, "начну", нянюшечка, "теперь", — я это все себе на ус наматываю, да тут же и брякну: "беспременно", «зачну» да свое "таперича"… Так я-то знаю, как слова разные говорить надо, только забываю, а ведь у Васьки куда больше слов в его разговоре, и он так и сыпет ими, как горох из мешка…

— Что же, я сам знаю, что многое на мужицкий лад переворачиваю… Так ведь я теперь только и разговариваю с мужиками… Но все же, почтеннейшая Марья Васильевна, я побольше вас понятиев имею! Ведь в голове-то у вас только барское добро да думки о том, как его блюсти, а моя голова приспособлена к божественному искусству!

— Ах, Василий, Василий! — перебила его няня с сокрушением, — злосчастный ты человек! Какие святые слова ты к глупостям припутываешь! — И няня с сердцем встает и ведет нас домой. Но Саша не унимается, толкует по дороге о том, что к Ваське несправедлива даже и она, что он — талант, что его судьба такая же несчастная, как и ее.

— Ах, Шурочка, Шурочка! вот нашла кого к себе приравнять! Ты столбовая дворянка, помещичья дочка, настоящая барышня, — и вдруг смерд, — и на одну доску с собой!

Август на дворе. Наступает время отправки Андрюши в полоцкий корпус; его должен отвозить Васька и на месте сдать начальству с рук на руки. По вечерам няня нет-нет да и скажет матушке, что хорошо-де, что есть у нас такой человек, как Васька, на которого вполне можно положиться, что он в дороге ни одной копеечки «задаром» не потратит, и "хотя до смерти любит наших детей, но и не даст мальчику баловать". Со стороны беспредельно жалостливой няни было вполне естественно кстати замолвить перед матушкой доброе слово за всякого несчастного, но в этом случае это ее особенно хорошо рекомендовало, так как она Василия недолюбливала.

Матушка была печальна и молчалива: ее крепко печалила разлука с Андрюшею. Несмотря на то что он был самый непокорный из ее детей и чаще кого бы то ни было из нас позволял себе говорить ей дерзости, несмотря на то что ее огорчала его наклонность к пустому времяпрепровождению и к барским замашкам, он все-таки был самым любимым ее детищем.

Вот и его отъезд. Обнимая и целуя его в момент расставания, матушка молчит, только сквозь слезы, которые градом катятся по ее щекам, она как-то просительно-умоляюще вглядывается в его глаза… Наконец она дрожащим голосом произносит: "Дурь-то соскочит с тебя! Соскочит!.. Я уверена! Ведь ты весь в отца! Помни это!.." И она, захлебываясь слезами, отвертывается в сторону.

На нас, детей, отъезд Андрюши не произвел никакого впечатления, — мы так мало видели его дома. Правда, Саша очень плакала при разлуке с ним, но она, видимо, оплакивала при этом свою судьбу, так как все приговаривала: "Все учатся, только я одна… Весь век просижу в этой трущобе!.."

Наконец возвратился Василий; проезжая мимо нашей волости, он захватил денежную повестку. Матушка пришла в совершенное изумление… Ей кто-то посылал триста рублей!..

— Да ведь это вам, матушка барыня, от ваших братцев! Вы им писали насчет Шурочкиного ученья, вот они вам и посылают денежки… Только, матушка барыня, ни слова не скажем Шурочке, — такая она у нас стала слабенькая, худенькая, раздражительная!.. Поди радости этой своей сразу-то она не перенесет! А когда удостоверимся, что денежки для Шурочки, тогда исподволь и подготовим ее к такой большущей для нее радости.

Матушка нашла эту мысль совершенно правильной, тем более что она не хотела верить тому, что эти деньги для Шурочки, думала, что старший брат посылает их ей на какие-нибудь нужды по своему имению для передачи управляющему.

— Шурочка… дорогая моя… стань-ка ты на колени перед образами да помолись поусерднее, чтобы исполнилось то, что я во сне видела… А видела я намедни, что ты отправляешься в пансион для настоящей учебы, — так начала няня подготовлять сестру уже с вечера, хотя письмо еще не было получено.

— Не хочу я молиться! Не хочу и не буду!.. Слышишь… никогда не буду! — закричала Саша вспыльчиво и раздражительно, вся задрожала и вдруг упала на пол в корчах и в истерическом припадке.

Когда, на другой день письмо с деньгами было получено, оказалось, что оно от петербургских дядюшек, посылавших деньги для взноса платы вперед за полугодие на образование Саши в пансионе пыле Котто в Витебске, пользовавшемся тогда громкою известностью. Няня с матушкою долго шептались между собой о том, как объявить об этом сестре: после вчерашнего припадка она выглядела так, точно встала после продолжительной болезни, — утомленною и разбитою. Тем не менее матушка позвала Сашу и, боясь сразу испугать ее неожиданным известием, начала говорить ей о том, что она напрасно приходит в такое отчаяние, что ее братья — очень добрые люди и просят передать ей, что она может питать надежду на образование, так как они употребят для этого все силы.

— А я знаю, что из этого ничего не выйдет, — резко перебила она, быстро выбежала из комнаты, бросилась среди белого дня на кровать и крепко заснула; проснулась она только на другой день утром вместе с нами. Когда она вошла в нашу комнату, няня стала говорить, обращаясь ко мне: "Ну вот, Шурочка-то наша поедет учиться… ученая будет и тебя, дитятко, всему обучит… Вот поди ж ты! Ведь она не верит! А мамашенька и письмо оставила… "Пусть, говорит, сама прочтет!" Мыто не все сказали ей: ведь деньги-то уж получены, в руках у нас! Ну что же, Шурочка, молчишь? Бери письмо!"