Римма Глебова - Мистические истории

• Название: Мистические истории
• Автор: Римма Глебова
• Жанр: Современная проза

Римма Глебова, член союза писателей Израиля. В России публиковалась в журналах "Советская женщина", "Работница", в коллективных сборниках нижегородских писателей. В Израиле ее рассказы выходили в альманахах: "Алия", "Грани", "Средиземноморье", в журнале "Шарм", а так же в русскоязычных журналах в США - "Русская Атланта" и "Алеф". В Израиле вышли две книжки повестей и рассказов. В израильском еженедельнике «Секрет» ведет рубрику «Проза жизни».

---

К тридцати годам Авотия знала и умела очень много. Она поселилась в большом городе и стала прорицательницей, быстро завоевав успех на этом поприще. Она помогала людям – тем, кто верил ей, и была вполне удовлетворена, но втайне все-таки продолжала мечтать о любви. Подходя к зеркалу, она смеялась над своими мечтами, но преодолеть себя не могла, женское начало в ней не желало смириться.

Те, кто обращались к ней за помощью, были слабыми, неуверенными в себе людьми, они будто на жизненном пути потеряли себя, в них сломался тот душевный стержень, на котором зиждется сила и власть духа над невзгодами, они готовы были утонуть, погибнуть, и Авотия спасала их, вытаскивала из пучины тяжких сомнений, неверия, слабоволия и упадка.

Но… пришел мужчина, который в ней не нуждался. Он пришел и всё. Его сильное, твердо очерченное лицо с волевым, слегка выдающимся подбородком и любопытными глазами привлекло ее мгновенно. Хотя, конечно, не всё у него в тот момент ладилось, но он бы справился сам. Ему нужна была не помощь, а у ч а с т и е. Когда она говорила с ним, с ней что-то происходило, ей хотелось плакать. Она чувствовала его скептицизм, но ясно ощущала и его интерес к себе. Она скоро поняла, зачем он приходит, и была безумно счастлива. Когда пришло время расстаться, – она и так увеличила количество встреч, но бесконечно это не могло продолжаться, – Авотия знала, что ей делать дальше.

Она поехала в поселок, где родилась, и где прожила свои несчастные годы. Если жива еще ее двоюродная бабка – ей, должно быть, уже за девяносто, она поможет. К бабке всегда ходили толпами – за советом, за чудодейственным снадобьем, она видела всё и всех насквозь и, если хотела, предсказывала судьбу. Если только бабка жива…

Авотия возвратилась через пять месяцев. Когда последняя, пятая, темная непрозрачная бутылочка опустела, – как раз тогда бабка умерла, тихо и спокойно, сложив иссохшие маленькие руки на плоской груди и с удовлетворением глядя сквозь щелки пергаментных век на Авотию. Авотия осторожно провела по векам рукой, закрывая их, и поцеловала бабку в остывающий лоб. Погладила сверху вниз свое тело и счастливо вздохнула. Выходя, выбросила в ведро у порога темную бутылочку, зазвеневшую в ведре осколками…

Авотия позвала соседку, сказала ей, что бабка скончалась, и уехала. Она забыла, что бабка просила похоронить ее с о б с т в е н н о р у ч н о.

* * *

Авотия долго провозилась с замком на входной двери своей квартиры, казалось, он отчего-то проржавел. В комнатах был тот же порядок, что она оставила, уезжая, но на мебели лежал изрядный слой пыли, и воздух был такой затхлый, что пришлось сразу открыть все окна.

Она несколько часов провела перед зеркалом, доставая из шкафа и примеряя одно платье за другим, и, смеясь, бросала их на пол. Ее фигуре нужен другой гардероб! И белье другое, и туфли. Ай да бабка! Пять месяцев Авотия преданно ухаживала за ней, и каждый месяц выпивала назначенную бабкой очередную горькую бутылочку. А ели они с бабкой одну и ту же еду: кашу из какой-то странной крупы и пили травяной чай или молоко от козы, пасшейся во дворике. Коза была необычная, она имела два вымени – белое и коричневое с белыми пятнами. Из белого пила молоко бабка, из пятнистого – Авотия. В день, когда бабка умерла, коза из дворика исчезла.

Бабка сказала Авотии: – «Ты должна пробыть здесь ПЯТЬ ВРЕМЕН. И в конце каждого ВРЕМЕНИ ты будешь пить то, что я тебе дам. После мы расстанемся». И поставила на комод пять темных бутылочек. Календаря в ветхом домике не было, Авотия каждый день ставила в своем блокнотике палочки. Когда кончилась последняя бутылочка, кончилась и бабка. Авотия сосчитала палочки – ровно пять месяцев.

…Авотия не могла отвести глаз от своего отражения. Какой же красивой она стала! ВСЯ! Она отыскала среди вороха вещей на полу одежду, в которой можно было дойти – добежать! – до магазина, и в спадающих с ног туфлях вышла из квартиры. Возвратилась через два часа со свертками, и еще посыльный нес за ней большую коробку.

На другой день она с замирающим сердцем набрала номер телефона. Авотия услышала е г о голос, но не смогла ничего сказать, расплакалась от волнения и бросила трубку. Успокоившись, она нашла среди старых записей клиентов его адрес и решила подойти к его дому – выходной день, может быть, он выйдет за чем-нибудь. Он же ее сразу узнает в лицо!

Авотия гуляла напротив подъезда, иногда присаживалась на скамейку, и не сводила глаз с входных дверей. И он вышел! Пропустил вперед какую-то очень полную, невысокую, с приятным миловидным лицом, женщину с толстым щекастым ребенком лет трех, и шел некоторое время позади них, потом поравнялся с ними, и тут Авотия подошла к нему. Он скользнул по ней безразличным взглядом и взял женщину под руку. Авотия слегка опешила, но тут же обогнала их и попыталась что-то ему сказать, но он вежливо обошел ее, не задев, и лишь глянул мельком н и к а к и м взглядом. Но всё же в его взгляде Авотия успела заметить что-то, если не совсем узнающее, то искорку узнавания, или просто интереса, не могло ей это показаться! Авотия замерла на месте и смотрела троице вслед. Женщина была очень полна и переваливалась как утка. Ребенок громко хныкал и упирался, пытаясь вытащить свою руку и усесться на тротуар обтянутой красными штанишками круглой упитанной попой. А он на ходу склонился к женщине и обнял ее за широкую талию, которой, собственно, у нее не было. Из глаз Авотии брызнули слезы. Как ей хотелось уверить себя, что это не тот мужчина! Но это был о н, ее мечта и любовь. Как скоро он нашел себе утешение! И какое! Разве не такой, как эта женщина, она была сама совсем недавно, и побоялась ему показаться!

Авотия подняла вверх голову, смаргивая слезы, и ее взгляд упал на большой круглый циферблат городских часов на башенке старинного здания. Эти часы всегда показывали не только время, но и число, месяц и год. Авотия протерла глаза… что это они показывают?.. Чепуха какая-то! Она обратилась к прохожему и попросила сказать сегодняшнюю дату. Он глянул на ходу на наручные часы и сказал время. Авотия схватила его за рукав и повторила просьбу: «число, месяц и год!». Мужчина с любопытством посмотрел на нее, и в его взгляде она прочла, что она очень красива, но безумна. Он мягко высвободился и указал на городские часы. Пошел дальше, оглянулся и повертел пальцем у виска.

Что же это значит? Значит… что прошло не пять месяцев… Прошло ПЯТЬ ЛЕТ! ПЯТЬ ЛЕТ!!! Бабка обманула ее! Потому она улыбалась себе провалившимся тонким ртом, когда замечала, что Авотия в своем уголке что-то чиркает карандашом. Бабка посмеялась над ней! Злая коварная старуха! Если бы она предупредила, что понадобится целых пять лет, разве Авотия согласилась бы! Бабка сказала: «пять времен». По палочкам в блокнотике вышло ровно пять месяцев… Вдруг Авотии вспомнилось, что она обещала похоронить бабку…

Она брела по улице, то останавливаясь, то нехотя шла дальше. Надолго застряла у стеклянной витрины. Красивая женщина с изумительной фигурой и погасшим лицом смотрела на нее из чисто вымытого блестящего стекла, и в нем отражались проходящие за ее спиной люди. Многие задерживались и смотрели на застывшую женщину необыкновенной красоты, что-то шепчущую горестно и безнадежно…

Пересадка

Тяжелее всего было примириться с мыслью, что его нет нигде . Пусть бы он был хоть где-нибудь, пусть без нее, где-то в другом месте, в другом городе, в другой стране, где-нибудь там, откуда все же мог вернуться. Хотя бы через год или через годы, неважно, главное – когда-нибудь. Тогда можно было бы мечтать, жить в ожидании и надежде, что эта встреча обязательно случится, и она увидит его дорогое, единственное и совершенно удивительное лицо. Ни у кого на свете не могло быть такого лица, таких бровей, прочерченных через весь лоб и смыкающихся двумя пушистыми ершиками на переносице… такие смешные брови… и очень черные короткие волосы, торчащие густой щеткой надо лбом, и длинный, с четкой горбинкой нос, обещавший к старости, как смеясь, предрекала ему она, дорасти до самого рта. Губы… разве могли быть у других такие губы, умеющие целовать так, что хочется немедленно отыскать любой подходящий уголок, где никого нет… А глаза… у него были особенные глаза. Удлиненные почти до висков и иссиня-черные как спелые оливки, жадные и какие-то стремительные, будто он хотел охватить ими сразу весь мир, все увидеть, быстро рассмотреть и опять вернуться к ней, чтобы утопить ее в своей сине-черной страстности…

Было от чего терять голову и как сладостно иногда совсем ее терять. Конечно, он не был красавцем. Не очень высок, не идеально строен. Но на него почему-то оглядывались женщины, и она ревновала. И кто встречал его хоть однажды, запоминал навсегда, такое лицо у него было притягивающее, такой взгляд. Но нет больше этого лица. Его похоронили и даже не позволили посмотреть в последний раз. Сказали: нельзя. Спеленутого с головой в белый саван, Гая, под молитвенные песнопения, опустили вниз, в серую бетонную коробку, быстро закидали землей, обхлопали лопатами продолговатый холмик и снова прочитали нараспев молитву. Положили в изголовье камешки. Много камешков – людей было много. И каждый вдавливал свой камешек в свежую рассыпчатую, смешанную с песком землю, и Герде казалось, что каждый приговаривал про себя: «Лежи тут. Не вставай». Мол, раз умер, то не суетись. Ведь каждый рад, что не его туда, вниз, опустили и присыпали сверху, очередь, слава Богу, не подошла еще, и каждый втайне надеялся вопреки рассудку – может, и не подойдет… Придет-придет, с непонятным самой злорадством думала Герда, рассматривая опухшими, но бесслезными глазами лица окруживших могилу родственников, знакомых, приятелей и приятельниц. Слез у нее не было с утра похорон, наверное, накануне кончились, слишком много их вылилось, вот и кончились. Ну что они тут стоят, пора бы и разойтись, оставить ее одну, с Гаем. Он никому не нужен был, кроме нее. Даже его родителям. Они не понимали его. Его стремления к независимости, выражавшемся в холодноватой отчужденности. Тем более не понимали его нелюбви к дальним путешествиям, поскольку сами вечно отсутствовали. А уж тем более не понимали его страсть – строить домики. Он строил их всегда, сколько помнил себя. Из картонок, из спичек, из камешков, из всего, что под руку попадалось. Но только не из «Лего» – цветных кирпичиков детского конструктора. Гай рассказывал, что с детства их презирал, потому что готовое . Ему нужно было сделать всё самому, добыть, найти и построить своими руками. Придумать дизайн, подобрать подходящий материал, собрать, склеить, в конце сделать дверь и прикрепить на крышу флажок. Если флажок отсутствует, значит, домик еще не готов, предстоят еще доделки. Готовые домики с разноцветными флажками на крышах стояли в квартире повсюду: на камине, на полках, на подоконниках, на специально сделанном Гаем стеллаже. Когда домиков накапливалось слишком много, Гай укладывал их в большой сундук на террасе, в сундуке он тоже сделал внутри полочки.