Хуан Рульфо - Педро Парамо

• Название: Педро Парамо
• Автор: Хуан Рульфо
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-060955-0, 978-5-271-24621-0

Роман мексиканского писателя Хуана Рульфо (1918–1986) «Педро Парамо» увидел свет в 1955 году. Его герой отправляется на поиски отца в деревню под названием Комала — и попадает в царство мертвых, откуда нет возврата. Чуть раньше, в 1953-м, был напечатан сборник «Равнина в огне», состоящий из пятнадцати рассказов и как бы предваряющий роман. Вместе получилась не слишком большая книжка — однако ее автор не только безоговорочно признан крупнейшим латиноамериканским прозаиком, но и не раз назывался в числе авторов, сильнее всего повлиявших на прозу XX века. И в таких оценках нет преувеличения. Габриэль Гарсиа Маркес откровенно писал, что учился именно у Рульфо: «…не один раз перечитав его произведения, я наконец-то нашел тот путь, который так долго искал, — и тогда смог продолжить работу над собственными книгами». Позднее он сказал: «„Педро Парамо“ — это самый прекрасный из всех романов, какие когда-либо были написаны на испанском языке».

---

— А кто это — «он»?

— Не знаю. Надо думать, кто-то умерший раньше ее.

— Кто бы это мог быть?

— Она не сказала. Она говорит, что в один из вечеров долго поджидала его, но его все не было. Далеко за полночь она вдруг почувствовала, что он пришел. Она догадалась о его приходе по тому, что ногам ее, стосковавшимся от холода и одиночества, сделалось вдруг тепло, словно их закутали, укрыли согретым покрывалом. Проснувшись утром, она увидела, что ноги ее обернуты газетой, которую она читала, ожидая его накануне вечером, и, сморенная сном, уронила на пол. Не успела она удивиться, что ноги ее спеленаты этой газетой, как в комнату к ней вошли и сообщили, что он погиб.

— Похоже, развалился гроб, в каком она была похоронена. Доски затрещали, слыхал?

— Да, и мне почудилось.

* * *

И вновь нескончаемые сны. Зачем он, этот поток нестерпимо живых воспоминаний? Разве прошлое не знает утешных напевов? Уж лучше бы сразу смерть!

— Сеньора, Флоренсио погиб.

Какой высокий, какой долговязый человек! И какой у него суровый голос, жесткий, как каменная земля. А лицо — будто в тумане. Или туман — это уже после? Его лицо вдруг расплылось, словно их разделила пелена дождя. Что такое он говорит? Флоренсио? Что за Флоренсио? Мой? Почему я тогда не разрыдалась! Почему я не могла тогда плакать! Я бы тоску утопила в слезах. Нет, Бога нету! Как я молила тебя, Господи: оборони его, сохрани. Только об этом одном тебя и просила. Но промысел твой лишь об наших душах. А мне была нужна не душа его, мне тело его было нужно, нагое, распаленное любовью, кипящее желаниями, — эта тяжесть его, теснящая мои плечи, мои трепещущие груди. Висеть в пространстве мне нужно было невесомой иголочкой, притянутой магнитом; лодочкой, качающей его тело, прозрачной, покорной его силе и власти. Что делать мне теперь со своими губами, если нет больше рта, который наполнил бы их собой? Что делать мне со своими истомившимися губами?!

Сусана металась на постели, а Педро Парамо стоял, прислонясь к дверной притолоке, и ждал, когда же наконец кончится осаждающий ее кошмар. Он уже потерял счет минутам. Керосин в лампе выгорел, мигающее пламя тускнело, фитиль потрескивал, угасая.

Если бы она страдала от физической боли, он нашел бы, чем ее отвлечь, утешить. Но кошмары… он был бессилен против этих нескончаемых, страшных снов, снедавших ее последние силы. Не отводя глаз, Педро Парамо следил за каждым движением Сусаны. Что, если и она угаснет вместе с этим тускло мерцающим огоньком, при свете которого он на нее глядит?

Потом он вышел, бесшумно прикрыв за собою дверь, и чистый ночной воздух отогнал от него образ Сусаны Сан-Хуан.

А она перед рассветом проснулась вся в поту.

Она сбросила на пол тяжелые одеяла, скинула жаркие простыни и разметалась на постели нагая: предутренняя свежесть приятно холодила тело. Она вздохнула и опять погрузилась в сон.

Так, обнаженной и спящей, нашел ее несколько часов спустя падре Рентериа.

— Вы слышали, дон Педро, что отряд Тилькуате разгромлен?

— Нет, Херардо, я слыхал только, что вчера вечером произошла какая-то стычка. Шум боя долетал даже сюда, но никаких подробностей я не знаю. Кто тебе про это рассказал?

— В Комалу привезли раненых. Жена дала им ветоши для перевязок. Они говорили, что сражались в отряде Дамасио и что у них много убитых. Судя по всему, они дрались с какими-то пришлыми, с вильистами,[7] так, что ли, они себя величают.

— Дрянь дело, Херардо. Худые настают времена, как я посмотрю. Ты-то сам как дальше думаешь жить?

— Уехать хочу, дон Педро. В Сайулу. Снова там обоснуюсь.

— Хорошо вам, нотариусам, адвокатам. Чуть что — собрали пожитки и снялись с места, не то что наш брат, сиди дожидайся, пока тебе шею свернут.

— Не совсем так, дон Педро, не совсем так. Очень уж работа у нас деликатная, того и гляди, впросак попадешь. А расставаться с такими клиентами, как, например, вы, просто жаль; к тому же сразу лишаешься всех преимуществ, даваемых тебе репутацией. Переезжать, спасая живот свой, — это, если угодно, все равно что рубить сук, на котором сидишь. Каковы будут ваши распоряжения относительно бумаг? Где их оставить?

— Нигде не оставляй. Забери с собой. Разве в Сайуле ты уже не сможешь быть моим поверенным?

— Благодарю вас, дон Педро. От всей души благодарю за доверие. Но вынужден признаться: продолжать вести ваши дела не смогу. Несоблюдение существующих установлений в некоторых, так сказать, случаях… К ряду документов, свидетельствующих о кое-каких обстоятельствах, не должен иметь доступа никто, кроме вас. Попади такая бумага в чужие руки, она может стать орудием шантажа. Самое безопасное для вас было бы хранить подобные документы при себе.

— Ты прав, Херардо. Оставь их здесь. Я их сожгу. Есть бумаги, нет бумаг, кто посмеет оспаривать у меня право на мою собственность?

— Безусловно, никто, дон Педро. Никто. Что ж, позвольте откланяться.

— Поезжай с Богом, Херардо.

— Как вы сказали?

— Я говорю, да хранит тебя Господь.

Нотариус медленно пошел к дверям. Он был уже стар, но не настолько, чтобы волочить ноги, словно передвигает их через силу. По правде сказать, неохота, с какой он уходил, объяснялась другим: нотариус рассчитывал получить вознаграждение. Ведь он служил еще отцу дона Педро, покойному дону Лукасу, а потом в течение долгих лет, вплоть до сегодняшнего дня, и самому дону Педро; кроме того, напоследок занимался делами сына дона Педро, Мигеля. По правде сказать, старик рассчитывал, что ему за это заплатят. Одарят щедрой рукой. Не скупясь.

— Еду прощаться с доном Педро, — сообщил он сегодня жене. — Я знаю, он хорошо отблагодарит меня за труды. Я даже думаю, этих денег нам хватит и на устройство в Сайуле, и на то, чтобы безбедно прожить остаток наших дней.

Непонятно, откуда у женщин такое чутье? Они вдруг начинают сомневаться. Можно подумать, небо посылает им тайные знаки. Нет, жена совсем не была уверена, что он получит вознаграждение, на которое рассчитывал.

— Не надейся. В Сайуле опять придется зарабатывать на жизнь горбом, прежде чем снова станешь на ноги. Ни гроша ты с него не получишь.

— Откуда ты это взяла?

— Да уж взяла.

Нотариус шел к дверям, ожидая, что сейчас его окликнут: «Постой, Херардо! У меня от всех этих дел голова кругом идет, вот я сразу о тебе и не подумал. Но я все помню, ведь ты мне оказывал услуги, которых не оплатишь никакими деньгами. Прими от меня этот скромный подарок».

Однако его не окликнули. Он перешагнул порог, отвязал лошадь от коновязи, сел в седло и тронул шагом, чтобы расслышать, если все-таки позовут. Старик направил коня на дорогу в Комалу и ехал, никуда не сворачивая. Когда Медиа-Луны уже не стало видно, он подумал: «Я мог бы попросить у него в долг, но это было бы слишком большим унижением».

— Я, кажется, не совсем правильно поступил, дон Педро, и поэтому решил вернуться. Я с удовольствием буду и дальше вести ваши дела.

Нотариус говорил это, сидя в кабинете Педро Парамо. Не прошло еще и получаса с той минуты, как он отсюда вышел.

— Хорошо, Херардо. Бумаги там, где ты их положил.

— Я хотел бы также… Нельзя ли мне в связи с переездом… Расходы… Небольшой аванс в счет моего гонорара… Ввиду, так сказать, чрезвычайных обстоятельств, если, конечно, вы считаете возможным.

— Пятьсот?

— А немного больше, ну хотя бы… не знаю…

— Тысячи хватит?

— Я бы хотел пять тысяч.

— Что? Пять тысяч песо? Где мне их взять? Ты же знаешь, все мои деньги вложены в имение. Земля, скот — вот мое состояние. Ты же прекрасно знаешь. Тысячу, пожалуйста, дам. На что тебе больше?

Старик ничего не ответил; он сидел, уронив голову на грудь, и думал. На письменном столе звенели отсчитываемые доном Педро монеты. Он думал о том, что дон Лукас так и не выплатил ему гонорара, о том, как молодой дон Педро заявил, что начинает новый счет. А сколько неприятных хлопот было у него из-за Мигеля! Раз пятнадцать, если не больше, спасал он мальчишку от тюрьмы. Одно только убийство это чего стоило! Как его звали, убитого-то? Ага, вспомнил, Рентериа. Некий Рентериа был найден мертвым со вложенным в руку револьвером. Потом все обошлось, и Мигель куражился, смеялся, а тогда здорово перетрусил. Одно это дельце, во сколько бы оно вскочило дону Педро, дойди до следствия, не говоря уж до суда? А изнасилования? Не раз и не два выкладывал он денежки из собственного кармана, чтобы умаслить потерпевшую, заткнуть ей рот. «Да ты, глупая, радоваться должна, что беленького родишь», — уговаривал он очередную жертву.

— Вот, Херардо, возьми. Да смотри береги их хорошенько, они не дают потомства.

— Да, но и убитые не дают потомства, — проговорил он, все еще погруженный в свои мысли. И добавил: — К сожалению.

До рассвета было еще далеко. На небе паслись частые, тучные звезды, отъевшиеся в черноте ночи. Выглянул месяц, поднялся чуток и закатился: грустно стало, что никто на него не любуется. Часок только и постоял на небе, унылый, сам на себя не похожий — ни свету от него, ни радости; постоял и спрятался за горы. Где-то далеко, во мраке, ревели быки.