Маргарита Разенкова - Осень Атлантиды

• Название: Осень Атлантиды
• Автор: Маргарита Разенкова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-386-01130-7

Когда двое рождены друг для друга, но не могут быть вместе, их судьбу решает Случай. Именно он — а также предсказание дельфийской прорицательницы — свел вместе летящую сновидящую по имени Таллури и «жреца войны» Джатанга-Нэчи, ее невозмутимого общественного по-кровителяи того, кто звал ее «детка» и «зверек».

Книга «Осень Атлантиды» рассказывает о трудной, опасной и драматичной судьбе Таллури, о ее стремлении к Знанию и о фантастической любви, над которой не властно время.

---

Обо всем, что происходило в тот день, Таллури узнала несколько лет спустя. Сама она тоже кое-что помнила пусть и немного, зато удивительно ярко, если только так можно выразиться о звуках и запахах, так как видела она крайне мало.

Нет, они не были ни больны, ни ранены — они все спали, те, кого успели спасти в грохоте, неразберихе и панике уходящей под воду Тууле, сметаемой ужасным землетрясением. Они спали, как спали в те дни многие гиперборейские дети, не час, не два, не десять — уже много дней, погруженные в Зимний Сон еще в середине осени.

Гиперборейская осень холодна и темна, а идущая ей вослед зима мрачна и беспроглядна, и зимние ветра бьют и бьют в окна жилищ, в каменные стены храмов и башни сторожевых постов, в скалы и прибрежные укрепления. И ломится снег в щели, и, кажется, нет ни конца ни края Великой Зиме! Но дети спят в своих ложах, устроенных специально для долгого Зимнего Сна, когда тела бездвижны, почти бесчувственны, инертны, но сознание крепко и бодро, а разум доступен для обучения и общения.

Их не рискнули «будить», когда спасали: насильственно прерванный Зимний Сон грозит серьезной амнезией. Но погибни их тела, души, живущие легко и свободно в иной реальности, в той реальности бы и остались. А хуже ли, лучше ли им там было — почем знать?

Родители Таллури, не прерывавшие медитативного общения со своими детьми, уже попрощались с ней, ее сестрой и двумя их братьями. Это было печально, бесконечно печально, но не трагично. Прощаться с родителями было совсем не страшно: что они, малолетки, понимали в смерти? Тем более что родители, правда, не вдаваясь в объяснения, обещали детям скорую встречу. Так уходили в те годы многие семейства Гипербореи — прощаясь в Зимнем Сне, чтобы не ранить нежные детские души реалиями распадающегося, гибнущего на глазах Северного мира.

Но этой осенью, должной стать, видимо, последней земной осенью Таллури, все решилось иначе — вмешалась Атлантида. Могущественная Атлантида предложила — и кто дерзнул бы отказать?! — взять детей на воспитание, спасая их земную жизнь и обещая во всем о них позаботиться.

…Сон был зыбок. Рассыпающиеся картины холодной темной Тууле исчезали в вязком прошлом, где растворялись и последние связанные с Гипербореей ощущения и воспоминания: сухой свежий воздух, запах снега, древних трав и меда, грохот скального прибоя и суетливые крики чаек, отзвуки родных голосов. Но уже наплывало новое и неведомое.

Сначала — сквозь пелену чуткого сна — грохот, тревожные крики чужих людей на незнакомом гортанном языке, горячий запах железа и, пыльно-горький, пластика, затем — сухой механический шелест и скрежет, переходящий во все нарастающий гул и вой. И преждевременное, а оттого и досадное, неприятное осознавание собственного тела — непослушного и отяжелевшего.

Таллури внутренне сжалась, «спряталась», «нырнула» обратно — в спасительный сон: «Не хочу этого! Не хочу! Телу — спать, сознанию — в покой и мир созерцания!»

Она проспала бы так до самого Храма Жизни, но рука Судьбы прикрыла глаза солдата, что нес ее в бирюзовую валликсу жрецов, тот не заметил исковерканного порога и, споткнувшись, уронил ее. Эта встряска, толчок, секундный полет куда-то вниз («Ах, как свободно!») да еще запахи — невероятные, влажные запахи морских ветров Атлантиды, ударившие нет, не в нос, в самое сердце, — и Таллури очнулась от Зимнего Сна. Открыла глаза. И встретила взгляд подхватившего ее офицера. Ей почудилось — море, пойманное в ловушку черных ресниц. Плеснуло в этом взгляде изумление, и Таллури воспользовалась этим изумлением, не давая «закрыться» его сознанию, вызвала на разговор:

«Ясный день, господин!»

«Ты не спишь?»

«Кажется, нет!»

«Здравствуй, детка!»

«Здравствуй, ты кто?» Он не ответил, но почему-то и не ушел от «разговора», хотя мог одернуть: не очень-то прилично лезть без спроса в сознание незнакомого, тем более — старшего. Но она его не боялась. И улыбнулась. Он мог прервать ее, но не прервал. Улыбнулся в ответ — в морской бездне взгляда мелькнули искры.

Больше Таллури ничего не запомнила. Разве что чувство полнейшей безопасности и надежности в его руках. А еще — тихий скрип амуниции, абрис военного шлема на фоне непривычно яркого голубого неба и запах — кожаных ремней, конечно, но и еще, другой, кажется, от его рук — изысканный и терпкий.

«Я запомню тебя, господин, ты спас меня!» — пообещала она.

«И я тебя, маленький зверек, ты забавная».

Никто не заметил их «беседы». Да и длилась она секунды.

* * *

А дальше в Храме Жизни долгие месяцы шла программа пробуждения, реабилитации и адаптации их маленького спасенного сообщества к новым реалиям — жизни в Атлантиде.

Жрецы Храма Жизни, что врачевали их, помогая выйти из Зимнего Сна и привыкнуть к новым обстоятельствам, называли своих подопечных «наши северяне», по именам не обращались. Они были, мягко говоря, довольно сдержанны по отношению к детям, враз лишившимся всего самого дорогого, но все же терпеливы и сердечны, можно сказать — несвойственно сердечны для лекарского сословия, сосредоточенного в обыденной своей деятельности исключительно на терапии сознания и тела.

Прогулки по аллеям храмового парка, купания в соленом бассейне, массаж с пахучими маслами и разогретые камни на спину вдоль позвоночника — нельзя сказать, что лечение было неприятным. А еще — в изобилии фруктов, душистого белого хлеба, маисовых лепешек и сыра!

Через несколько месяцев к жрецам в бирюзовых хитонах присоединились их собратья в синих одеяниях — жрецы-педагоги.

Последние были ласковее и знали детей из группы «Тууле» поименно. Правда, на атлантическом наречии имена северян зазвучали немного искаженно. Им слышалось — слишком кратко, звонко, отрывисто-четко. Так она стала Таллури, хотя в Гиперборее имя звучало «Таэллуурия». Она легко согласилась с новым именем.

Воспитатели оставались неизбывно спокойными и доброжелательными, хотя дети-северяне часто капризничали, малыши много плакали, а некоторые подростки отказывались говорить на новом языке, упорно держась между собой телепатического общения, не требующего вообще никакого языка.

Но через год самые упрямые из упрямых были побеждены лаской и терпением жрецов-педагогов и, гуляя по храмовому комплексу и играя в его садах, выкрикивали игровые команды уже на языке атлантов. Они привыкли и полюбили и этот новый язык, и эти новые игры, и эту почти всегда солнечную («Солнце! Так часто!») погоду, и ласковый шум океана («Он кажется теплым, как у нас в Тууле в нагретых купальнях!»), и великолепие вкусных плодов этой щедрой земли.

Позади были ужасы гибнущей родины. Прошло больше года новой жизни, и целый год — без Зимнего Сна. Что ждало впереди? Этим вопросом задавались лишь самые взрослые из них, такие, как старшая сестра Таллури, всегда серьезная и очень ироничная Дэнола. В Тууле ее звали Даэноллаи. Длинновато, право, хоть и певуче, что и говорить. Сестра, в отличие от Таллури, была недовольна своим новым именем. Она вообще многим была недовольна. Может, оттого, что многое помнила? Дэнола часто была печальна и немного раздражена и тогда говорила о непонятном:

«Учеба? Университет? И что дальше? Кому мы здесь нужны?.. — она вздыхала, вглядываясь вдаль, в аквамариновый блеск океана. Потом вдруг оживлялась и, сжимая ладонь Таллури, спрашивала совсем другим, непечальным голосом: — А вдруг мы захотели бы замуж?»

«Замуж?..» — растерянно переспрашивала младшая сестра.

«Ну, да! Что ж тут странного? Впрочем, ты еще маленькая, многого не понимаешь!» — Дэнола с досадой (неужели ее не понимают?) морщилась.

Таллури не понимала. Она взглядывала на Дэнолу исподлобья и сбегала от нее, от ее скучной серьезности, в храмовый сад.

Это был прекраснейший сад, каких она не видывала до сих пор. В его таинственной, густо — зеленой глубине прятались два родника, струящиеся меж влажных блестящих валунов, — холодный (ледяной, до стука зубов!) и горячий, не остывающий никогда, даже в самые ненастные дни. Им нельзя было трогать эту воду, жрецы специально предупреждали! Но Таллури все-таки сунула украдкой палец и в один, и в другой источник. Ну, обожглась немного, подумаешь!

Пусть храмовый комплекс обнесен огромной и ужасно толстой каменной стеной, за которую их выпускают только на ближайший луг за травами и цветами под наблюдением немногословных послушников; пусть сад не настолько велик, чтобы в нем можно было спрятаться; пусть новые уроки (язык, общественные правила, обязательные навыки) занимают все больше времени, зато таких роскошных цветов, таких длинных лиан, таких величественных деревьев в Тууле не было!

И она первая из всех обратила внимание, как много значат в Атлантиде цветы! Например, если надоели уроки, то можно просто подойти к жрецу в бирюзовом, вежливо тронуть его за край ризы и сказать: «Мне так хочется полюбоваться на цветы в этот час дня!» И он отпустит, непременно отпустит!