Мигель Эрраес - Хулио Кортасар. Другая сторона вещей

• Название: Хулио Кортасар. Другая сторона вещей
• Автор: Мигель Эрраес
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005

Издательство «Азбука-классика» представляет книгу об одном из крупнейших писателей XX века – Хулио Кортасаре, авторе знаменитых романов «Игра в классики», «Модель для сборки. 62». Это первое издание, в котором, кроме рассказа о жизни писателя, дается литературоведческий анализ его произведений, приводится огромное количество документальных материалов. Мигель Эрраес, известный испанский прозаик, знаток испано-язычной литературы, создал увлекательное повествование о жизни и творчестве Кортасара.

---

Судя по письмам, которые сохранились с тех времен (после того как в июле 1939 года Кортасар сменил кафедру в Боливаре на кафедру в Чивилкое, он послал своим приятельницам более дюжины писем: мадам Дюпрат и ее дочери; и в два раза больше писем своей бывшей преподавательнице английского Мерседес Ариас), общение с ними заполняло его время в Боливаре, в этих письмах видна горячая привязанность писателя ко всем трем женщинам, скрасившим его двухлетнее пребывание в отдаленном городке посреди пампы. В одном из таких писем, датированном декабрем 1939 года, он пишет: «Но существует нечто такое, что время не в силах уничтожить, несмотря на все свое разрушительное действие; это добрые воспоминания, лица прошлого, мгновения, когда ты чувствовал себя таким счастливым». Однако трудно определить, насколько глубоко Кортасар ценил это общение, считая его таким чудесным, и как долго хранил он воспоминания о нем. Кортасар, который всегда отличался любезностью и доброжелательностью, в какой-то момент забыл не только о периоде жизни в Боливаре и Чивилкое, но и о тех, с которыми в те годы его связывали дружеские отношения, что следует из его статьи в журнале «Кавалькада»: «Закончив обучение, я уехал вглубь страны, где жил совершенно замкнуто и одиноко. Я жил в маленьких городках, где почти не было людей интересных, практически никого».

В любом случае, говоря о том, какие теплые письма он посылал, мы можем утверждать, что он высоко ценил дружбу тех немногих, с кем делил свое время и которым читал свои стихи: «В ваших пейзажах (речь идет об одной из акварелей Дюпрат, висевшей на стене у него в комнате, в Чивилкое) есть что-то, что меня глубоко трогает, но что именно? Мне трудно это определить, потому что это скорее лежит в области ощущений, а не в области беспристрастного интеллекта. Ваши картины напоминают мне одну фразу Коро, вычитанную мной в книге бедняги Кокто, которого так презирает Марсела. Вот что говорил великий пейзажист: „Сегодня утром я испытал невероятное наслаждение, увидев свою картину по-новому. В ней не было ничего особенного; но она была прелестна, и, казалось, она написана птицей"».[33]

В 1940 году он пишет еще одно письмо в той же тональности: «Мне не оправдаться перед вами; я ленюсь, лето вгоняет меня в летаргию, я забываю даже о хороших манерах. Но раскаяние мое так искренне, а воспоминания о вашем образе так оживили мое одиночество в Чивилкое (звучит глупо, но это так), что я не хочу терять более ни одной минуты, чтобы не наполнить им строки моего письма» (7, 76).

Необходимо упомянуть также о письмах к Мерседес Ариас, молодой преподавательнице с яркими губами и короткой стрижкой, к которой Кортасар чувствовал более чем очевидную привязанность. Он писал ей письма из Чивилкоя, Тукумана, Буэнос-Айреса, Винья-дель-Мар и Мендосы в период с августа 1939 до июля 1945 года, и его письма к ней носили куда менее сдержанный характер, хотя и вполне платонического толка, они были куда более яркими, интимными и проникновенными, чем переписка с Дюпрат и ее дочерью. В этих письмах, написанных на смеси испанского языка с английским, отсутствует какая бы то ни было условность; обращает на себя внимание разнообразие тем, от рассуждений о джазе до размышлений о смерти, о путешествиях, о мире книг, о войне, и все это в тональности, о которой мы уже говорили; о романе, который он пишет, названном «Разговор с самим собой» (впоследствии переименованном автором в «Облака и Стрелок из лука», ныне не сохранившимся), о рассказах, которые у него продолжают накапливаться и со временем составят сборник «Другой берег», и по тому, как он рассказывает об этом, видно, насколько он дорожит ее мнением. Здесь речь идет не о надуманности или необходимости искусственно поддерживать дружеские связи, а о подлинном удовольствии общения с кем-то, связанным с жизнью в Боливаре, Боливаре, который начал к тому времени понемногу стираться из памяти, и со временем, писал Кортасар, «получилось так, что мне стоит уже большого труда представить себе мою жизнь там». Меча была тем человеком, который интересовал его по-настоящему: «Что вы поделываете, как ваши дела, что читаете, куда ходите гулять, чем занимаетесь?»

Но в 1945 году переписка неожиданно оборвалась. Николас Кокаро, большой почитатель Кортасара, с которым тот делил и жизнь и планы во время своего пребывания в Чивилкое, сетует: «И после этого ни одного письма, ни одного разговора, ни одной встречи – ни в Буэнос-Айресе, ни в Париже. Без каких бы то ни было объяснений ни Марсела Дюпрат, ни я больше от него писем не получали». Так же как и Мерседес Ариас. Это было жестоким ударом для совсем еще юного Николаса Кокаро (он родился в 1926 году), который на протяжении всей своей жизни выказывал по отношению к писателю неизменное и безоглядное восхищение.

Удивляет в то же время, что в этих письмах, которые дают нам представление о Кортасаре, каким он был в период с 1937 по 1939 год, он предстает перед нами человеком необыкновенно энергичным, оптимистически настроенным, в котором интеллектуальность сочеталась с простодушием, и вместе с тем казалось, он считает, что уже достиг профессионального потолка и что это окончательное и утвердившееся осознание себя и есть конечный результат, то есть он полагает, что подобный уровень самореализации годится и для будущей его жизни. Нет ни намека, даже самого малого, на то, что он, возможно, станет когда-нибудь признанным писателем, известность которого продлится хоть на какое-то время: короткое, среднее или долгое. Это письма друга – и только, человека, который ищет духовного общения, рассказывает о переменах в своей жизни в связи с переездом на новое место, о мелких бытовых трудностях и всяческих неурядицах, вызванных привыканием к новым условиям. В таком же тоне написаны письма, которые он посылал приблизительно в то же самое время из Боливара Эдуардо А. Кастаньино или своему личному врачу и другу Луису Гальярди, уже из Чивилкоя.

Он не жалуется на жизнь, пишет, что у него все хорошо. Он раскрывается до самой глубины. Вызывает удивление уровень конформизма тогдашнего Кортасара: «Я не достиг и малой части того, что желал достичь, но это, наверное, и к лучшему; хватит ставить перед собой цель, хватит пытаться сделать рывок… достижение цели зависит от множества обстоятельств, от везения или невезения… Нет, я не жалуюсь на свою жизнь; я из тех, кто, глядя в будущее, надеется обрести только одно – покой» (15, 19). Не похоже, что эти слова принадлежат двадцативосьмилетнему мужчине. Скорее это слова человека, который ощущает себя стариком и полагает, что юность ушла вместе со студенческими годами. Сейчас нам трудно определить, как случилось, что он сдался без борьбы на милость конформизма и душевной вялости. Как это возможно, чтобы человеку, которому не исполнилось еще и тридцати лет, было вполне достаточно того малого, что он достиг; неужели это и есть тот самый Кортасар, который всю свою последующую жизнь будет стремиться жить только настоящим, чтобы не чувствовать себя стариком?

Подводя итог сказанному, отметим, во-первых, что у Кортасара в эту пору жизни было несколько кругов общения, основу которых составляли либо мадам Дюпрат, либо доктор Гальярди, который был не только врачом, но еще и пианистом, либо доктор Вигнау. Во-вторых, что все эти контакты были забыты им относительно скоро. В-третьих, что Кортасар того периода совершенно лишен каких бы то ни было литературных амбиций. Он сам позднее неоднократно признавался, что не искал тогда контакта с издателями и никогда не относил рукописи ни в одно издательство.

К этим трем моментам можно добавить еще один, из них вытекающий: некоторое нежелание «заразиться» временем, в котором он живет, отстраненные отношения с существующей действительностью, что, впрочем, не является чем-то необычным для человека, который живет, погрузившись в свой собственный мир. Разумеется, как всякий человек такого интеллектуального уровня и такой духовности, он отвергал фашизм, но, в силу полного отсутствия комментариев относительно того, что происходило в то время в Аргентине (тогдашнее правительство окончательно ликвидировало демократические свободы, утвержденные конституцией, принятой в 1912 году правительством Саенса Пеньи), создается впечатление, что он смотрит на окружающие события словно через стекло. Правда, в 1939 году он отмечает, что живет, чувствуя «войну всеми фибрами»; «тема, которая меня мучает», – пишет он Мерседес Ариас; а вот что он пишет Гальярди: «Это война переворачивает мне все нутро»; а в 1943 году он высказывает мысль о том, что, к счастью, «кошмар тоталитаризма будет стерт с лица земли, а это уже немало», однако все эти высказывания скорее являются выражением эстетической и нравственной позиции, они реальны с точки зрения идеологической, но все это бесконечно далеко от человека, замкнувшегося в собственной вселенной, в бронированной вселенной: реальность перестает существовать в тот момент, когда он возвращается в свою комнату: книги, пишущая машинка «Ройял», мате или кофе – вот что является для него единственной реальностью. Остальное – внешний мир, который он заранее отвергает.