Василий Глотов - Наедине с совестью

• Название: Наедине с совестью
• Автор: Василий Глотов
• Жанр: История

---

Холодно и неудобно было под лафетом орудия. Брезент только защищал от ветра, но не согревал. Ноги начинали ныть и терять чувствительность. В другое время Молчков мог бы подняться, походить по платформе, погреться. Но сейчас нужно было мириться со всеми неудобствами и - самое главное - не обнаружить себя, потому что часовые из охраны эшелона могли заметить его в любую минуту и высадить на очередном полустанке или станции.

Так он ехал до самой Казани. На второй день утром, при подходе эшелона к главному вокзалу, Молчков незаметно соскочил с платформы. Разминая онемевшие руки и ноги, он пересек многочисленные железнодорожные пути и сразу же затерялся среди беженцев и солдат, ожидавших отправления.

В полдень Молчков был уже на главном рынке города. Толкаясь между рядами пестрой и многоязыкой толпы, он вдруг заметил высокого человека на костылях. "Никак бывший фронтовик". Перед ним стояла пара кирзовых сапог, лежала солдатская шинель с пилоткой. "Надо купить и переодеться", мелькнула мысль. Подошел к инвалиду и, разглядывая шинель, спросил:

- Фронтовая?

- Как видишь, - гордо ответил тот. - Покупай, братишка. Я уже отвоевался, а тебе она может пригодиться. Не много прошу.

- Понятно. Но мне хотелось бы обмен устроить, - проговорил Молчков, показывая на свой малопоношенный ватник и ботинки. - Могу три сотни в придачу дать. Больше не имею.

- Ну, что ж, - согласился тот. - Давай махнем!

Сбереженные в лагере деньги, как никогда, пригодились. Вечером того же дня, надев военную форму, Молчков выехал из Казани на Москву. А еще через сутки он уже шагал по Киевскому шоссе в сторону Наро-Фоминска. Был вечер. Молчков впервые ощутил дыхание и близость переднего края. С фронта и на фронт беспрерывным потоком проходили автомашины, громыхали танки, тянулась артиллерия. Вскоре ему повстречалась группа истощенных и обросших солдат. Из обрывков разговора он понял, что они только сегодня на рассвете вышли из вражеского окружения и теперь направлялись в тыл, на формировочный пункт.

Молчков примкнул к ним. Не все ли равно с кем идти! Окруженцы растянулись цепочкой по двое. Михаил замыкал колонну. Рядом с ним шел исхудалый фронтовик среднего роста, прихрамывая на правую ногу. Вид у него был измученный. Глаза - мутные, потухшие, на лице ни одной кровинки. Михаил по-дружески взял его под руку и участливо заговорил с ним:

- Давно идете?

- Двенадцать дней, - ответил фронтовик сокрушенно. - Из-под самой Ельни топаем. Ноги натер - идти невозможно.

- И все из одной части?

- Нет, из разных. У линии фронта я примкнул к ним. Благополучно перешли передний край. Теперь на формировочный пункт идем. Денек передохну, а потом своих разыскивать буду.

Они разговорились. Старшина Смугляк был ровестником и тезкой Михаила. Он с первого дня на фронте, дважды был ранен, награжден орденом Красной Звезды. На полинялых петлицах его шинели виднелись по четыре зеленых треугольника. Молчков помог ему свернуть папиросу. Закурили. В это время позади послышался гул мотора. Вражеский самолет-разведчик низко летел над шоссейкой, обстреливая идущих солдат и автомашины. Пули, словно градинки, отскакивали от замерзшего асфальта дороги. Все разбежались по сторонам, прячась в кюветах.

Молчков не сразу понял, в чем дело. Он только почувствовал, что старшина как-то вдруг повис у него на руке, захрипел.

- Все! - прошептал он посиневшими губами. - Возьми документы, друг, напиши моей матери... В кармане они.

И, опустившись на шоссейку, он затих навсегда. Молчков застыл над фронтовиком. Как все это неожиданно и просто получилось. Три минуты тому назад человек жил, к чему-то стремился. Теперь ему ничего не нужно. Удрученный и взволнованный, Михаил взял документы старшины, склонился над ним, сказал тихо:

- Напишу, дорогой, напишу!

Со стороны фронта подошла автомашина. Бойкий шофер в новом ватнике открыл дверцу кабины, спросил, что случилось. Михаил рассказал. Шофер покачал головой, вышел на шоссе.

- Вот фриц проклятый! - с досадой проговорил он. - Меня тоже обстрелял сегодня. Нагнал и прострочил мою машину трассирующими из пулемета. Весь борт изрешетил, гадюка!

Михаил молчал. Шофер поглядел на старшину, вздохнул:

- Наверно, от ста смертей ушел, а тут вот погиб. На фронте такое часто бывает. По-разному люди умирают, да какие люди! Ну что ж, давай положим его в кузов. Я как раз в медсанбат еду. Там и похоронят. Только родителей его уведомить надо.

- Я сообщу, - сказал Молчков.

К вечеру, с документами старшины, он прибыл на формировочный пункт. Там было людно, как на огромном вокзале. Из окруженцев сразу же создавались маршевые подразделения и немедленно отправлялись на передовую. Молчков протиснулся к старшему лейтенанту, подал ему документы Смугляка и начал объяснять в чем дело. Но тот не выслушал его, привычно записал что-то в тетрадь, вручил талон на паек и, возвращая документы, проговорил устало:

- В пехоту. На заре отбыть. Маршевая рота 88. Идите!

Ночью Михаил написал теплое письмо матери Смугляка.

Глава вторая

И сильный человек иногда бывает слабым. Вот неожиданная снежная буря застает его в степи. Несколько часов он упорно борется с порывами леденящего ветра, пытается прибиться к лесу или к попутному жилью, но время идет, а вокруг него все та же воющая и рыдающая степь. Наконец человек теряет ориентировку, утрачивает уверенность в благополучный исход.

Вот такого человека, застигнутого бурей войны, напоминала полковая медсестра Тася Бушко. В те дни, когда Михаил Молчков готовился к побегу из лагеря заключения и совершил его, Тася с группой пехотинцев пыталась выйти из вражеского окружения. Необычный десятидневный переход по лесам и болотам Белоруссии измотал ее силы. Она давно уже натерла кровавые мозоли на ногах, теперь разулась и несла сапоги на плече, вместе с медицинской сумкой.

Гимнастерка и юбка Таси полиняли, измялись. Маленькие пухлые губы потрескались от жары и ветра, на щеках и на носу зашелушилась нежная и тонкая кожа. Девушка была в полном изнеможении. Она шла позади группы, покачиваясь, готовая в любую минуту повалиться в тень сосны и забыться глубоким сном. Но надо было идти.

Старшим в группе был политрук Николай Исаков, выносливый и отзывчивый человек, много лет прослуживший в кадровой армии. Несколько раз в пути он предлагал Тасе свою помощь, пытался взять у нее сапоги и сумку, но она, улыбаясь, говорила:

- Ничего. Я понесу сама. Спасибо!

Шли только в ночное время, оставляя в стороне шоссейные и проселочные дороги. Днем отдыхали, забившись глубоко в леса. Иногда в разных местах полянки они разводили маленькие костры, чтобы меньше было дыма, и в солдатских котелках кипятили чай. Тася уже третий день жила одной пачкой галет и банкой консервов. Она была единственной женщиной в группе. Красноармейцы любили ее и оберегали, как только могли. Однажды один из пехотинцев, оставшись с Тасей наедине, стал домогаться ее близости. Узнав об этом, солдаты пришли в ярость. Вечером, на большом привале, они отозвали "жениха" в густой лесок, и один из них, воин богатырского телосложения, сказал ему грозно:

- Слушай внимательно, Алексей Свинцов. Никогда и ни один идиот в такой волчьей обстановке не заводил глупых любовных романов. Даже самые отъявленные негодяи из героев Купера сдерживали свои животные страсти. Понимаешь?

Свинцов, тоже огромный детина, делал удивленный вид, разводил руками, неискернне оскорблялся.

- Не прикидывайся теленком! - продолжал солдат. - Я говорю довольно ясно. Оставь в покое Тасю Бушко. Не сделаешь этого - пеняй на себя. Мы в силах расправиться с негодяем по всем законам военного времени. Ясно?

Свинцов сдался, приуныл.

- Я ничего плохого не сделал, - оправдывался он. - Бушко я не принуждал... Наклеветали на меня.

- А почему же она плакала всю ночь?

- А откуда я знаю. Я только поговорил с ней...

- И говорить не смей! Нашелся тоже мне герой! Ей нужна твоя любовь, как мне третья нога. - Тут солдат повернулся к товарищам, спросил: - Ну, а вы что скажете ему?

Пехотинцы в один голос ответили:

- Ты все сказал. Пусть так и будет.

Уже поздно вечером все вернулись к костру. Нарвали сухой травы, подготовили Тасе место для отдыха. Солдат-богатырь подал ей шинель, чтобы теплее было спать, потом помог девушке перебинтовать ноги, хорошо укрыл ее шинелью и, уходя, сказал:

- Спи спокойно, сестричка! В обиду тебя не дадим.

Тася не оставалась в долгу у товарищей. На привалах и ночевках она заботливо починяла им гимнастерки, внимательно выслушивала жалобы на недомогания. "Жених" прекратил ухаживание. Все уладилось. Но на шестой день скитаний произошла новая неприятность, теперь уже для всех. При переходе широкой лесной поляны красноармейцы неожиданно наткнулись на группу фашистских мотоциклистов. Отходить было уже поздно, и они решили пробиваться вперед во что бы то ни стало. Завязался бой. Немцы развернулись в цепь вдоль проселочной дороги и открыли сильный огонь из пулеметов. Перевес был явно на их стороне. Красноармейцы не дрогнули. Они залегли и, отстреливаясь, быстро переползали к лесу. Находясь на левом фланге, снайпер Алексей Свинцов уничтожил фашистского водителя и пулеметчика, но сам был тяжело ранен. Тася, подвергая себя опасности, вытащила его на опушку сосняка и сделала перевязку. Окровавленный и слабый, Свинцов виновато поглядел на Тасю, пожевал запекшиеся губы и проговорил ослабевшим голосом: