Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

• Название: Николай II в секретной переписке
• Автор: Олег Платонов
• Издательство: М. : Родник
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: ISBN — 5-86231-154-8

Третья книга из серии «Терновый венец России» основана на подлинной секретной переписке царской семьи и вводит читателя в самый центр противоречий, в борьбе которых решается судьба России. С одной стороны — царская чета, трогательный союз любящих сердец, стремящихся сделать все для возвышения Отечества и победы страны в войне. С другой — преступное сообщество темных, подрывных сил, поставивших своей целью разрушение России на иностранное золото и по инструкциям тайных организаций. В окружении Царя зреет измена, проникшая даже в среду его родственников и в высшее военное руководство, и которая оборачивается страшным предательством в феврале 1917 года. Заговоры, интриги, убийство близких Царю людей — все это находит отражение в письмах царской четы. Хотя главное в них не это, а беззаветная любовь к России, нежная любовь друг к другу — свет любви противостоит ненависти, захлестнувшей Россию.

Заключительным аккордом являются письма царской четы из сибирского заточения. Они не жалуются, не плачут, а думают о судьбе России, не проклинают тех, кто предал их, а обращаются ко всем со словом любви.

Издание продолжает тему, начатую в книгах «История масонства 1731-1996» и Заговор цареубийц»; снабжено уникальным словарем царского окружения.

---

Я очень огорчена смертью Эшаппара. Георгий будет очень опечален, — как и все, кто его знал, — за исключением Минпи. Кроме того, это большая потеря для моего поезда, так как я как раз собиралась послать его поезд на юг. Но я, может быть, смогу воспользоваться поездом Римана, который идет из Харькова в Одессу, так как там будет нужен хороший поезд. Так скучно, что не могу опять выходить из-за нездоровья, а хотелось столько сделать в твое отсутствие!

У нас были к чаю Нини и Эмма[527] и много говорили о своем отце и о том, как его удержать в следующий раз.

Сегодня вечером пойду в 8 1/2 на полчаса в наш лазарет повидать того, который так болен, потому что, говорят, ему стало лучше с тех пор, как он меня видел, и это, может быть, опять поможет. Я нахожу совершенно естественным, что больные чувствуют себя спокойнее и лучше в моем присутствии, потому что я всегда думаю о нашем Друге и молюсь, сидя тихонько рядом или гладя их. Душа должна соответственно настроиться, когда сидишь с больными, если хочешь помочь им, нужно стараться стать в то же положение и самой подняться через них или помочь им подняться через последование нашему Другу.

Теперь, мой дорогой, я должна кончить. Да благословит и да сохранит тебя Бог от всякого зла! О, как хочется быть вместе в такие трудные времена, чтобы все разделять с тобой!

Целую и крещу без конца, Ники милый. Твоя глубоко и страстно тебя любящая старая женушка

Солнышко.

Царское Село. 9 ноября 1915 г.

Мойлюбимый,

Пасмурно, тает и очень темно. Я вчера вечером ходила в наш лазарет, сидела некоторое время у постели Смирнова, — температура все еще высокая, но дыхание более спокойное. Поздоровалась с другими — трое из них лежали на спине, играли на гитаре и были очень оживлены.

Ксения телеграфировала, что Ольга приезжает к ней на несколько дней. Я очень рада — это принесет ей огромную пользу, потому что ее нервы, по-моему, расстроены с тех пор, как она побывала в Петрограде, где прожужжали ей уши ужасами, да и в Киеве Милица и Стана извели ее своим злословием.

В одной германской газете пишут, что в то время, как союзники теряют время, рассуждая о Румынии, “мы и Болгария не теряем времени и ведем наши приготовления”. Да, они никогда не мешкают, а наши дипломаты самым жалким образом все проворонили. Интересно, удастся ли энергичному Китченеру что-нибудь поделать с Тино[528]. Только бы поймать германские подводные лодки в Черном море! Они высылают их все большее число и совершенно парализуют наш флот. Интересно, что Веселкин тебе расскажет. — Надеюсь, что они хорошо укрепили румынско-болгарскую границу, — всегда лучше рассчитывать на худшее, так как немцы стягивают теперь туда все свои силы. Глупо мне все это тебе писать, когда ты в 1000 раз лучше меня знаешь, что предпринять, но мне не с кем говорить на такие темы. Но сколько народу они туда посылают! Я бы хотела, чтобы мы хоть немного поторопились. Как я рада, что ты доволен всем, что видел в Рени, и что Веселкин хорошо работает! Как он был, наверное, горд, когда показывал тебе свою церковь, — только бы она не пострадала от переездов!

Я принимала Альтфатера, Погребнякова, Руммеля и Семенова из лейбгвардии 1 артиллерийской бригады, так как сегодня их праздник, и эти трогательные люди принесли мне 1000 р., Ольге 180 р. и Татьяне 150 р. Я ходила с Татьяной на панихиду по Эшаппаре. Там были — Баранов, совершенно поседевший Коцебу, Яковлев, Шуленбург, Каульбарс, Княжевич и все дамы.

Так как мой поезд стоит без дела в Двинске, то велела на нем перевезти тело.

Царское Село. 10 ноября 1915 г.

Мой любимый,

С каждым утром становится все темнее. — почти весь снег стаял — три градуса тепла. Теперь письма уходят гораздо раньше — поезда, оказывается, изменены. Кстати, решил ли ты что-нибудь относительно сенатора для ревизии железных дорог и угольных складов, чтобы все привести в движение, потому что это действительно позор? В Москве нет масла, и здесь недостаток многих вещей, и цены растут, так что даже богатым трудно стало жить. — Все это известно в Германии, и она радуется нашей дурной организации, что истинная правда.

Таким приятным сюрпризом были для нас письма из Одессы от дорогого Бэби и m-r Жильяр! Конечно, ты не можешь писать, — воображаю, как тебе надоедают с бумагами даже в поезде! Если ты мне пошлешь весточку, то ты, может быть, поблагодаришь А. за ее письма, потому что когда я ей сказала, что ты в телеграмме благодарил за письма, она ответила, что ты подразумевал наши. Это письмо застанет тебя, вероятно, в ставке. Нини догадывается, что ты должен приехать сюда 14-го. Но мне это кажется маловероятным, потому что тебе, я думаю, надо будет о многом поговорить с Алексеевым после путешествия. Мое глупое сердце опять расширено и ноги опять сильно болят постарому, — но все-таки должна принять сегодня много народа, между прочим улана Княжевича. Не знаю, что ему сказать.

Наш Друг велел мне ждать со стариком, пока Он не увидит дяди Хвостова во вторник — какое впечатление тот на него произведет. — Ему очень жалко милого старика, — говорит, что он такой праведник. Но Он боится, что Дума его ошикает, и тогда ты будешь в ужасном положении. А земская реформа, которую Николаша хочет провести на Кавказе, хорошая вещь? Сможет ли население столь пестрого национального состава понять ее, — или ты находишь ее хорошей? Мой слабый ум находит это преждевременным. Посмотри “Новое время” от 10 ноября 7-ю страницу внизу.

Какие ужасно скучные письма я пишу! Прости меня, мой дорогой. Приехали австрийские сестры. Одна из них хорошая знакомая Марии Барятинской по Италии. M-me Зизи попросит дорогую матушку принять их и немецких. Когда они вернутся, тогда я тоже смогу принять. Такие вещи надо делать из человеколюбия. Тогда и они будут более охотно помогать нашим военнопленным. — А если она их примет, никто не сможет осудить меня.

Тебе следует сделать Волжину хорошую головомойку — он слаб и напуган. Когда все так хорошо стало устраиваться с Варнавой, он вдруг пишет ему частным образом, чтобы тот просил отставки. Молодой Хвостов сказал ему, что он неправ, — но он трус и боится общественного мнения, так что когда ты увидишь его, объясни ему, что он служит прежде всего тебе и церкви — и что это не касается ни общества, ниДумы.

Княгиня Палей говорит, что Павел теперь страшно много ест, но теряет ежедневно в весе, — он весит теперь меньше Анастасии, — иногда кричит по ночам от боли, а затем опять чувствует себя лучше. Желчный пузырь атрофируется, и потому желчь всюду разливается, хотя он еще не стал желтым. Его хотят оперировать тотчас же по твоем возвращении в какой-нибудь общине. Уверяют, что это единственное, что может его спасти. Но наш Друг говорит, что он тогда наверное умрет, так как сердце недостаточно крепко. Сегодня Чигаев[529] его повидает. Цвет лица его меня испугал — тот же, что у дяди Владимира в последние месяцы или у дяди Алексея[530] до его отъезда за границу, с такими же впадинами под глазами, как у дедушки. Он никого не принимает, не желая, чтобы видели, как он изменился, но я, как только поправлюсь, непременно навещу его. Так мне его жаль — наконец-то все его желания исполнились, а он стал ни на что не способен!

Теперь прощай, мой любимый, да благословит и сохранит тебя Господь! Страстно и нежно целую тебя.

Твоя старая женушка

Солнышко.

Как поживает маленький адмирал? Что ты решил насчет Дмитрия? Передай ему привет.

Царское Село. 11 ноября 1915 г.

Мой любимый,

Я так рада, что ты видел кавказскую кавалерию, — я получила позднее прелестную телеграмму от Ягмина. Представляю себе их восторг, когда они, наконец, увидели тебя, и радость Тверцев увидеть Бэби.

Темно, ветрено, идет снег, 1 градус мороза. Наступают самые короткие дни так тоскливо!

Вчера днем к нам заехала перед чаем милая Лили Ден, по дороге из Гельсингфорса в деревню. Она видела своего мужа, который рассказал ей много интересных эпизодов из их боевой жизни — как они обстреливали берега с моря.

Мой дорогой, принимала вчера Ольгу Орлову[531]. Я нарочно задержала Ольгу и Анастасию в комнате, и все шло прекрасно. Но когда я встала, она попросила переговорить со мной наедине и затем начала говорить про своего мужа, спрашивала, что я против него имею, и выразила надежду, что я не верю всем клеветам, которые про него распространяют. Мне было ее жаль, но было ужасно мучительно, тем более что я боялась обидеть ее или оскорбить. Я как-то отделалась, но не думаю, чтобы она все себе уяснила. Я была любезна и спокойна, говорила одну только правду. Ну, я не буду тебе надоедать этим разговором, — слава Богу, что он позади, — нужно старательно выбирать свои слова, чтобы позднее их не обратили против вас.