Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г.

• Название: Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г.
• Автор: Светлана Бондаренко
• Издательство: АСТ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-055670-0

Поклонники творчества братьев Стругацких!

Перед вами — повествование в документах и воспоминаниях, продолжающее цикл «Письма. Рабочие дневники» в серии «Неизвестные Стругацкие».

Этот том посвящен становлению творчества известных писателей (1963–1966 гг.).

---

Тут не было коварных противников фантастики (типа Шитовой). Не было происков «негативного» Альтова. Была статистика. Опрос, подчеркиваю, проводился среди наиболее восприимчивых к фантастике читателей. Сама форма опроса (марсиане, первый контакт и т. д.) прямо наталкивала на упоминание научно-фантастических произведений. И фантастика все-таки получила… почти ничего! Или совсем ничего.

Аксиома: фантастика должна быть полноправной частью литературы. Факт: она всё еще — даже в лучших своих современных образцах — остается литературой второразрядной.

Почему?

Наивно было бы думать, что дело в коварстве недругов. Или недостаточной активности друзей фантастики. Вы, например, ошибаетесь, когда говорите, что нет монографий о современной фантастике. По «Туманности Андромеды» есть книга Рюрикова, книга Брандиса и Дмитревского, сотни (!) статей. «Туманность» издавалась астрономическими тиражами… и все-таки читатели — при опросе — ее не вспомнили. Почему?

Давайте разберем это на примере «Далекой Радуги».

Гамильтон, рисуя в «Звездных королях» будущее, проецирует современный (и даже полуфеодальный) мир на огромный экран Вселенной. Земное королевство превращается в Королевство Фомальгаут. Земная империя — в Средне-Галактическую Империю. Какие-нибудь захудалые Бенилюксы становятся Маркизатами Внешнего Космоса…

Всё это очень условно, но читатель принимает условность, ибо она позволяет автору организовать увлекательные приключения.

В «Далекой Радуге» использован тот же прием «проецирования на Вселенную». Но вы проецируете не Бенилюксы, а, скажем, Академию Наук. Институты увеличиваются до размеров планетной системы. Лаборатории расширяются до размеров планеты.

В обоих случаях экспозиция сделана вполне доброкачественно. «Проецирование» — один из основных приемов фантастики. Использован этот прием хорошо. Но читатель не хуже нас с вами знает, что это прием. Расстановка декораций перед началом действия. «Ладно, — думает читатель, — посмотрим, что будет разыграно на фоне этих декораций». Гамильтон выдает приключения. По состоянию на 50-ый год, когда публиковались его «Звездные короли», приключения были на отличном уровне. Вы выдаете… что вы выдаете? Приключения, опять-таки приключения. В лаборатории произошла авария. Лаборатория имеет размеры с целую планету. В этом отличие приключений.

Когда я читал «Далекую Радугу» и вдруг понял, что ничего, кроме сгоревшей лаборатории, не будет, я хотел закричать: «Братья по разуму! Люди! Зачем же так?» Но я не закричал. Я подумал: а вдруг все дело именно в проецировании? Вдруг нарисован будущий мир? Или будущие люди?

Я перечитал все заново. Нет, будущего мира не было. Чтобы показать мир, надо показать главную его характеристику: во имя чего он существует. Мир — величина векторная. В «Далекой Радуге» показан мир, пронизанный наукой и разросшийся до звездных масштабов. Все осатанело что-то исследуют. Зачем? Когда Гранин в «Искателях» рассказал о лаборатории, читатель увидел — кто что хочет в этой лаборатории. У вас Вселенная стала скопищем лабораторий, а наука — формой существования человека. Но зачем? Скорее всего, так и будет. Но почему? Зачем им, «далекорадуганцам», вся эта напряженная научная работа? Ради самой работы? В повести нет художественного и убедительного ответа на эти вопросы.

Мир будущего сделан бегло и явно условно. На всей планете-лаборатории в нужный момент не оказывается ни одного космического корабля — кроме грузового корабля Горбовского. Научный мир удивительно не-научно организован. Устроили на планете целый детский городок, но не удосужились принять элементарные меры предосторожности. Но будь эти «далекорадуганцы» и в самом деле так слепы, просто невероятно, чтобы на планете оказалось всё, вплоть до детского городка, но не было сотен или тысяч космических кораблей; это такая же хохма, как если бы при наводнении в городе не оказалось бы ни одной лодки и ни одного автобуса…

Что ж, пусть будет условный мир. Так сказать, сцена с декорациями. Поверим, что эти дрючки и холсты всамделишные. Что же происходит на сцене?

Ничего. «Далекорадуганцы» гибнут. Тихо, благородно. Есть, конечно, отдельные лица, поступающие в отдельных случаях не совсем хорошо. Но в целом все гибнут организованно и прилично.

Вас огорчили статьи в «Москве» и «Молодом коммунисте», где несправедливо ругают ваши произведения. Но разве вас не огорчает статья в «Технике — молодежи», где столь же несправедливо хвалят эти вещи? Рецензент усмотрел ядро повести в проблеме: вывозить детишек или не вывозить? Вы отлично знаете, что проблемы здесь абсолютно нет. Когда погиб «Челюскин», со льдины прежде всего эвакуировали детей. И у вас в повести конфликт гасится еще в стадии воспламенения. Горбовский спокойно говорит: детишки уже грузятся…

Гашение этого конфликта — правильная мера. Худо, что в повести нет другого конфликта. Нет другой проблемы. Читателю не над чем думать. Описан несчастный случай. Не трагедия Хиросимы. И вообще не трагедия, а именно несчастный случай.

Может быть, смысл в том, что наука (будущая или современная) играет с огнем? Так ведь несчастный случай: окажись на планете нормальное число космических автобусов, сели и уехали бы! Авторы сами убрали автобусы. И вместо предостережены! получилось: «Играйте с огнем, но держите дверь открытой».

Когда конфликта не оказалось, я подумал: все-таки гибнет целая планета! Так сказать, не фунт изюму. Но в повести нет глобальной катастрофы. Тут уже чисто художественная недостаточность. То, что сгубило Далекую Радугу, могло быть не условным (а поэтому и не очень впечатляющим), а чем-то иным. Не обязательно трах-бах, но гибель целой планеты — это же можно было написать!

«Далекая Радуга» — хорошая повесть ни о чем. С моей личной точки зрения, это — этюд, полустанок на пути к чему-то значительному. В «Стране багровых туч» был тот же просчет, но в более сильной степени. Нельзя на громадной космической сцене повторять то, что уже предельно ясно решено жизнью и литературой.

Если же говорить объективно, то я приветствую повесть, ибо она написана хорошим языком — а это пока редкость (и в фантастике, и вообще). Я приветствую повесть, ибо в ней есть поиск, нащупывание новых идей, новых конфликтов (Камилл).

Ну, а теперь посмотрим, что такое «Новый мир». Журнал на пределе возможностей борется за то, чтобы сделать литературу не служанкой, не иллюстратором, а очагом новых и прогрессивных идей. Наиболее левый журнал. Воюет. Получает по шее. Ходит в синяках — и не сдается. И вот вы приносите им «Далекую Радугу». Тут — фронт, передовая, и всё оценивается под этим углом зрения. Дудинцев, Эренбург, Некрасов. Солженицын… Все вещи точно нацеленные, острые… А «Далекая Радуга»? «Попытка к бегству» имела бы определенные шансы. Но «Далекая Радуга» и «Новый мир» — антиподы. Остроконфликтный журнал и бесконфликтная повесть, увы, несовместимы.

«Звезда» и «Москва» могли бы — теоретически говоря — опубликовать «Далекую Радугу». Но практически шансы были очень малы. Скажем, «Звезда». Этот журнал охотно печатает фантастику. Но в данном случае они опубликовали бы повесть, впервые (в их журнале) изображающую коммунистическое общество. Такая вещь — вне зависимости от воли авторов, редакторов, читателей — воспринимается как программа. И общество будущего вдруг предстало бы в довольно унылом виде. Ученые, расползшиеся по звездам, но не умеющие организовать свою работу хотя бы на уровне первой половины XX века. Научная гонка… без великой цели и великой перспективы. Гонка, в которой наиболее передовые гонщики (Камилл) говорят: а не плюнуть ли на всё?..

У каждого читателя уже есть некоторое представление о будущем, о коммунизме. Когда фантаст обращается к этой теме, он должен сказать нечто новое. Меня всегда изумляли талмуды Мартынова. Скажем, «Гость из бездны». 200 страниц тянется медленное оживление героя. Потом герой столь же занудно протирает глаза. И что же? Он видит то, что читатель знал, еще сидя на горшке. А когда надо сказать что-то новое, Мартынов спешно укладывает героя еще на 1000 лет…

«Далекая Радуга» — не «Гость из бездны». Книга нравится читателям, ее читают с увлечением. Но не спорят. НЕТ ПРОБЛЕМЫ.

В «Новом мире» сидят нормальные люди. Они, уверен, охотно читают фантастику. Но печатать они будут только то, что содержит проблему.

С другими журналами и критиками еще проще. Они не понимают, что повесть беспроблемна. Но они ощущают это. И поскольку проблемы нет, их внимание невольно отвлекается на мелочи. Обратили ли вы внимание, что все критики, рассматривая ваши вещи, придираются именно к мелочам? Ругань по поводу двух-трех мелочей становится оценкой вещи в целом. Это несправедливо и обидно. Но корень тут в отсутствии проблем.

Здесь самое время вернуться к вопросу о кредо. Если на сердце стучит пепел Клааса — это отчетливо слышно. Не стучит — тоже слышно. Наивные вопросы: «Что делать если он стучит, а мы не слышим? Или стучит не так, как хотелось бы? И кто признается, что у него не стучит? И как быть с теми, у кого вроде бы и вообще ничего не стучит, а пишет интересно?»