Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г.

• Название: Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г.
• Автор: Светлана Бондаренко
• Издательство: АСТ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-055670-0

Поклонники творчества братьев Стругацких!

Перед вами — повествование в документах и воспоминаниях, продолжающее цикл «Письма. Рабочие дневники» в серии «Неизвестные Стругацкие».

Этот том посвящен становлению творчества известных писателей (1963–1966 гг.).

---

Здесь самое время вернуться к вопросу о кредо. Если на сердце стучит пепел Клааса — это отчетливо слышно. Не стучит — тоже слышно. Наивные вопросы: «Что делать если он стучит, а мы не слышим? Или стучит не так, как хотелось бы? И кто признается, что у него не стучит? И как быть с теми, у кого вроде бы и вообще ничего не стучит, а пишет интересно?»

Отвечаю:

1. «Стучит, а мы не слышим» — не бывает. Это всё равно, что умирать от жажды и не чувствовать, что хочешь пить.

2. «Стучит не так, как хотелось бы» — не бывает. Стук = велению сердца = именно тому, что хотят.

3. «Кто признается, что у него не стучит?» С таким же успехом можно спросить: «Кто признается, что у него нет баса?» Признавайся — не признавайся, а запоешь — и будет ясно…

Когда вы писали «Далекую Радугу», вы хотели только одного: создать хорошее литературное произведение. Это не стук от пепла Клааса.

4. Как быть с теми, кто и без стука пишет интересно? Публиковать и читать. Но публиковать не в «Новом мире», которому нужны пеплоклаасовские вещи, а в «Молодой гвардии», сборниках «Знания», «Искателе», «Мире приключений» и т. д.

Письмо затянулось. Я коротко отвечу на другие вопросы:

1. По гауссиане распределены случайные явления. Не понимаю, откуда такое преклонение перед этой кривулькой. Вся сознательная деятельность человека есть изменение гауссианы.

2. Преграждать путь молодому автору, даже если он начал не блестяще, конечно, не нужно. Но если он годика три-четыре налаживает конвейер халтуры — надо преграждать.

Ваш первый рассказ «Спонтанный рефлекс» — повтор типовой ситуации с взбесившимся роботом, но вы далеко ушли с тех пор. И ни разу не включали этот первый рассказ в свои книги. А вот Днепров так и остался на стадии первого рассказа. Ни одна его последующая вещь не поднялась до уровня «Крабов». С Емцевым и Парновым — еще хуже: первый рассказ и все последующие — дерьмо. Теперь они пишут роман… Так и не научились решать квадратные уравнения, но перешли к высшей математике… Чудес не бывает: роман заведомо будет дерьмовый, и уже сейчас нужно преграждать ему дорогу.

3. Критика в области фантастики действительно слабовата. Не по количеству книг и статей, а по качеству и глубине мыслей. Но это поправимо. Некоторое время назад я принял решение полностью переключиться с фантастики на «фантастическое» литературоведение. Понятно, нужно определенное время на переключение.

В огорчившей вас статье Котляра в качестве «положительного» примера приведен… «Звездный человек» Полещука! Анекдот. И в то же время — закономерность. Вы призывали к сосуществованию с халтурой — и получили это существование. Пока гауссиана считается незыблемой, будут статьи такого типа.

Гауссиану надо ломать, халтурщиков надо бить. Руководящие указания по этому, поводу даны Ильфом и Петровым. Прилагаю выписку.

А в СП меня не приняли. Валю приняли — она человек выдержанный, спокойный. А я перед самым финишем имел полемику с некоторыми членами президиума. Один-ноль в мою пользу: у одного члена начался сердечный приступ. Члена взяли за руки и ноги и вынесли на балкон. К сожалению, при этом почему-то решили не принимать меня в СП. Поручили Вале заняться моим перевоспитанием.

Хотелось бы знать, над чем вы сейчас работаете.

Желаю успехов [подпись]

Р. S. Несколько приложений:

1. Вырезка из «Экономической газеты». Наука будущего, приобретя космические масштабы, не будет лабораторией, механически увеличенной до размера планеты. У космической науки будет качественно иная структура. А поэтому — и новые проблемы.

2. Ильф и Петров отвечают защитникам Емцева и Парнова.

3. Выписка из «Техники-молодежи». Еще в 61-ом году кричали: «Караул! Повторы!»

4. «Пионерская правда» спокойно учит детишек, что каждое стихотворение должно быть открытием новой мысли. Значит, можно учить взрослых детишек пониманию несложной истины: каждая новая научно-фантастическая книга должна быть открытием новых мыслей.

Прошу вас, отдайте три прилагаемые вырезки из «Пионерки» фантастам. По своему усмотрению,

[подпись]

В августе под рубрикой «Мастерство писателя. Литература и наука» журнал «Вопросы литературы» опубликовал дискуссию писателей — как фантастов (Лем, Днепров и др.), так и нефантастов (Гранин, Каверин, Грекова и др.). В рамках этой дискуссии АБС в очередной раз изложили свое понимание фантастики.

АБС. ЧЕРЕЗ НАСТОЯЩЕЕ — В БУДУЩЕЕ

Если принять во внимание, что в наше время наука стала фактором первостепенного общественного значения, важнейшим аспектом Ее Величества Действительности, то вопрос «Писатель и наука» без труда сводится к не новому уже и по-прежнему сложному вопросу «Писатель и действительность». Но такая постановка вопроса слишком обща, она приводит к банальностям, вроде: «Неудержимо стремительный прогресс науки на глазах меняет повседневную жизнь…», «В своем стремительном развитии наука формирует у человека совершенно новое мироощущение…», «Возник и неудержимо растет массовый человек нового типа — научный работник…» и так далее. Поэтому мы позволим себе несколько сузить вопрос и поговорить на тему «Писатель-фантаст и наука». Сразу оговоримся, это вовсе не значит, что мы признаем за фантастикой какую-то особую жанровую специфику. Просто вопрос о роли науки в литературной фантастике ставится в последнее время как-то излишне остро.

Прежде всего, что такое писатель-фантаст? Пресса распространяет мнение, будто писатель-фантаст есть либо крылатый мечтатель, либо генератор идей, либо популяризатор и бард науки, либо и то, и другое, и третье вместе. Он крылато мечтает о грядущих достижениях науки, исходя из достижений науки сегодняшнего дня. Он занят генерированием научных идей, которые впоследствии поразят потомков мощью и глубиной предвидения. Он популяризирует и воспевает науку, вплетая скучноватые специальные сведения в роскошный ковер яркого и острого сюжета. Можно согласиться с таким мнением, а можно и не согласиться. Мы, например, соглашаемся, но считаем, что он далеко не исчерпывает многообразие фантастики. Проваливаются куда-то Уэллс, Лем, Брэдбери и, что самое обидное, последние повести братьев Стругацких.

Функциональные определения задач фантастики только мешают и сбивают с толку. Правда состоит в том, что писатель-фантаст это прежде всего такой же писатель, как и все остальные, — обремененный мыслями и идеями, удовлетворение свое ищущий «в освобождении от груза своих мыслей» (как говорил Моэм), пишущий потому, что не может не писать. И фантастика является полноправным видом художественной литературы без всяких скидок на жанр, призванным отражать действительность в художественных образах. Только полезно помнить, что действительность — это не только мир вещей и событий, но и духовный мир человека, и мир общественного сознания; что отражать — вовсе не обязательно означает отражать в плоском зеркале; что художественный образ есть нечто, существенно зависящее от цели, поставленной автором перед собой. И отличие писателя-фантаста от «обычного» писателя состоит в том, что он пользуется методами, которые не применяли ни писатели-реалисты, ни Рабле, ни Гофман, ни Сент-Экзюпери в «Маленьком принце». Отличие только в методах.

Всё это прекрасно, скажете вы. Но при чем здесь наука? Почему вас называют научными фантастами? Мы ответим: не знаем. Не знаем, почему до сих пор держится устаревший термин «научная фантастика». В лучшем случае он пригоден для определения одного из направлений фантастики. И мы понятия не имеем, почему у писателя-фантаста должны быть какие-то особые взаимоотношения с наукой, отличные от отношений с наукой любого другого писателя. Могут возразить: но ведь большинство фантастов являются научными работниками или инженерами. Это так. Но Гранин, Грекова и многие другие тоже пришли в литературу не из литературного института. Гранин и Грекова показывают психологию научного коллектива и тернистые пути научного поиска не менее убедительно, чем, скажем, Савченко или Войскунский с Лукодьяновым: Отношения с наукой у них всех примерно одинаковые. Разные только методы работы. Хотя, заметьте, цели работы тоже одинаковые.

В идеале у всех писателей нашей страны отношения с теперешней «властительницей дум» должны быть такими же, как у Гранина и у Грековой. И не только потому, что новый ученый заявляет свои права на место в литературе, наряду с другими, старыми героями нашего времени. Дело еще и главным образом в том, что только «короткая нога» с наукой, с научным мировоззрением, с философией науки позволяет сейчас раздвинуть рамки традиционных сюжетов литературы и заглянуть в новый невиданный доселе мир гигантских человеческих возможностей, всепланетных тенденций, надежд и ошибок. Если можно так выразиться, «писатель-научник» может в литературе больше, чем «обыкновенный» писатель. Человек, не имеющий представления о самых общих закономерностях движения материи и общества, просто не может быть в наше время настоящим писателем. Ну что он нового скажет своему современнику, всюду побывавшему, острослову и умнице, открывателю миров и строителю морей? Современная литература высшего класса — это философская литература. Толстой, Достоевский, Фейхтвангер, Томас Манн — вот гигантские образцы того, как должен подходить к своей работе КАЖДЫЙ писатель.