А. Лабриола - ОЧЕРКИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ

• Название: ОЧЕРКИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ
• Автор: А. Лабриола
• Жанр: История
• Год: 1960

Антонио Лабриола (1843—1904) — первый пропагандист марксизма в Италии, выдающийся теоретик и деятель социалистического движения времен II Интернационала. «Из всех последователей марксизма в Западной Европе,— писал орган ЦК Итальянской компартии «Ринашита» в связи с пятидесятилетием со дня смерти А. Лабриолы,— он глубже других понял обновляющее и революционное значение марксистской теории. Отсюда вытекает его ожесточенная борьба против оппортунизма и других враждебных течений». Он первый в Италии, указывал П. Тольятти на VIII съезде ИКП, «дал солидную теоретическую разработку марксистской концепции».

---

Существует педагогика — я назвал бы ее индивидуалистической и субъективной,— которая, исходя из предположения о наличии у всех людей способности к совершенствованию, создает абстрактные нормы, с помощью коих люди, находящиеся в стадии формирования, могут якобы стать сильными, мужественными, правдивыми, справедливыми, доброжелательными и т. д., т. е. могут обрести любые добродетели, как главного, так и второстепенного значения. Но может ли, спрашивается, эта субъективная педагогика сама по себе создать ту социальную почву, на которой все эти прекрасные вещи смогли бы осуществиться? Если она создает ее, то это является всего лишь утопией.

Ведь человеческий род, в сущности говоря, на всем протяжении своего сложного развития никогда не имел ни времени, ни возможности ходить в школу Платона или Оуэна, Песталоцци или Гербарта. Он поступал так, как бывал вынужден поступать. Все люди, если рассматривать их с абстрактной точки зрения, воспитуемы и могут совершенствовать свои качества: и они действительно всегда это делали в той мере, в какой могли, принимая во внимание условия жизни, в которых им приходилось развивать свою деятельность. Это тот именно случай, когда слово «среда» не является метафорой, а термин «приспособление» применен не в переносном смысле. Нравственность фактически всегда предстает перед нами как нечто условное и ограниченное, как нечто такое, что воображение пыталось превзойти, либо выдумывая утопии, либо создавая сверхъестественного педагога или чудотворное искупление.

Почему, спрашивается, у раба должны были быть те же взгляды, те же страсти и те же чувства, что и у его господина, который внушил ему такой страх? Как может крестьянин избавиться от неодолимых суеверий, на которые обрекают его непосредственная зависимость от природы и зависимость от незнакомого ему социального механизма и слепая вера в священника, заменяющего ему и волхва, и чародея? Каким образом современный пролетарий крупных промышленных городов, постоянно испытывающий на себе тиски нищеты и подчинения, может обрести такой же нормальный и размеренный образ жизни, какой был присущ членам ремесленных цехов, существование которых, казалось, было заключено в рамки некоего провиденциального плана? На основе каких интуитивных элементов опыта какой-нибудь чикагский торговец свиньями, Снабжающий Европу таким количеством дешевых продуктов, смог бы обрести то состояние ясности духа и ту возвышенность мыслей, которые придавали афинянину свойства человека billo-e-buono (прекрасного и доброго), a civis romanus (римский гражданин) —достоинство героя? Какая сила христианских увещеваний и призывов к покорности сумеет вырвать из души современных пролетариев ненависть против их неопределенных или Определенных угнетателей, обусловленную естественными причинами? Ведь если они хотят, чтобы восторжествовала Справедливость, они вынуждены прибегнуть к насилию; а для того чтобы любовь к ближнему как всеобщий закон стала в их глазах возможной, они должны представить себе условия жизни, совершенно отличные от тех, которые существуют ныне и которые порождают ненависть, возводя ее в необходимость,— подобно необходимости получить причитающийся долг. В современном обществе, построенном на неравенстве, ненависть, высокомерие, ложь, лицемерие, подлость, несправедливость и весь арсенал основных и второстепенных пороков под стать одинаковой для всех нравственности; более того: все это является сатирой на нее.

Таким образом, этика сводится в известной мере к историческому изучению субъективных и объективных условий, в силу которых нравственность либо развивается, либо наталкивается на препятствия для своего развития. Только в этой плоскости, т. е. только в этих пределах, представляет ценность утверждение, что уровень нравственности соответствует определенному социальному положению, т. е., в конечном счете, тем или иным экономическим условиям.

Только какому-нибудь кретину могла прийти в голову мысль, что нравственность того или иного человека строго соразмерна его материальному положению. Это не только эмпирически ложно, но и неразумно по существу. Принимая во внимание эластичность человеческой психики, никак нельзя считать, что развитие отдельных индивидуумов обусловлено только их принадлежностью к определенному классу или их социальным положением. Здесь речь идет о массовых явлениях — о тех явлениях, которые составляют или должны были бы составить предмет моральной статистики: эта дисциплина до сих пор осталась неполноценной, ибо она избрала объектом своих исследований группы, которые она сама же создает, суммируя число случаев (например, адюльтеры, кражи, убийства), а не те группы, которые, подобно классам, условиям и положениям, реально, т. е. социально, существуют.

Рекомендовать людям нравственность, лишь умозрительно представляя себе или вовсе не зная условий их существования,— вот что являлось до сего времени целью и методом аргументации всех занимающихся нравоучениями. Признать, что эти условия определяются окружающей социальной средой,— вот что коммунисты противополагают утопии и лицемерию проповедников нравственности. И поскольку они считают, что нравственность отнюдь не является ни привилегией избранных, ни даром природы, а продуктом опыта и воспитания, то они признают способность человека к совершенствованию, основываясь на таких доводах и аргументах, которые, я сказал бы, более нравственны и более близки к идеалу, чем те, которые обычно, не долго думая, выдвигают идеалисты.

Иными словами, человек развивается, т. е. формируется не как существо, от роду наделенное определенными свойствами, которые повторяются или развиваются сообразно некоему рациональному ритму; он формируется и развивается как причина и как следствие, как творец и в то же время как результат определенных условий, в которых рождаются также определенные направления идей, мнений, верований, мыслей, устремлений, принципов. Отсюда и возникают разного рода идеологии, равно как и обобщения понятий нравственности и их возведение в катехизисы, каноны и системы. Не приходится, следовательно, удивляться, если после появления на свет различных идеологических форм каждая из них получает затем свое развитие путем абстракции; в конечном счете создается впечатление, что они как бы оторваны от той живой почвы, на которой появились, и находятся чуть ли не над людьми, являя собой некие императивы или образцы. Священнослужители и доктринеры всех мастей на протяжении веков содействовали такого рода абстрагирующей работе мышления и стремились сохранить в умах возникающие при этом иллюзии. Сейчас, когда подлинные источники всех идеологий обнаружены в механизме самой жизни, задача заключается в том, чтобы реалистически объяснить, каким образом они возникают. И, поскольку это относится ко всем идеологиям, это относится, в частности, и к тем из них, которые заключаются в распространении этических оценок за их естественные и непосредственные границы, чтобы эти оценки служили либо предвосхищением божественных заповедей, либо предпосылкой универсальных требований совести.

Все это составляет предмет специальных исторических исследований. Не всегда удается найти связь между некоторыми этическими понятиями и определенными конкретными условиями. Зачастую общественная психология той или иной минувшей эпохи остается для нас неразгаданной. Зачастую самые обыденные вещи являются для нас непонятными, например: почему те или иные животные считаются нечистыми или откуда происходит отвращение к браку между людьми, находящимися в отдаленной степени родства. Вдумчивый анализ приводит нас к выводу, что причины, породившие целый ряд отдельных явлений, навсегда останутся для нас невыясненными. Невежество, суеверие, странные представления, символика — вот наряду со многими другими явлениями причины того неосознанного, что часто встречается в обычаях (той или иной нации) и что представляется нам ныне непознанным и непознаваемым.

Основная причина всех трудностей заключается именно в позднем возникновении того, что мы именуем разумом, вследствие чего следы побудительных причин, вызвавших к жизни те или иные представления, оказались либо утерянными, либо скрытыми внутри самих же понятий.

Гораздо проще обстоит дело с трактовкой вопроса о науке.

История науки в течение долгого времени писалась довольно наивно. Принимая во внимание, что в учебниках и энциклопедиях содержалось, как правило, изложение основных положений каждой из наук в отдельности, казалось, что достаточно просто восстановить в хронологическом порядке появившиеся определения, разложив совокупность систематизированного материала на те элементы, из которых он постепенно складывался. Общее предположение было столь же простым: в основе этой хронологии лежит разум, который развивается и прогрессирует.