А. Лабриола - ОЧЕРКИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ

• Название: ОЧЕРКИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ
• Автор: А. Лабриола
• Жанр: История
• Год: 1960

Антонио Лабриола (1843—1904) — первый пропагандист марксизма в Италии, выдающийся теоретик и деятель социалистического движения времен II Интернационала. «Из всех последователей марксизма в Западной Европе,— писал орган ЦК Итальянской компартии «Ринашита» в связи с пятидесятилетием со дня смерти А. Лабриолы,— он глубже других понял обновляющее и революционное значение марксистской теории. Отсюда вытекает его ожесточенная борьба против оппортунизма и других враждебных течений». Он первый в Италии, указывал П. Тольятти на VIII съезде ИКП, «дал солидную теоретическую разработку марксистской концепции».

---

Эти исследования не предпринимаются, конечно, в интересах нашего учения, и большей частью они бывают даже проникнуты духом, враждебным социализму (чего, впрочем, не замечают те ограниченные читатели печатного слова, которые столь часто смешивают экономическую историю, историческую теорию экономики и исторический материализм). Но эти исследования помимо собираемого и рассматриваемого в них фактического .материала замечательны еще и тем, что они свидетельствуют о каждодневно происходящем прогрессе в изучении внутренней истории, которая постепенно вытесняет внешнюю историю, служившую на протяжении веков единственным объектом внимания ученых и художников:

Значительная часть собранного такими методами материала непрерывно подвергается новому исправлению, как это, впрочем, наблюдается во всех науках, основанных на опыте, постоянно колеблющихся *между тем, что, по предположению исследователей, является достоверным, тем, что расценивается ими как вероятное, и тем, что в дальнейшем должно быть дополнено или вовсе исключено. Выводы и сопоставления тех, кто пишет историю экономики, или тех, кто рассматривает историю в целом, принимая за исходный пункт изучение экономических явлений, не всегда настолько правдоподобны и убедительны, чтобы при этом не возникало потребности заявить: все это следует начать изучать заново, с самого начала. Но неоспоримым остается следующий факт; в настоящее время вся историография стремится стать наукой, или, точнее, социальной дисциплиной. Когда это движение, пока еще неопределенное и принимающее различные формы, придет к своему завершению, ученье и исследователи неизбежно кончат свои поиски признанием экономического материализма. Благодаря такому сочетанию стремлений и трудов ученых, отправные пункты которых столь различны, материалистическое понимание всей истории в конечном результате станет решающим завоеванием мысли и овладеет умами. Это избавит наконец сторонников и противников экономического материализма от пристрастия к дискуссиям pro et contra (за и против), как это практикуется при обсуждении партийных тезисов.

* * *

Помимо упомянутых выше прямых вспомогательных средств наша доктрина располагает многими косвенными средствами. Кроме того, она извлекает пользу также из плодотворного сравнения со многими другими дисциплинами, в которых благодаря большей простоте исследуемых отношений легче применять генетический метод. Типичным примером служит лингвистика, в особенности та ее часть, которая занимается изучением арийских (индоевропейских) языков.

Подобным дисциплинам, особенно лингвистике, присущи ясность и убедительность анализа и реконструкции, которых до сих пор, несомненно, недостает приложению принципов материализма к истории. Поэтому в наше время была бы тщетной всякая попытка написать краткую всеобщую историю, рассматривающую развитие всех разнообразных форм производства, с тем чтобы затем вывести из них остальные виды человеческой деятельности, принимая во внимание все своеобразие конкретных обстоятельств. При современном состоянии исследований этого рода всякий, кто попытался бы дать подобный компендий новой Kulturgeschichte (истории культуры), смог бы лишь перевести на язык экономики общие ориентиры, которые в других книгах, как, например, у Гельвальда, выражены языком дарвинизма [79].

От признания принципа до его полного приложения, с учетом специфики каждого конкретного случая, ко всей обширной области фактов или к длинному ряду взаимозависимых явлений — расстояние немалое.

Вот почему, применяя наше учение, мы должны ограничиться в данное время изложением и истолкованием определенных разделов истории. Наиболее ясным является новейший ее период. Экономическое развитие буржуазии, разнообразные препятствия (хорошо известные нам), которые ей пришлось преодолевать в разных странах, возникновение в результате ее столкновения с препятствиями различных революций в самом широком смысле слова — все эти в равной степени отчетливо прослеживаемые факторы помогают нам уяснить себе сущность новейшей эпохи. Столь же ясно мы представляем себе непосредственную предысторию буржуазии, относящуюся ко времени упадка средних веков. Так, например, для нас не представляло бы трудностей найти в своеобразном развитии города Флоренции на основании источников ряд комплексов явлений, обнаруживающих, что экономическое и демографическое развитие находит свое полное соответствие в политических отношениях и достаточно яркую иллюстрацию в интеллектуальном развитии того времени, которое уже приняло прозаическое направление и в значительной степени освободилось от идеологических иллюзий. В настоящее время не лежит за пределами возможного также рассмотрение и объяснение всей истории древнего Рима под строго определенным материалистическим углом зрения. Но для такого изучения древнеримской истории, особенно ее раннего периода, не хватает непосредственных источников; зато в изобилии имеются источники, освещающие историю древней Греции — начиная с народных преданий, эпоса и подлинных юридических надписей и кончая сочинениями, дающими прагматическую трактовку историко-социальных отношений. В отличие от Греции борьба за политические права в Риме почти всегда непосредственно отражает те экономические причины, которые лежат в ее основе; в результате этого упадок тех или иных классов и образование новых классов, ход завоеваний, изменение законов и форм политического аппарата управления становятся для нас совершенно очевидными. Эта римская история сурова и прозаична; она никогда не облекается в те идеологические покровы, которые были характерны дли греческой жизни. Жесткая проза завоеваний, колонизации, проводящейся по строго продуманному плану, правовых учреждений и норм, установленных и выработанных с целью устранить определенные трения и противоречия,— все это превращает римскую историю в цепь событий, следующих одно за другим с особо отчетливой ясностью.

* * *

Итак, подлинная проблема заключается в следующем: речь идет не о том, чтобы поставить социологию на место истории, как будто бы последняя была лишь видимостью, за которой скрывается реальная действительность, а, напротив, о том, чтобы полностью понять историю во всех ее конкретных проявлениях и сделать это с помощью экономической социологии. Речь идет не о том, чтобы отделить случайное от существенного, видимость от реальности, явление от сущности и т. д., как бы ни называли эти категории последователи какого-либо схоластического учения; наоборот, дело в том, чтобы объяснить переплетение и комплекс явлений и фактов именно постольку, поскольку они существуют в действительности. Речь идет не о том, чтобы обнаружить и определить только социальную почву и затем представить людей в виде марионеток, приводимых в движение уже не провидением, а экономическими категориями. Эти категории сами находились и находятся в процессе становления, подобно всему остальному, ибо меняются способность и умение люден побеждать, покорять, преобразовывать природные условия и извлекать из них пользу; ибо меняются наклонности и способности людей под обратным воздействием орудий труда на самих людей; ибо меняются взаимоотношения людей в обществе, а следовательно, меняются характер и отношения зависимости одних людей от других. Короче говоря, речь идет об истории, а не о скелете истории. Речь идет об изложении хода исторических событий, а не об абстракции, о том, чтобы обрисовать и истолковать историю в целом, а не только разлагать ее на отдельные элементы и анализировать их; одним словом, речь идет, как и всегда, об искусстве.

Может случиться, что социолог, следующий принципам экономического материализма, ставит перед собой задачу ограничиться, например, анализом того, что представляли собой классы в момент, когда вспыхнула французская революция, чтобы перейти вслед за этим к классам, которые образовались в результате революции и пережили ее. В данном случае наименования, признаки, классификация подлежащего анализу материала очерчены отчетливо, к примеру: город и деревня, ремесленник и рабочий, дворяне и крепостные крестьяне, земля, освобождающаяся от всех феодальных тягот и поборов, и формирующийся класс мелких собственников, торговля, избавляющаяся от многочисленных ограничений, деньги, находящиеся в процессе накопления, процветающая промышленность п т. п. Нельзя ничего возразить против выбора такого метода, который, поскольку он прослеживает эмбриогенетический путь развития, необходим для подготовки исторических исследований, руководствующихся новым учением [80].

Однако нам известно, что одного лишь эмбриогенеза недостаточно для того, чтобы составить себе представление о жизни животных, ибо последняя является не схемой, а жизнью живых существ, которые борются и используют в этой борьбе свои силы, инстинкты и эмоции. То же самое можно сказать mutatis mutandis (с соответствующими изменениями) и относительно людей, поскольку они действуют в истории.