Светлана Крушина - Голос дороги

• Название: Голос дороги
• Автор: Светлана Крушина
• Жанр: Фэнтези

Длинный и подробный роман в четырех частях написан несколько лет назад, и хотя после несколько раз правился, и сильно, все же он может показаться слишком длинным и затянутым. Герои, в лучших традициях фентези, все время куда-то идут и, совсем не в традициях, выясняют между собой отношения. Действие происходит за два года до встречи Илис с Барденом ("Все могут короли").

---

Грэм и Клод оказались в разных бараках, и Грэму пришлось заново отстаивать свою независимость, теперь уже в одиночку. Выстоять было нелегко. Донимали его все, кому не лень, а однажды даже подкатили с весьма своеобразным предложением, чем он был весьма удивлен. Никто не назвал бы его смазливым или хорошеньким, и видно, соблазнила сластолюбца исключительно его молодость. В благодарность жаждущий ласки предложил оказать ему некоторые услуги в той же, сексуальной области, при описании которых Грэма просто перекорежило. Он наотрез отказался и послал сластолюбца подальше к Безымянному, а потом некоторое время опасался, что соблазнитель попытается взять свое силой. Но то ли такого желания не возникло, то ли просто тот не успел ничего предпринять, и Грэм покинул барак через пару дней без всяких происшествий.

Однажды в бараки пришел некий господин с внушительной охраной и с кучей бумаг, из коих следовало, что господин этот — управляющий одной из королевских каменоломен, и явился за работниками, которых ему должен был предоставить король. Забирать всех без разбора он не согласился, поэтому начальник временной тюрьмы проводил его к баракам и предложил выбирать. Кандальников вывели на улицу, велели раздеться по пояс и поставили перед управляющим в одну шеренгу. Тот медленно пошел вдоль строя, внимательно осматривая людей и временами даже ощупывая. Грэм наблюдал за этой процедурой со смешанным чувством брезгливости и ярости.

Самистрянин указывал пальцем или кивком на приглянувшихся мужчин, тех выводили из строя и отправляли в другой конец площадки перед бараками под бдительный присмотр охраны. Когда очередь дошла до Клода, управляющий не раздумывал долго. Мельком оглядел широкие плечи и мускулистые руки истрийца, кивнул, не задумываясь, и Клода отвели к отобранным уже мужчинам. Грэм заволновался. Он знал, что сумеет выжить и один, без чьей-либо помощи, но перспектива лишиться единственного человека, с которым он мог поговорить, пугала. Поэтому он надеялся, что сам тоже приглянется самистрянину. Совсем мои дела плохи, думал он, если пределом моих мечтаний является участь постепенного самоубийцы в каменоломнях…

Когда самистрянин подошел к Грэму, тот сделал над собой нечеловеческое усилие и покорно опустил глаза, чтобы скрыть их злобный блеск. Боковым зрением он видел, как внимательно рассматривает его самистрянин, вполголоса переговариваясь с начальником тюрьмы на своем шипящем языке. Кажется, Грэм ему не понравился: он был хотя и широкоплеч, но поджар и жилист, и из-за своего своего роста казался худым. Приглушенный диалог продолжался около минуты, после чего самистрянин протянул руку и попытался ощупать Грэма, как проделал уже с несколькими мужчинами. Этого Грэм стерпеть не мог, и резко отпрянул, не позволяя к себе прикоснуться. Поскочивший тут же охранник без лишних слов ударил его в живот древком короткого копья, а когда он согнулся от боли, прошелся еще и по спине. Грэм чудом удержался на ногах и даже нашел в себе силы выпрямиться, скрутив внутри боль и стиснув зубы. Он взглянул прямо в глаза самистрянину, с интересом за ним наблюдавшему, и побелевшими от боли и бешенства губами с трудом выговорил на всеобщем, задыхаясь:

— Не смей трогать меня, собака.

Охранник опять занес было копье, но самистрянин его остановил. Грэма протащили через дворик к группе каторжан, среди которых был и Клод. Грэм буквально упал к нему на руки, едва переводя дыхание.

— Ну и чего ты добился? — вполголоса поинтересовался Клод, наклоняясь. — Только показал, что тебя надо держать на строгом ошейнике?

— Нечего тянуть ко мне руки, — выдохнул Грэм. — Не позволю… — он не договорил — дыхания не хватило.

— Идиот, — грустно сказал Клод. — Тебе долго не жить.

И был он, похоже, прав.

Плетей Грэм отведал чуть ли не в самый первый день. Самистрянского языка он не знал, а потому приказ, адресованный всем, просто проигнорировал. Когда его повторили на всеобщем, Грэм снова не выказал готовности подчиниться, и раздраженный охранник замахнулся на него копьем. Грэм умудрился закованными руками перехватить древко и обложил охранника отборной площадной руганью. Его тут же схватили и высекли так, что первую неделю своего пребывания в каменоломнях он отлеживался на животе. После этого случая близкое знакомство с плетью остудило пыл Грэма приблизительно на полгода.

Вместе с Клодом он попал на каменоломни недалеко от Шанты. Климат здесь был жестокий, и Грэму, привыкшему к северной прохладе, поначалу пришлось худо. Летом уже с утра припекало так, что тяжко было даже неподвижно лежать в тени, имея под рукой кувшин с холодной водой. Каторжниками, понятно, такой роскоши не полагалось, они вкалывали с раннего утра и до поздней ночи, невзирая на погоду. Бывало, после двух-трех часов на солнцепеке, в клубах каменной пыли, перед глазами начинали плыть черные и красные пятна, и Грэму казалось, что он вот-вот упадет без чувств. К счастью, ни разу такого с ним не случилось, но частенько он бывал уже на грани. В сухой сезон под рукой временами не оказывалось даже воды, чтобы плеснуть в лицо. Воды вообще никогда не хватало, и Грэма постоянно мучила жажда. Губы у него пересохли, потрескались, и мелкие трещинки на них постоянно кровоточили. Он чувствовал себя просто сушеным грибом.

К концу лета с него слезло несколько слоев кожи, он загорел почти до черноты, и совершенно диким контрастом смотрелись теперь его белые волосы и брови. К жаре он привыкнуть так и не смог, и с нетерпением ждал осени и зимы. Легче, однако, не стало. Солнце палило уже не так зло, зато зарядили бесконечные дожди, и стало очень душно.

Впрочем, в первые месяцы, когда он еще не успел преобрести репутацию строптивца и неуживчивого человека, было еще не так плохо. Он жил вместе со всеми в бараке, и, хотя цепи не снимали ни во время работы, ни во время отдыха, жизнь была терпимой (только вот понял он это гораздо позже, когда на собственной шкуре испытал, что может быть и много, много хуже). Грэм, правда, изматывался так, что, возвращаясь в барак, заглатывал свою порцию неизменной каши, не чувствуя вкуса, и просто падал замертво. Он даже думать ни о чем не мог, и мысли о побеге как отрезало. Но его хотя бы не били.

Вскоре он, однако, понял, что тупеет и превращается в животное — и тогда его понесло. Даже Клод не мог его удержать. Непокорство и злоязычие Грэма выводили надсмотрщиков из себя; одни собственноручно охаживали его плетью тут же на месте, другие устраивали показательную порку у позорного столба. Товарищи по несчастью вслух называли его сумасшедшим. Надсмотрщики не выносили его на дух и загоняли на самые тяжелые работы, надеясь, что он, наконец, сдохнет. Но Грэм отличался поразительной живучестью и продолжал баламутить воду. Он и сам не знал, чего хочет добиться своими выходками, но сдерживать себя не мог, поскольку совершенно ошалел от жары, полуголодного существования и непосильной работы, а отсутствие иной альтернативы, кроме тупой покорности, приводило его в отчаяние. Клод старался уговорить его вести себя спокойнее, но напрасно. Грэм медленно, но верно убивал себя своими собственными руками, прекрасно это понимал и отчаивался все сильнее. Он сам себя загонял в угол, откуда не будет другого выхода, кроме смерти.

— Тебя убьют, — сказал Клод однажды ночью в очередной раз, когда Грэма очередной же раз высекли и притащили в барак, бросив на подстилку. — Ты это понимаешь?

— Пусть, — процедил тот сквозь зубы.

— Что значит «пусть»? Что ты хочешь доказать? Зачем их доводишь? Сколько тебе лет? Восемнадцать? Девятнадцать?

— Семнадцать. Недавно исполнилось.

— Даже так? — присвистнул Клод. — И что, ты успел уже устать от жизни? Вроде не должен был еще.

— Много ты обо мне знаешь, — огрызнулся Грэм.

— Достаточно, чтобы удивляться, куда девался твой инстинкт самосохранения.

— Ушел погулять.

— Все шутишь? Ну, ну. Смотри, дошутишься.

— Клод, не зуди!.. И так тошно. Будь хоть ты человеком, не трогай меня.

— Что тебе тошно, я и так вижу. Но это не причина, чтобы гробить себя.

— По-другому я не могу…

— А надо мочь. Или старайся выжить с наименьшими потерями: тогда тебя хватит лет на десять, ты двужильный, — или думай, как выбраться отсюда. Но выбирайся поскорее, а то доведешь кого-нибудь из охраны до точки, и тебя засекут насмерть. Хоть это ты понимаешь?

— Да все я понимаю… Только не знаю, как выбраться отсюда, — с тоской сказал Грэм.

— А ты думай больше, — сухо посоветовал Клод. — Может, чего и придумаешь.

— А ты не знаешь?..

— Нет.

Грэм подумал, что если бы Клод и знал какие-нибудь пути к спасению, он все равно не сказал бы. Пусть даже ему самому это и не пригодилось бы. Не такой он был человек.

Оклемавшись, Грэм снова не сумел удержать себя от дерзких выходок и неповиновения, и тогда к нему решили применить новые меры воздействия. Его отправили на самые тяжелые работы, а чтобы окончательно сбить спесь, приковали прямо на месте и посадили на половинный паек. Скудной пищи Грэму и так не хватало, он как раз вступил в тот возраст, когда нужно хорошо и много есть. От голода он вовсе обозлился и почти потерял самоконтроль, да еще до самой весны ему пришлось есть и спать прямо на камнях, не имея никакого укрытия ни от солнца, ни от дождя. Он чувствовал себя и не человеком уже, а наполовину надорвавшейся ломовой лошадью, а потому продолжал выкидывать фокусы. Весной, однако, кто-то из товарищей по несчастью сообщил ему новость, которая надолго отбила у него охоту буянить. Известие это ударило побольнее кнута надсмотрщика: погиб Клод, которого задавило огромной каменной плитой, сорвавшейся с тросов.