Сергей Лексутов - Игра в голос по-курайски

• Название: Игра в голос по-курайски
• Автор: Сергей Лексутов
• Жанр: Детективная фантастика

---

Если подобный инцидент случался зимой отец, понятно, простуживался, а никакого лекарства кроме «Столичной» он не признавал. Занятые своими многочисленными проблемами родители пустили воспитание детей на самотек: самая старшая сестра Павла водилась с самой младшей, а Павел с братом были предоставлены самим себе. Единственная их обязанность была — пилить и колоть дрова. Правда, у них обоих сил хватало за воскресение заготовить дров от силы на неделю. Перекантовать из штабеля и взвалить на козлы могучий узловатый листвяг было самым трудным делом. Потом они брались за пилу, зло визжавшую на морозе от каждого неверного движения. Почему-то всегда, когда пила гнулась и как злобная змея выскакивала из распила, в этом был виноват Павел. Брат, злобно щерясь, крыл его матерными словами, зло дергал пилу, орал, что распинает вдрызг ленивую задницу. Павел брата не боялся, но вину старался загладить, плавно, изо всех сил, стараясь тащить пилу на себя, и, стараясь так же плавно ее отпускать. Из-под щербатых зубьев на снег сыпались розовые опилки, застывая пятнами сукровицы на белом. Мороз драл щеки, но телу было жарко. Напилив чурбаков, брались их колоть. Павел не задумывался, почему среди бревен никогда не попадались без сучков, видимо в этом был какой-то смысл. Мощные суковатые и узловатые листвяги можно было расколоть только с помощью огромного колуна и тяжеленной кувалды. Павел наставлял и держал колун, а брат с размаху бил кувалдой. Жесткая рукоять колуна зверски отшибала ладони, а брат, изрыгая жуткие маты, наставлял Павла, что нельзя колоть поперек узлов, надо колоть вдоль. И что такого тупого братца только по пьянке можно было сделать. Павел и сам знал, что поперек узла и сука чурбак ни за что не расколешь, но попробуй, разберись в перекрученной жестокими ветрами и морозами древесине, где в ней что?.. Павел, кстати, и сам употреблял "ненормативную лексику", но однажды мать услышала их разговор с братом и всыпала ремня обоим. Так что Павел вблизи родного дома старался выражаться только на чистом литературном языке. Павел не помнил, почему отец никогда не принимал участия в заготовке дров. Наверное, бывал занят; зимой на работе, летом, если не пьянствовал, то уезжал куда-нибудь с матерью. Детей с собой не брали, разве что самую младшую дочь.

Заготовив дрова, можно было прикрутить к валенкам с помощью сыромятных ремней и палок коньки-снегурки, спуститься на лед Оленгуя и мчаться, смахивая слезы заледенелой рукавицей, пока хватит дыхания и пока одежда не пропитается потом, который, впрочем, тут же и замерзает, превращая байковые штаны в форменную наждачную бумагу, больно царапающую колени.

Как-то в клуб завезли кино под названием — «Мамлюки», и после этого вся поселковая пацанва с азартом рубилась на льду Оленгуя деревянными саблями, штурмуя крепость на противоположном, высоком берегу. Потом в клубе субботу и воскресение крутили "Александра Невского". После чего к кривым саблям добавились тяжелые прямые мечи, длинные, метров по шесть, копья и крепостной вал из срубленных в пойме тополей. Рыцарские войны кончились трагически, брат Павла во время одного из штурмов сделал весьма удачный выпад копьем и пропорол щеку кому-то из атакующих. Павел не помнил его имени. Если бы парой сантиметров выше, тупая деревяшка вошла бы аккурат в глазную впадину, и, естественно, поразила бы мозг. Эти тонкости матери потерпевшего растолковали в больнице, а она, в свою очередь, рассказала мужу. А тот действовал решительно; в течение получаса собрал ополчение. «Бендеровцы» и «власовцы», заключив временный союз, в две минуты овладели крепостью, перепороли прутьями из краснотала, гибкими и тяжелыми, будто резиновыми, всех мамлюков и рыцарей, кого удалось изловить, а остатки укреплений подожгли. После этого вся пацанва до самой весны играла в новомодную игру под названием хоккей.

Весна в Сыпчугуре бывала быстрой. Не так, как говорят — дружной, а именно быстрой, мгновенной. Снег исчез за пару дней, ледоход по Оленгую прошел за несколько часов, и солнце начало немилосердно жечь, но по ночам здорово прижимали заморозки. Да такие, что влажный песок улиц превращался в форменный бетон. На склонах сопок нежным розовым пламенем заполыхал багульник. Пацаны, да и девчонки тоже, высыпали из школы после уроков и лезли на сопки, и объедались кисловато-сладкими цветами. Кто обирал их по одному, непрерывно жуя, кто набирал пригоршню, запихивал в рот и упивался соком. Растущие организмы со звериным остервенением требовали витаминов.

Когда отцветал багульник, приходила очередь лиственничной хвои. Мягкая, нежная, терпко-кислая, она казалась почти такой же вкусной, что и цветы багульника.

Павел отчетливо помнил именно цветы багульника и хвою, но не помнил, чтобы в Сыпчугуре у них были какие-нибудь овощи. Да у них в бараке и подолья-то не было, как в других деревнях, в которых им довелось жить. Не росло ничего в Сыпчугуре на голом песке, а начальство как всегда забыло, что в России картошка и чеснок не везде растут.

За зиму на берегу Оленгуя выстроился длиннющий ряд огромных штабелей бревен. Помня свою жизнь в Курае, как- то после уроков Павел пошел поискать «серы». Наплывы смолы на листвяжных стволах. Если их умело сколупнуть, да потом терпеливо разжевать — доставляет массу удовольствий, при дефиците конфет и полном отсутствии жевательной резинки. В штабелях Павел не нашел ни единого листвяга, зато уже в сумерках столкнулся с Мотькой, воровато пробиравшемся вдоль ряда штабелей. Мотька сгибался под тяжестью куканов с рыбой. Сбросив ношу на траву, он заговорщицки ухватил Павла за рукав:

— Ты никому не говори, ладно?..

— Чего, не говорить?.. — удивился Павел.

— Ну, что я тут закидушки ставлю. Большие пацаны узнают, поснимают все.

— Да ладно, чего бы я им говорил… — протянул Павел, с завистью разглядывая рыбин, каждая — длиной по полметра.

— Ты что, не ловил на закидушку? — спросил Мотька, вытирая руки о штаны.

— Не приходилось. Разве что пескарей на удочку в Усолке…

— Ладно, Пашка, ты мне друг. Давай договоримся: ты мои закидушки не проверяешь, а я — твои. Тут места всем хватит.

— Да какие закидушки?! — раздражаясь, зло проговорил Павел.

— Пошли. Помоги мне рыбу дотащить. Щас, понимаешь, самый ход. Когда бревна в реку спустят, надо будет переждать, пока сплывут.

Павел помог Мотьке дотащить рыбу до дому, и тот в благодарность показал немудреную снасть; толстую леску, метров пять длиной, с огромным крючком и грузилом из крупной дробины.

— Тут, понимаешь, главное, чтобы большие пацаны не нашли, надо маскировать получше. Далеко закидывать не обязательно, налим ночью под берегом ходит. На наживку только червяк годится, налим больше ничего не берет, а червей в Сыпчугуре трудно найти, песок везде, а им земля нужна.

Когда Павел пришел домой, брат старательно собирал спиннинг. На прочное удилище из молодого листвяжного стволика он уже приладил направляющие кольца и теперь прикручивал катушку с леской. На столе поблескивала блесна — красивая медная рыбка с якорьком из крючков под хвостом. Павел присел к столу, с завистью наблюдая за братом. На коробке из-под катушки он уже увидел цену — пять рублей семьдесят пять копеек. Каким образом брату удалось вытянуть из матери такую гигантскую сумму, для Павла навсегда осталось тайной.

Утром, когда все ушли, — родители на работу, старшие брат и сестра в первую смену в школу, — Павел добыл свою заначку. Новенькую трешницу, которую еще с зимы хранил в словаре Даля. Сколько себя помнил Павел, в книжном шкафу всегда стоял четырехтомник словаря Даля, но он не помнил, чтобы кто-нибудь в него заглядывал, поэтому для заначек это было самое подходящее место во всей тесной квартирке.

Трех рублей как раз хватило на сто метров толстой лески и два десятка крючков. Дождевые черви в Сыпчугуре водились только в одном месте, если не считать огородов некоторых старожилов, обильно удобренных козьим пометом; те четыре барака, в одном из которых жила семья Павла, в виде буквы «П» охватывал высоченный забор, сбитый с помощью кованых скоб из толстенных плах. Стоял он тут видимо очень давно и собирался простоять еще не один год, потому как жителям поселка, если возникала надобность, проще было выписать пиломатериалы в леспромхозе, чем разбирать этот на славу сколоченный поистине крепостной тын. С той стороны, где забор, спустившись вниз по склону, отгораживал часть речной поймы, было укромное место, куда частенько ныряли местные жители справить мелкую нужду, ну, а когда подпирало — то сходить и по крупному. Вдоль забора пролегала тропа в леспромхозовские мастерские, а народ любил облегчаться перед долгим рабочим днем. Вот в этом месте и водились толстые жирные черви.

Когда Павел рано утром прилежно перекапывал землю, уже не в первый раз перекопанную кем-то до него, за забор нырнул пожилой мужик. Справляя нужду, он задумчиво смотрел на Павла. Застегивая ширинку, загадочно проговорил: