Игорь Минутко - Золотая братина: В замкнутом круге

• Название: Золотая братина: В замкнутом круге
• Автор: Игорь Минутко
• Издательство: Литагент «РИПОЛ»15e304c3-8310-102d-9ab1-2309c0a91052
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-386-00994-6

История загадочной реликвии – уникального уральского сервиза «Золотая братина» – и судьба России переплелись так тесно, что не разорвать. Силы Света и Тьмы, вечные христианские ценности любви и добра и дикая, страшная тяга к свободе сплавлены с этим золотом воедино.

Вот уже триста лет раритет, наделенный мистической властью над своим обладателем, переходит из одних рук в другие: братину поочередно принимают Екатерина Вторая и Емельян Пугачев, Сталин и Геринг, советские чекисты и секретные агенты ФСБ. Длинный шлейф загадочных событий и жестоких преступлений, чудесных избавлений и таинственных смертей тянется за братиной. От того, кто станет ее новым владельцем, напрямую зависит дальнейшая участь страны, то, каким путем пойдет российский народ – кровавым путем революций или дорогой, ведущей к возрождению и спасению.

---

Путешествие «Золотой братины»

Глава 21 Яхта «Ольга»

Берлин, 8 октября 1918 года

Отель «Новая Германия» своему названию не соответствовал. Помещался он в старом трехэтажном доме, который давно не ремонтировали: краны в ванных комнатах текли, петли на дверях скрипели, по длинным коридорам ходили лихие сквозняки, ковры на полу облысели. Зато персонал был вышколен, все больше пожилые люди с пергаментными лицами. Ресторан славился отменной кухней. По вечерам в нем пылал большой камин, а за роялем сидел сухой длинный старик в безукоризненной черной тройке и с бархатным черным бантом-галстуком; обычно он неторопливо наигрывал «Лунную сонату» Бетховена или фортепианные пьесы Листа. И еще тем хорош был отель «Новая Германия», что находился недалеко от центра, от Унтер-ден-Линден, а следовательно, и от ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и Ко».

Граф Алексей Григорьевич Оболин занимал один из лучших номеров на втором этаже: гостиная с беккеровским роялем, спальня, ванная, длинный балкон вдоль всех окон, выходящий на аллею каштанов Тиргартена, еще только начинающих ронять разлапистые синевато-коричневые (как баклажан) листья. А Забродин и его люди обитали в самых дешевых номерах, по двое в одной комнате. Сейчас было двадцать минут второго. Алексей Григорьевич и Кирилл Любин сидели в гостиной графа, пили кофе и ждали Глеба Забродина, который вот-вот должен был вернуться от юриста Ганса Граубе. На столе лежал ворох сегодняшних газет, и, просматривая их, Любин читал только заголовки:

– «Лжеграф Оболин», «Скандал у главного ювелира города», «Какова истинная цена „Золотой братины“?», «Правительство большевиков молчит», «Арон Нейгольберг отказался показать сервиз эксперту Национального музея», «Граф Оболин намерен апеллировать в суд»…

– Уже пронюхали! – раздраженно перебил Алексей Григорьевич. – Ну писаки! Как они узнают?

– Профессия… – Кирилл все еще листал газеты. – Потом… Мы же обратились к самому знаменитому юристу. А вокруг подобных персон всегда вертятся журналисты.

– Это светило Ганс Граубе гонорары дерет за свои консультации…

– Что делать? – развел руками Любин.

И снова оба погрузились в газеты. План – подать в суд на Арона Нейгольберга с целью вернуть сервиз законному владельцу при выплате хозяину ювелирного магазина тридцати пяти миллионов марок, полученных Толмачевым, – родился не сразу, мучительно, в спорах. Все понимали: план уязвим во многих отношениях.

Во-первых. Суд (немецкий суд) может отказать истцу, если сделка с «Золотой братиной» будет признана юридически законной. А такой вариант был вполне реален. На суде, кроме главного действующего лица, истца графа Оболина, должна присутствовать фальшивая купчая. Их две: одна – у Арона Нейгольберга, вторая – у Толмачева. Согласится ли Арон Нейгольберг представить суду свой экземпляр фальшивой купчей? Весьма и весьма сомнительно. Про экземпляр Толмачева и говорить нечего. Где он теперь?…

Во-вторых. Если даже предположить благоприятный исход суда, где взять тридцать пять миллионов марок? Граф Оболин сказал: «У меня таких денег нет. Да и с какой стати?» На что Глеб Забродин ответил: «Сначала давайте лишим Нейгольберга права быть владельцем „Золотой братины“, а потом будем думать, как собрать средства». В ответ Алексей Григорьевич красноречиво промолчал, тускло усмехнувшись, однако взгляд его говорил: «Откуда вы, голытьба, полицейские сыщики в эмиграции, возьмете тридцать пять миллионов марок?»

Тем не менее граф Оболин согласился на судебный процесс, справедливо полагая, что суд – это хоть какое-то действие, шаг к украденному сервизу. Алексей Григорьевич не знал, что за его спиной Глеб Забродин через советское полпредство в Берлине вел интенсивные переговоры с Петроградом.

А накануне вечером шла беседа.

– За «Золотую братину» тридцать пять миллионов немецких марок, – говорил он Любину, – это же даром, там поймут. Если отсудим, поставим графа перед свершившимся фактом, раскроем все карты… Задача упрощается: сервиз автоматически становится собственностью русского правительства.

– Большевистского, – поправил Кирилл Любин.

– Ну и Алексею Григорьевичу что-нибудь компенсируем.

Похоже, Глеб и не слышал друга, весь поглощенный реализацией плана (идея суда принадлежала ему). Любин промолчал, но на душе после этого разговора стало неспокойно, мучила совесть: мы обманываем графа, который полностью доверился нам…

Хлопнула дверь, вошел Глеб Забродин, хмурый и возбужденный, плюхнулся в кресло, стал раскуривать свою вонючую трубку, и у него никак не получалось.

– Ну? – не выдержал Любин. – В чем дело?

Наконец Глеб окутался облаком сизого дыма и из него сказал:

– Что и требовалось доказать… По моей просьбе господин Граубе имел беседу с Нейгольбергом…

– На предмет? – перебил граф Оболин.

– Должен сказать, – уже спокойно продолжал Глеб Забродин, – я это предчувствовал, надо было только удостовериться. Подагрический старик, узнав о возможности процесса, естественно, заявил, что фальшивая купчая с его стороны фигурировать не будет. Он сказал Гансу Граубе буквально следующее: «Считайте, что у меня никакой купчей – ни фальшивой, ни настоящей – нет. Я приобрел сервиз просто так: пришел человек, предложил, и я купил. Все». Господин Граубе подчеркнул, что в этот момент ювелир весело рассмеялся.

– Значит, все потеряно? – сокрушенно спросил граф Оболин.

– Нет, нет, Алексей Григорьевич, не все потеряно! – И теперь Глеб Забродин был воплощением действенной энергии. – Наш юрист сказал, что фальшивая купчая на суде – это девяносто процентов выигрыша дела. И есть вторая фальшивая купчая…

– У Никиты? – нетерпеливо перебил Алексей Григорьевич.

– У Никиты, – повторил Глеб. – И мы должны у него эту купчую получить.

– Смеешься? – сказал Любин. – На блюдечке он нам ее принесет…

– Как вы думаете, – перебил Забродин, – Толмачев следит за всем, что пишут в газетах о «Золотой братине»?

– Наверняка! – быстро откликнулся граф Оболин.

– И что же он узнает из газет? – Забродин уже прохаживался по гостиной. – Во-первых, что вы, граф, объявились в Берлине и затеваете судебный процесс против Нейгольберга… Кстати, ваш дворецкий там, в России, не покушался на вашу жизнь?

– На мою жизнь? – В голосе Алексея Григорьевича прозвучало крайнее изумление. – Нет, не знаю… Не замечал… Служил хорошо…

– Ладно! – несколько торопливо перебил Забродин. – Итак, во-первых, Толмачев знает о возможности процесса. Во-вторых, он знает, что Нейгольберг его надул. На сколько? Никите, плуту, неизвестно. Как, впрочем, и нам. Давайте поставим себя на его место. Как он должен реагировать на всю эту шумиху?

– Бежать с миллионами из Европы, – предположил Любин. – И затаиться где-нибудь в Америке.

– Нет! – По лицу графа Оболина пошли розовые пятна. – Нет! – повторил он. – Никита не побежит из Европы.

– Почему? – спросил Глеб. Было видно: он весь во власти азарта и предчувствия возможной удачи.

– Еще до большевистского переворота… – голос Алексея Григорьевича прерывался, – он меня просил… когда состарится, чтобы я его оставил при наших яхтах, в яхт-клубе. Яхты, яхты – его страсть! И в Мемель они должны были отправиться на моей яхте…

– Кто – они? – вырвалось у Кирилла, и он встретил быстрый осуждающий взгляд Забродина.

– Ну… – Граф Оболин был явно смущен. – Никита с сервизом…

– Как называется ваша яхта? – пришел ему на помощь Глеб.

– «Ольга». – Алексей Григорьевич вытер носовым платком бисеринки пота, выступившие на лбу. – Назвал в честь дочери. Господа, мне срочно необходимо в Женеву. Получил письмо от жены, они с Оленькой собираются на Капри, там сейчас обретается родня супруги. Надо решить ряд вопросов.

– Отправляйтесь, Алексей Григорьевич, к семье, – согласился Забродин. – Вы с ними – тоже на Капри?

– Нет, нет! – с непонятной поспешностью ответил граф Оболин. – Только провожу. Не знаю… Сам останусь, пожалуй, в Женеве или… Мне необходимо вернуться сюда?

– Обстоятельства покажут. – Кирилл сильно потер руки. – А сделаем вот что… Пошлем-ка мы с вами в Женеву надежного телохранителя…

– Зачем? – удивленно спросил Алексей Григорьевич.

– Я допускаю, граф… – Забродин подыскивал слова, затянувшись дымом из своей трубки, – что Толмачев не очень-то ожидал вашего появления в Европе.

– Вы хотите сказать…

– Только предположение. И известно: береженого Бог бережет. Есть у меня прекрасный чеченец, вот он с вами и поедет. Вы же привыкли иметь слуг. Думаю, наш Саид с такой ролью справится. Адрес, где остановитесь, сообщите нам до востребования, сейчас мы все детально обсудим.

Куршская коса, Нида, 14–15 октября 1918 года

От пристани в Мемеле через залив на Куршскую косу переправлялся допотопный медленный паром. День стоял пасмурный, собирался и никак не мог собраться дождь. Паром был забит крестьянскими телегами, людьми самых разных сословий: солдаты с заплечными походными мешками, говорившие на странном диалекте, который представлял собой смесь немецких и литовских слов, крестьяне и рыбаки с обветренными лицами, торговцы, трое католических священников в длинных черных одеждах. В крытой кибитке на мягких рессорах расположилось богатое семейство: он – полный, выхоленный, в теплом пальто на заячьем меху, она – высокая, надменная, прямая, будто палку проглотила, и целый выводок дочерей – четверо или пятеро, очень милые, тесно устроившись, их приветливые юные лица озарялись радостью бытия и любопытством к окружающему миру. Невнятный гул голосов, ровный, успокаивающий плеск воды за кормой. Над проливом с пронзительными криками летали чайки.