Николой Костомаров - Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки).

• Название: Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки).
• Автор: Николой Костомаров
• Жанр: История
• Год: 1994

Становление российской государственности переживало разные периоды. Один из самых замечательных — народное самоуправление, или "народоправство", в северных русских городах: Новгороде, Пскове, Вятке. Упорно сопротивлялась севернорусская республика великодержавным притязаниям московских князей, в особенности не хотелось ей расставаться со своими вековыми "вольностями". Все тогда, как и сегодня, хотели быть суверенными и независимыми: Новгород — от Москвы, Псков и Вятка — от Новгорода. Вот и воевали без конца друг с другом, и бедствовали, и терпели разорения от Литвы, Польши и Орды до тех пор, пока Иван III твердой и умелой рукой не покончил с северной вольницей и не свел русские земли в единое Московское (Российское) государство. Тяжело было северным городам расставаться со свободой, но этот исторический процесс был неизбежен, иначе великой Российской державы могло не быть. Работа Н.И. Костомарова дает строго научную и объективную картину вечевой республики, и сегодня, в период кризиса российской государственности, читается с особым интересом.

Книга воспроизводится по санкт-петербургскому изданию 1903-1906 гг. В тексте отчасти сохранены орфография и пунктуация автора.

---

Несмотря на беспредельное уважение и благоговение к обряду самому по себе, встречаются места, где восстают против бессмысленного исполнения обряда, против буквы без содержания. "Что из этого пользы — говорит то же "Воспоминание к душе" — "что ты молишься: воздуху молишься, а не Богу; Бог внимает уму, а не словам, не беседе, как Люди" [211]. В противоположность всеобщему уважению к строгости наружного поста, являются в древности поучения, вызывающие рассуждения о тщете наружного поста без добрых дел. "Что пользы от того, что ты не ешь мяса и не пьешь питий? Ведь и скот не ест мяса и не пьет питий. Зачем хвалишься, что лежишь на голой земле без постели? Скот также без постели спит и никто ему не стелет! Ты хуже скота, когда при всем этом злобу держишь и зло мыслишь" [212].

В одной старой проповеди об алчбе [213]проповедник вооружается против наружного поста, предпочитая ему добрые дела. Замечательно, что при этом ссылаются на 28 гл. Исайи о посте, которая постоянно служила подкреплением реформационным выходкам против поста. "Что же пророк глаголет Иудеом? Не такова поста аз избрах, глаголет Господь"... "Какая польза, что ты плоть свою мришь голодом, а дел не делаешь? Какая тебе из того польза, что ты не моешься, а нагого не одеваешь? Какая польза из того, что ты плоть свою изсушаешь, а голоднаго не кормишь? Члены свои изнуряешь, а вдовицам не оказываешь помощи ? Какая польза из того, что ты сам произвольно томишься, и не избавляешь сирот от томления?"[214]

В другом старом слове о внутреннем посте доказывается, что внешний пост ровно ничего не пользует без внутреннего [215]. В этом слове доказывается, что пост не состоит в удалении от той или другой пищи, а в воздержании и умеренности и удалении от греха[216]. Лучше, говорит оно, съешь кусок сухого мяса, примешавши к воде и зелью, чем, в тщеславии, гордясь тем, что не вкушаешь мяса, искать других приличнейших яств [217]. Такой перебор яди называется жидовством[218].

Рядом с учением о спасении души чрез подачу в монастыри по душе, чрез приготовление себе ходатаев и молитвенников, являлось иное, отвергавшее то и другое, притом в резких выражениях. Так, в одном древнем памятнике, под названием "Поучение, како подобает задоушье имати и милостыня творити", раздача имении в монастыри представляется делом не только не богоугодным, но заслуживающим неблагословение и немилость. Некий святой муж сидел с своими учениками, и его пришли известить о кончине какого-то христолюбца. Ученики заранее считали покойника спасенным, ибо он записывал в монастыри села; но святой муж объявил, что ему было видение в нощи, показывающее, что умерший брат осужден на мучение именно за то, что раздавал в монастыри имения, и вместе с тем благочестивый проповедник объявил, что нельзя спастись одною только раздачею милостыни — чрез ходатаев, ибо это делается ради самовеличания[219].

Слово, приписываемое валаамским чудотворцам, Сергию и Герману, вооружается против отдачи в монастыри имений [220].

В то время, когда одни учили, что надобно для умилостивления Бога и отпущения грехов строить церкви, и богатые и знатные спешили этим способом избавить себя от угрызений совести за насилия и угнетения слабых, другие объясняли, что церковь, построенная на богатства, собранные неправедно, есть мерзость и скверна пред Богом [221]. В другом слове [222] предпочитаются дела милосердия постройкам и украшению церквей [223].

Тогда как благочестие укоренило в народе понятие о том, что раздача милостыни дает человеку возможность спасения, искупает грехи, очищает совесть, писались проповеди, которые заставляли обратиться внутрь своей совести поглубже, сознать бесполезность милостыни, если она дается от неправедного стяжания, и что суетна бывает надежда тех, которые думают без самоисправления загладить свои пороки раздачею нищим денег или съестного [224].

Между князьями и сильными земли вошло в обычай верить, что раздача милостыни и вклады в монастыри заглаживают грезой. Против этого вооружается один проподвеник в сочинении, очевидно, русском (хотя оно приписывается Иоанну Златоусту) [225]. Тех, которые думали спасти себя милостынею и в то же время угнетали рабов своих, проповедники обращали к обязанностям человеколюбия в отношении последних и выставляли тщету их милостыни [226].

В переводах из греческих отцев сохранились резкие обличения лицемеров-монахов, которые могли повсеместно возбуждать наклонность к порицанию монастырской жизни. Иноков укоряли в любостяжании и сластолюбии. Так у св. Исаакия, вообще прославляющего иноческое житие, находятся места, осуждающие недостойных иноков; а таких можно было повсюду встретить[227]. У другого отца церкви — Феодора-Студита, составителя устава иноческого, представляется, в обличение, монах-щеголь[228].

В то время, когда духовные проповедовали безусловную веру к священным книгам, появлялись намеки, которые заронили подозрение к справедливости всего вошедшего в громадную массу церковной письменности. Так, в беседе, приписываемой валаамским чудотворцам, говорится: "Цари того не знают и не внимают, как многие книжники иноки, по диавольскому умышлению, выписывают места из божественных книг и из житий святых, и выкрадывают из книг преподобных отец и вместо них вписывают то, что для себя считают лучшим и полезным, и уверяют, что это подлинные писания святых отец" [229].

Обыкновенно, чудеса и знамения составляли главный признак святости явления божественной силы. Вера в сверхъестественное поддерживала религиозное благоговение и держала чувство и воображение в сфере страха всеприсущих таинственных сил. Одно из старинных слов [230] остерегает христиан, чтоб не считали чудеса, знамения и пророчества свидетельством святости, что многие недостойные и еретики творили знамения по некоторому смотрению, и что святость и добродетель познается от плодов добродетели[231]. Плодами же духовными называются: любовь, кротость, радость, мир, долготерпение, благость, бла-гостыня, вера, воздержание [232]. Хотя такое толкование и не противно духу православия, но у некоторых вольнодумцев оно легко приводит к противоположности с теми доказательствами, которыми издавна привыкли подкреплять истину откровения священной и церковной истории, указывая на творимые Христом и святыми мужами чудеса. В том же смысле приводится мысль, которая сопровождала повсеместно и всегда реформационные умствования о недействительности заступления святых и о предпочтении собственного покаяния и собственного труда в области добрых дел [233]. Путем такого размышления начинали и реформаты и приходили к отвержению святых вообще.

Так, указывая на недостаточность видимых обрядов без внутреннего содержания, проповедники сравнивали с бесплодным деревом тех, которые ограничивали одними обрядами свое благочестие[234].

Все такие идеи, брошенные в умы, хотя бы в строгом кругу православия, у других, более свободно мыслящих переходили за границы и оказывались противными православию; так что те же проповедники должны были брать другую сторону предмета. Когда благочестивые мужи обличали лицемерство монахов, требуя от них жизни, сообразной с принятым на себя званием, находились смелые, которые начали толковать, что монашество вовсе не угодно Богу; и православные должны были ратовать за учреждение монашества [235]. Здесь уже ясно, что мысль стала на точку, совершенно противную тому, что составляло сущность религиозного взгляда в продолжение веков.

Трудно решить, проникала ли к нам и в какой степени секта богумилов. Несомненно, однако, что апокрифические книги, уважаемые богумилами, у нас были в ходу наравне с другими подобными. Вскоре после принятия веры Владимиром, в 1004 году явился в Киеве какой-то Адриан скопец, и стал хулить церковь, ее уставы, иерархию и обряды. Митрополит Леонтий заключил его в темницу; еретик раскаялся. Его, обыкновенно, почитают богумилом. Действительно, есть вероятие, и преимущественно в том, что он сам был скопец; но несомненно нельзя признать, что он не мог проповедовать того же, что говорили богумилы, из других побуждений. Притом, нельзя вполне доверять обвинениям на еретиков; часто случалось, что человека обвиняли в совершенной ереси, когда он в самом деле только дозволял себе умствовать. В XII веке является в Киев при Мономахе какой-то Димитрий, который тоже начал порицать церковные уставы. Митрополит Никита, по совету с Мономахом, послал его в заточение в городок Синелец на Суле. Известия об этих двух явлениях так кратки, что нельзя извлечь из них никаких заключений, кроме того, что в первые века после принятия православия к нам вошла и оппозиция против православия, искавшая явления христианства в других формах; но мы не можем показать ее сущности, и еще менее степени того влияния, какое она имела и в каких местах. Вместе с книгами св. писания и переводами св. Отцев, к нам вошли в переводах всевозможнейшие апокрифические, так называемые ложные или отреченные церковью книги [236].