Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

• Название: Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
• Автор: Эдвард Бульвер-Литтон
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1985

В последнем романе английского писателя Э. Бульвер-Литтона (1803–1873 гг.) "Кенелм Чиллингли" сочетаются романтика и критический реализм.

Это история молодого человека середины XIX столетия: мыслящего, благородного, сознающего свое бессилие и душевно терзающегося. А. М. Горький видел в герое этого романа человека, в высшей степени симптоматичного для своей эпохи.

---

— Совершенно верно, сэр, я понимаю, я теперь понимаю, хотя вы представили это в таком виде, что мне прежде и в голову не приходило.

— А между тем, — сказал Кенелм, приветливо глядя на своего спутника, вы, по-видимому, человек образованный и умный, размышляющий обо всем вообще, хотя и не забывающий о своих выгодах, особенно когда вам нужно сдать помещение. Не обижайтесь. Человек такого рода, может быть, и не рожден стать живописцем, а тем не менее я его уважаю. В условиях нашего мира, сэр, должны жить многие. Каждый за себя, а бог за всех. Величайшее счастье величайшего числа людей наилучшим образом обеспечивается благоразумной заботой об одном человеке.

К великому удивлению Кенелма (он теперь уже настолько узнал жизнь, что иногда удивлялся), пожилой человек вдруг остановился, дружелюбно протянул ему руку и воскликнул:

— Я вижу, вы такой же убежденный демократ, как и я!

— Демократ? Я не спрашиваю, почему вы демократ, это было бы вольностью, а демократы не допускают никаких вольностей. Но почему вы принимаете за демократа меня?

— Вы говорили о величайшем счастье величайшего числа людей. Это вполне демократические взгляды. Притом разве вы не сказали, сэр, что живописцы живописцы, сэр, — даже будь они сыновьями чистильщиков сапог — истинные джентльмены, истинные аристократы?

— Буквально я этого не говорил и не унижал других джентльменов. Но если я и сказал подобное, то что из этого?

— Сэр, я согласен с вами. Я презираю звания, презираю всяких герцогов, графов, аристократов. "Муж честный — высшее творенье бога". Это сказал какой-то поэт, кажется, Шекспир. Удивительный человек Шекспир! Сын торговца — кажется, мясника. Мой дядя был мясник и чуть не стал олдерменом. Я душевно согласен с вами. Я демократ с головы до ног. Пожмите мне руку, сэр, пожмите руку. Мы все равны. "Каждый за себя, а бог за всех".

— Я не прочь пожать вам руку, — сказал Кенелм, — но не хочу злоупотреблять вашей любезностью, вводя вас в заблуждение. Хотя все мы и равны перед законом, кроме бедняка, которому трудно выиграть дело против богача у английских присяжных, я решительно отрицаю, будто два произвольно выбранных человека непременно равны. Один должен в чем-нибудь превосходить другого, а когда один человек имеет перевес над другим, демократия кончается и начинается аристократия.

— Аристократия? Я этого не вижу. Что вы подразумеваете под аристократией?

— Первенствующее положение лучшего человека. В первобытном обществе лучший человек тот, который сильнее; в развращенном государстве — тот, который более плутоват; в современных республиках дельцы присваивают себе деньги, а юристы — власть. Только в благоустроенных государствах аристократия может доказать свое достоинство. К аристократам нужно причислить лучших людей по происхождению, потому что уважение к предкам обеспечивает высшее понятие о чести; лучших людей по богатству, потому что оно открывает широкую возможность для предпринимательства, разнообразного приложения энергии и развития изящных искусств. Нужно лишь, чтобы такие люди следовали своим естественным наклонностям; лучших людей по свойствам характера и лучших людей по способностям, — причины слишком очевидны, чтобы их определять. Все эти четыре разряда лучших людей составляют настоящую аристократию. А если люди придумают лучшее правление, чем настоящая аристократия, мы будем недалеки от золотого века и царства праведников. Но вот мы подходим к дому — это ваш? Он мне чрезвычайно нравится.

Пожилой человек поднялся на маленькое крыльцо, обвитое жимолостью и плющом, и ввел Кенелма в приятно обставленную гостиную с глубоким окном ив такую же уютную спальню, рядом с гостиной.

— Годится вам, сэр?

— Как нельзя лучше. Я оставляю эти комнаты за собой. В сумке у меня все, что нужно на ночь. Мой чемодан остался в лавке мистера Сомерса, за ним можно послать утром.

— Но мы еще не уговорились об оплате, — сказал пожилой человек, сомневаясь, следует ли ему пускать в дом такого могучего путника, о котором он не знает ничего и который, хотя и говорит бойко, но зловеще умалчивает насчет платы.

— Еще не уговорились — правда. Назовите ваши условия.

— Включая и стол?

— Конечно. Хамелеоны живут воздухом, демократы — болтовней. У меня более грубый аппетит, требующий баранины.

— Нынче мясо очень дорого, — сказал пожилой человек, — и боюсь, что за квартиру со столом я не могу взять менее трех фунтов и трех шиллингов. Ну, уж пусть будет ровно три фунта в неделю. Мои жильцы обычно платят за неделю вперед.

— Согласен, — сказал Кенелм, вынимая из кошелька три соверена. — Я уже обедал, сегодня мне ничего более не нужно и я не стану вас больше задерживать. Будьте так добры, закройте за собой дверь.

Оставшись один, Кенелм сел в нише окна и стал пристально смотреть перед собой. Да, он был прав: отсюда был виден дом Лили. В сущности, сквозь деревья и кусты видны были только отдельные блики, но весь луг, покато спускавшийся к ручью, с большой ивой, купавшей свои ветви в воде и закрывавшей весь вид за нею своим шатром из нежных листьев, был как на ладони. Молодой человек опустил голову на руки и задумался. Понемногу стемнело, зажглись звезды, свет луны искоса пробивался сквозь ветви ивы, серебря свой путь к воде.

— Не принести ли огня, сэр? Что вам угодно, лампу или свечи? — спросил чей-то голос. Это была жена хозяина. — И не закрыть ли ставни?

Вопросы вспугнули мечтателя. Ему показалось, что его дразнят за прежние насмешки над романтической любовью. Лампа или свечи, прозаический свет для прозаических глаз и ставни, закрывающие луну и звезды!

— Благодарю вас, сударыня, пока еще не надо, — сказал он.

Он оперся рукой о подоконник, выпрыгнул из открытого окна и медленно пошел вдоль берега по тропинке, то покрытой тенью, то освещенной звездами. А луна медленно поднималась над ивой, удлиняя свое отражение на волнах.

ГЛАВА III

Хотя Кенелм и не счел нужным сообщить родителям или лондонским знакомым о своем убежище, ему и в голову не приходило скрываться здесь, поблизости от дома Лили, чтобы искать случай тайно встречаться с ней.

На следующее утро он отправился к миссис Брэфилд, застал ее дома и несколько более развязно, чем это было ему свойственно, заявил:

— Я нанял по соседству с вами две комнаты на берегу ручья, хочу половить форель. Вы позволите мне иногда приходить к вам, а когда-нибудь, я надеюсь, угостите меня обедом, от которого я так бесцеремонно отказался несколько дней назад: меня неожиданно отозвали против моей воли.

— Да, мой муж сказал, что вы умчались от него с каким-то неистовым восклицанием насчет вашего долга.

— Совершенно справедливо. Мой рассудок и, я могу сказать, моя совесть пришли в большое недоумение по поводу одного дела, чрезвычайно важного и совершенно для меня нового. Я отправился в Оксфорд. Там глубже чем где-либо анализируют вопросы рассудка и совести, и может быть, наименее удовлетворительно их решают. Успокоенный одним университетским светилом, я почувствовал, что могу позволить себе летний отдых, и вот я здесь.

— А, понимаю, у вас возникли религиозные сомнения; может быть, вы думали о том, чтобы перейти в римско-католическую веру? Надеюсь, вы этого не сделаете?

— Сомнения бывают и не религиозные. Такие сомнения, как у меня, испытывали и язычники.

— Каковы бы они ни были, я с удовольствием вижу, что они не помешали вам вернуться, — любезно заметила миссис Брэфилд. — Но где вы нашли квартиру, почему не остановились у нас? Мой муж был бы очень рад принять вас у себя.

— Вы говорите это так искренне, так сердечно, что ответить просто: "Благодарю вас" — кажется мне слишком холодным и официальным. Но в жизни бывают дни, когда желаешь быть один — заглядывать в свою душу и, если возможно, проводить время в тиши. Для меня настали такие дни. Будьте снисходительны ко мне.

Миссис Брэфилд посмотрела на Кенелма с дружеским, ласковым участием. Она в свое время сама перенесла всю тяжесть юной романтической любви. Она помнила свою мечтательную, полную опасностей юность, когда тоже стремилась к одиночеству.

— Быть к вам снисходительной? Охотно! Желала бы я, мистер Чиллингли, быть вашей сестрой, чтобы вы могли довериться мне. Вас что-то огорчает?

— Огорчает? Нет. Мысли у меня радостные. Они, может быть, иногда приводят меня в недоумение, но не огорчают.

Кенелм произнес это очень тихо, и в потеплевшем свете его задумчивых глаз, в нежной, спокойной улыбке было что-то, подтверждавшее его слова.

— Вы не сказали мне, где устроились, — внезапно переменила тему миссис Брэфилд.

— Неужели не сказал? — ответил Кенелм, слегка вздрогнув и словно пробуждаясь от грез. — Должно быть, мой хозяин — значительная персона. Когда я сегодня утром спросил у него адрес, чтобы мне доставили мой багаж, он дал свою карточку и с величественным видом сказал: "Меня хорошо знают в Молсвиче и в окрестностях". Я еще не посмотрел на эту карточку. А, вот она: "Элджернон Сидни Гейл Джонс, Кромвель-лодж". Вы смеетесь? Что вам известно о нем?