Савелий Леонов - Молодость

• Название: Молодость
• Автор: Савелий Леонов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

«Молодость» — роман 50-х годов о Гражданской войне.

---

Одновременно из Москвы, Петрограда, Иваново-Вознесенска шли пополнения в 13-ю и 14-ю армии. Надо было не только закрыть брешь, остановив неприятеля, но и сломить его мощь в решительной битве.

Для сосредоточения Ударной группы предназначался район Дмитриев—Дерюгино со станциями выгрузки Комаричи, Брасово, Навля. Однако к моменту прибытия эшелонов, белые вынудили 14-ю армию к дальнейшему отступлению, и намеченные пункты оказались в прифронтовой полосе, а город Дмитриев захвачен врагом.

Чтобы полкам не входить в бой поодиночке, пришлось выгружаться в Карачеве и Навле. Сразу же сюда приехал и Орджоникидзе — вновь назначенный член Военного совета 14-й армии, в состав которой включалась Ударная группа.

Орджоникидзе являлся тем человеком, кому Ленин доверял всю громадную ответственность предстоящего сражения. Это был честный, волевой, испытанный в борьбе с царизмом ветеран большевистской гвардии. Шестнадцатилетним юношей примкнул он к партии Ленина и посвятил ей свою горячую жизнь, полную тяжких испытаний и великой мечты о свободе трудового народа. Он работал в подполье родной Грузии, в Абхазии и Азербайджане. Подвергался арестам, сидел в тюрьмах. Скрывался от жестокого приговора за кордоном и, обманув жандармов, разыскивал прежних друзей.

В период черной реакции его сослали в Сибирь, на Ангару. Там, в нехоженой тайге, узников царского произвола ждали деревни с издевательскими названиями: Потоскуй, Погорюй, Покукуй. Но молодой Орджоникидзе не собирался тосковать, горевать и куковать. Он прорвался по звериным тропам через вековые дебри, одолел тысячеверстные пространства… И опять служил партии, организуя нефтяников Баку, выезжая в Иран, доставляя из-за границы в Россию большевистскую литературу.

Он слушал лекции Ленина в партийной школе на окраине Парижа. Выступал на конференции в Праге. Докладывал рабочим Петрограда ее решения. И снова арест, суд: три года каторги и вечная ссылка! Из Шлиссельбургской крепости путь лежал в Якутию — край цинги и снежных буранов.

Февральская революция вернула Орджоникидзе в столицу. Он помогал Ленину готовить большевистские кадры для великого Октября. Запылала гражданская война, требуя неисчислимых жертв и титанических усилий во имя обретенной свободы. И он дрался с белыми на Украине, в Ростове-на-Дону, под Царицыном, на Кубани и Тереке, в горах Северного Кавказа… Теперь ему предстояло сражаться за Орел.

Несмотря на свою закаленность и выработанную к тридцати трем годам жизни привычку ничему не удивляться, Орджоникидзе был потрясен безнадежно-жуткой обстановкой Южного фронта. Он побывал в передовых цепях, заглянул в тылы и понял, что если красноармейцы еще держались на поле боя, этим они обязаны не штабным гениям, не доблести полководцев, а лишь сознанию собственной правоты, стойкости пролетарского духа и массовому героизму!

В штабах же обосновалась казенная беспечность и неприглядная возня, которая не миновала и Ударную группу. Внезапно Орджоникидзе уведомили: распоряжением командующего фронтом Ударная группа подчинена 13-й армии.

— Почему? — спрашивал Орджоникидзе. — Ведь войска группы сосредоточены на линии четырнадцатой армии! А тринадцатая армия оторвана от нас, ее штаб находится в ста двадцати верстах — в городе Новосиль! Какой тут смысл?

Штабисты не удосуживались объяснить причину.

Выполняя волю Ленина о личной ответственности за действия Ударной группы, члену Военного совета XIV армии Орджоникидзе надлежало сейчас работать в расположении 13-й армии. Так из первой нелепости вытекала вторая.

Создавалось впечатление., что кому-то очень хотелось погубить детище ленинской идеи — Ударную группу. Со дня рождения ей сопутствовали неудачи. Она двигалась вперед ощупью, не имея данных о противнике и не чувствуя локтя соседа ни справа, ни слева. В приказах и донесениях царили путаница и неразбериха, вызванные удаленностью от высоких штабов.

Направленная в стык между корниловской и дроздовской дивизиями, Ударная группа должна была выделить значительные силы для обеспечения флангов и тыла. И чем решительнее она сближалась с врагом в полосе прорыва, где даже не появлялась советская разведка, тем шире растягивались войска по фронту, чтобы избежать угрозы окружения.

Возле хутора Михайловского головные подразделения натолкнулись на белогвардейские цепи и отбросили их назад. В бой ввязались один за другим. Самурский, Белозерский и 2-й корниловский офицерские полки. Противник, умело маневрируя, переходил в контратаку.

И тут красноармейцы увидели в своих рядах знакомую фигуру Орджоникидзе. Он шел большими, легкими шагами, с маузером в руке.

— Товарищи! — крикнул он громко. — Эти выкормыши подлой Антанты еще не получали хорошей трепки! Сейчас они ее получат! Вперед!

Красные бойцы рванулись через мокрые бугры и скрестили оружие с белой пехотой. Без криков пускались в ход штыки и приклады, трещали выстрелы в упор… На помощь передовым батальонам неслись в черных бурках и папахах с алым верхом червонные казаки:

Белые не ожидали столь мощного напора. Они дрогнули и, оставив до двухсот убитых, раненых и. пленных, отступили на пять километров.

Но этот маленький успех не потушил в сердце Орджоникидзе большой тревоги за судьбу фронта. Ночью, когда утихла пальба и опять стал слышен дождь, поливающий орловские просторы, на странице походной тетради легли теплые строки письма.

«Дорогой Владимир Ильич!

Сегодня я думал заехать в Москву на несколько часов, но решил, что лучше—скорее в армию. Я теперь назначен в Реввоенсовет XIV армии. Тем не менее решил поделиться с Вами теми в высшей степени неважными впечатлениями, которые я вынес из наблюдений за эти два дня в штабах здешних армий. Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством. Какое-то легкомысленное отношение к делу, абсолютное непонимание серьезности момента. В штабах никакого намека на порядок, штаб фронта — это балаган».

Орджоникидзе приводил примеры самодурства отдельных военачальников, указывал на дикое несоответствие их личных качеств с занимаемыми должностями.

«Вообще то, что здесь слышишь и видишь, — нечто анекдотическое. Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого? Как же он допустил дело до такого развала? Это прямо непостижимо».

Письмо заканчивалось словами:

«Но довольно, не буду больше беспокоить Вас. Может быть, и этого не надо было, но не в состоянии заставить себя молчать. Момент в высшей степени ответственный и грозный. Кончаю, дорогой Владимир Ильич.

Крепко, крепко жму Ваши руки. Ваш Серго».

Глаза девятнадцатая

Сырая осенняя ночь вздрагивала над городом от свиста пролетавших снарядов. В пустынных улицах и переулках царил мрак.

Где-то за стенами Орла все громче бухали пушки, ближе и отчетливее стучали пулеметы. На южных подступах поднимались кровавые зарева пылающих деревень.

Степан ехал верхом, прислушиваясь в темноте к безлюдным, точно вымершим кварталам. Последние губернские учреждения выехали еще днем, ушли многие горожане, остальные прятались в подвалах.

Степана возмущало исчезновение армейских обозов, которые он безуспешно разыскивал в прифронтовой полосе. Предусмотрительные интенданты поторопились улизнуть на север, не желая разделить участь своих войск.

«Оставили нас без патронов и удрали! — с негодованием думал Степан, понукая шпорой присмиревшего коня. — Это им не в первый раз!»

Он представлял себе трудности, связанные с нехваткой боеприпасов, потери в ротах, и без того уже обескровленных предыдущими боями. Семенихин просил его разыскать обоз с патронами во что бы то ни стало «Иначе нам придется туго!» — говорил командир полка.

Степану и раньше приходилось в разгар боя посылать в тыл за патронами, но теперь, под Орлом, эти случаи приняли хронический, совершенно гибельный характер. Чья-то злая, невидимая рука постоянно оттягивала боеприпасы в сторону от сражающихся частей, и никакие просьбы, требования и проклятия не достигали слуха интендантов.

Сегодня даже встреченный на дороге шофер Найденов— человек весьма осведомленный — не смог указать Степану местопребывание злополучных обозов. Он только крепко выругался по адресу негодяев и, сочувствуя товарищу, сказал:

— Вот посуди, Степан Тимофеевич, каково приходится Ленину! Штабы, интендантства, разные управления — очищай от контры! Во всякую дыру, выходит, сам заглядывай! Его ведь, человека-то, не вывернешь чулком, не проверишь, чем душа нашпигована… Иногда видишь такого, как будто беспорочного, работягу, а хвать — особый отдел уже накрыл голубчика!

— Да, чужая душа — потемки, — согласился Степан. — Легче встретиться с врагом в открытом бою, чем искать его среди порядочных людей, потому что нет такой злобной собаки, которая не виляла бы хвостом.