Ален Де Боттон - Интимные подробности

• Название: Интимные подробности
• Автор: Ален Де Боттон
• Издательство: София
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2005
• ISBN: 5-9550-0634-6

Третий любовный роман де Боттона написан в жанре биографии.

Все начинается с того, что один молодой человек, уличенный своей бывшей подружкой в эгоцентризме, решает написать книгу о первой встречной, которой оказывается вполне, казалось бы, обычная девушка. Однако по мере того, как безымянный рассказчик, о котором мы не знаем почти ничего, начинает старательно изучать ее образ жизни, привычки и недостатки, он проникается интересом к предмету своих исследований. Вскоре этот интерес перерастает в пылкое чувство.

В свойственной ему манере де Боттон искусно перемежает журнальные тесты и откровенно пародийные пассажи увлекательными размышлениями о механизмах человеческой памяти и субъективности нашего восприятия.

---

c) быть заурядным и совершать заурядные поступки (есть чипсы, собирать марки).

Следуя по пятам за доктором Джонсоном и записывая каждый его чих, Босуэлл исходил из того, что имеет дело с представителем первой категории: "Разговаривая или даже размышляя, сидя в своем кресле, он обыкновенно склонял голову набок, к правому плечу, или слегка покачивал ею, подаваясь всем телом взад-вперед и потирая рукой левое колено. В паузах между словами он издавал ртом различные звуки — иногда чавкал, как будто жевал жвачку, иногда посвистывал, иногда цокал языком или проводил им по верхним зубам спереди, порой что-то тихонько бормотал, и все это сопровождалось задумчивым взглядом, а чаще — улыбкой".

И, как я уже упоминал, Босуэлл точно знал, зачем он все это нам рассказывает: "Я по-прежнему твердо убежден, что мельчайшие подробности нередко бывают показательными и всегда — занимательными, если имеют прямое отношение к выдающемуся мужу".

Но я получил несколько иной урок: "мельчайшие подробности" могут быть не менее любопытными, если имеют отношение к ничем не выдающейся женщине. Одной из таких мелочей была манера Изабель смотреть на картины в музее. Когда-то, заметив явную скуку, с которой дети сопровождали родителей по музейным залам, мистер Роджерс придумал хитроумный способ привлечь их внимание к картинам — предложил разглядывать полотна так, будто каждый может выбрать две штуки и унести их домой. Тут дети посмотрели на картины с гораздо большим энтузиазмом — как на возможное приобретение. Что выберет Изабель — Дега или Делакруа? А почему не Энгра или Моне? В какой-то мере эта привычка сохранилась у Изабель и во взрослые годы, так что из любого музея она выходила, держа в памяти названия двух картин, которые ей хотелось бы унести с собой.

Уделить такому пустяку место в биографии — значит безоговорочно последовать подходу Руссо. Его "Исповедь" начинается со знаменитой декларации: "Я не похож ни на кого в мире. Возможно, я не лучше других, но по крайней мере я — другой". Стоит дополнить оборот "по крайней мере, я…" словами "…по-другому смотрю на картины" — и мы получим новый биографический манифест.

Но все вышесказанное не решает первоначальной проблемы, поставленной Литтоном Стрейчи, — проблемы объема. Кстати, Изабель сталкивалась с ней всякий раз, когда отправлялась в поездку. Сперва ей хотелось взять с собой весь гардероб, вместо того чтобы отобрать пять вещей, которые влезают в дорожную сумку. Сомневаясь в себе, она предпочитала брать три чемодана, чтобы в неожиданно холодный день не остаться без шерстяного пальто, а в теплый — без бикини, даже если место, куда она ехала, не славилось переменчивым климатом (Бали или Хельсинки).

Те же сложности с объемом характерны и для толстых биографий. Их авторы, конечно, рискуют наскучить читателю где-то на пятисотой странице, зато они могут быть уверены, что действительно ничего не забыли. Возможно, здесь сказывается недостаток воображения (как и в манере Изабель собирать чемоданы), но, с другой стороны, на воображение у биографов попросту нет времени; это инструмент, более привычный для детей, лгунов и романистов.

Однако, как ни старайся, полностью отключить воображение невозможно, потому что книга не может быть такой же длинной, как жизнь, которая в ней описывается. И если Изабель пришлось-таки выбирать, какой из шести джемперов взять с собой в Афины, то и биографам приходится решать, какая из тридцати трех анекдотических историй об Альберте Камю и официанте из "Дё маго"[82] лучше всего выражает его индивидуальность.

А если биограф ошибается в выборе или рассказывает слишком мало, он может навлечь на себя обвинение в том, что нарисовал карикатуру или судил о герое опрометчиво.

— Вечно ты выставляешь меня невесть кем, — пожаловалась Изабель, когда мы планировали отпуск во Франции и я в шутку предложил нанять отдельный паром для ее багажа.

— Не говори глупостей, я и не думал тебя высмеивать.

— А что же еще? Изображаешь меня неврастеничкой, которая боится летать и не может собрать чемодан. По-твоему, я просто эксцентричная психопатка, не так ли? Которую приятно подзуживать, у которой странные родители, у которой все валится из рук и так далее?

— Да нет же. Просто…

— А по-моему, дело обстоит именно так, поэтому была бы тебе очень признательна, если бы ты попытался взглянуть на меня чуть более объективно.

— Я и пытаюсь.

— Я не собираюсь с тобой спорить. Ты не пытаешься, так что, пожалуйста, замолчи или смени тему.

У Изабель и правда были трудности с упаковкой вещей в дорогу. Она упорно стремилась взять с собой как можно больше чемоданов. Тем не менее, она моментально дала отпор грубияну, который не вовремя упомянул об этом. Причина заключалась в том, что в данном случае эта черта грозила стать символом всего ее характера. Ведь человек, который не в состоянии собрать чемоданы, наверняка обладает целым букетом сопутствующих недостатков: он может забыть половину пунктов из списка покупок, оставить кошелек на прилавке, а детей — на автобусной остановке, а на автостоянке, должно быть, паркует машину только с шестой попытки.

Итак, сказать чересчур много — беда, но и сказать слишком мало тоже опасно: недостаток информации может вызвать к жизни самые невероятные версии. Если бы я не уделил несколько слов тому, как водит Изабель (а она действительно ас, с первой попытки паркуется при недостатке места и легко переходит с третьей скорости на четвертую), читатели могли бы заключить, что трудности со сбором чемоданов предполагают также и недостаток водительского мастерства.

Если характер человека не описан достаточно подробно, какая-то доминирующая черта может полностью заслонить личность как таковую, и в итоге персонаж станет для нас всего лишь разведенным мужчиной, женщиной с анорексией, рыбаком или заикой. Если мы знаем, что некто — горячий поклонник музыки Барри Манилоу,[83] у нас может возникнуть целый ряд ассоциаций и предположений, например:

a) Этот поклонник — женщина;

b) В ее буфете лежат два белых стилета;

с) Среди книг на ее полках нет "Этики" Аристотеля;

d) Она любит клубничный "дайкири" под миниатюрным бумажным зонтиком.

Тем же, кто хорошо знаком с британскими прессой и обществом, не составит особого труда составить вот такой обобщенный портрет подписчиков "Гардиан":

a) Они завидуют владельцам "роллс-ройсов";

b) Не разбираются в макроэкономике;

c) Поддерживают модные экологические идеи;

d) Отличаются раздражающей прямотой.

Будет ли в этом хоть крупица правды? Едва ли, особенно в столь упрощенной форме, которая и делает создание карикатур достаточно опасным развлечением — мало ли, вдруг какая-то группа людей решит, что ее устраивает игра по этим правилам и заявит, что таких людей, как Гольдберг, нужно расстреливать, а почитателей Далай-Ламы — живыми закатывать в асфальт.

Однако, у этой игры есть и свои плюсы. Чем меньше мы знаем о человеке, тем более ярким и узнаваемым персонажем он нам представляется. Запоминающиеся, колоритные герои романов практически всегда двумерны: мы знаем о Прусте-рассказчике гораздо больше, чем о принцессе Пармской, однако как личность принцесса явно выигрывает. Мы так хорошо помним ее, потому что у нее была лишь одна характерная черта: стремление казаться воплощением доброты, и все ее поведение, как и вся ее история — следствие этого нелепого желания. С другой стороны, Пруст, который властно увлекает нас в лабиринт идей и мыслей, посещавших его в течение всей жизни, во многом остается загадочной фигурой. Его история чересчур сложна, чтобы мы могли охватить ее одним взглядом, полна противоречий и недостаточно логична.

Биографии, написанные с большим чувством и пониманием, зачастую считаются наиболее слабыми, поскольку, одолев шестьсот страниц текста, мы не обретаем (в отличие от случая с принцессой Пармской) соблазнительной уверенности, что уж теперь-то доподлинно знаем, что за человек этот герцог Виндзорский, Райнер Мария Рильке или Мэн Рей.[84]

Итак, биограф должен равно остерегаться как избытка, так и недостатка фактов, и ловко лавировать между двумя крайностями: в погоне за ясностью картины рассказать чересчур много — или, стремясь к лаконичности, создать нечто шаблонное. Однако сокращение, которое необходимо, чтобы тропические леса Амазонки не пали жертвой неуемного аппетита толстых биографий (а мы, рассказывая одному знакомому о другом, не пропустили последний трамвай), рискует закончиться ничем иным, как созданием грубой карикатуры.

Мы можем думать, что Джону Обри стоило немалых усилий уместить человеческую жизнь на клочке бумаги размером с гренок, но это еще пустяк по сравнению с куда более грандиозной задачей: уместить жизнь на площади, не превышающей половинки сырного крекера.